Архитектура жизни: закон случайных величин - Симонова Дарья Всеволодовна (мир книг .TXT, .FB2) 📗

Дарья Симонова, Ева Ждановская.

Архитектура жизни: закон случайных величин

…Я шел по лесу. Я уходил от пустоты и отчаяния. Почти каждый день я двигался в неизвестном направлении, просто чтобы отвлечься от боли, душевной и физической. Год назад я пережил шок. Тогда, после развода, у меня было ощущение, словно я очнулся после автомобильной аварии и мне сообщили, что вся моя семья погибла, а в живых остался я один. И я действительно был один. Семьи, которую, казалось, я обрел после смерти мамы, больше не существовало.

Через год я задумался о том, что мне… нужен дом. Хотя еще совершенно не понимал, кто будет в нем жить. Я боялся, что мне никогда не повторить тот первый опыт, в который я вложил душу. Но мой второй дом получился даже лучше первого! Хотя тому предшествовал долгий путь. Путь возвращения к месту силы.

1.

Первый крик свободы

Порой мучительная неведомая сила тянет меня на Мархлевку, в тот дом, где мы жили с мамой, папой и бабушкой. Москва, улица Мархлевского, ныне — Милютинский переулок, д. 3, кв. 29… И я еду туда. Брожу, будто в поисках чего-то утраченного, какой-то части себя или своей души.

Наш старинный купеческий дом 1905-го года постройки изначально строился как доходный. Напротив этого дома когда-то было кладбище и при нем церковь. Лет сто назад ее разрушили. Помню даже момент, когда я играл с детьми на том пятачке перед нашим домом — правда, к тому времени он уже был превращен в газон, — а рабочие здесь же раскапывали место под прокладку кабеля. Мы с мальчишками нашли много костей под землей.

Наша семья жила в коммунальной квартире. В ней, как, впрочем, и во всем доме, проживало много кагебешных товарищей. Всех соседей помню очень хорошо — будто сейчас перед глазами стоят.

Квартира была огромная — на восемь комнат. Изначально самую большую комнату — около 30 квадратных метров — занимали моя бабушка Ольга Сергеевна с дедушкой и старшей дочерью Ирой. Мама же все свое детство провела в подмосковном Томилино, у ее бабушки — Ольги Ираклиевны. Там же окончила школу и техникум; в Москву переехала, лишь поступив в Бауманский институт. А старшие дочки, мамины сестры, к тому времени вышли замуж и переехали к мужьям.

Когда бабуля с дедушкой развелись, дед уехал в кооперативную квартиру на Преображенке, и бабушка разменяла эту тридцатиметровую комнату на две, площадью поменьше: 16-метровую оставила себе, а 17-метровую — маме, где, собственно, я и родился. Только в 1987 году бабушке дали отдельную квартиру в Сокольниках, где она и жила в последние свои годы. А мы с мамой остались в Милютинском переулке.

Так вот, Ольга Сергеевна, моя бабушка, жила в первой комнате по левую сторону от входной двери. За стенкой, во второй комнате, жили дворники: татарка тетя Нэля и ее муж, узбек-лимитчик Рушан. Поговаривали, будто он сбежал к ней то ли из исправительного учреждения, то ли из психиатрического — не 9 суть… Жили Нэля и Рушан, надо сказать, весело — у них постоянно были драки и скандалы. Это было нечто: посуда билась, ведра с грохотом катались по полу, проливая бурные реки, разносились крики. Ноля закатывала Рушану такие истерики! Орала так, что не удивлюсь, если в Петропавловске-Камчатском ее было слышно! А с каким остервенением во время очередного скандала она могла схватить его вещи и начать вышвыривать их в окно! Ничего подобного я с тех пор даже в кино не видел. Они оба, похоже, были ненормальные. Впрочем, есть мнение, что такие вещи очень заводят людей определенного психотипа. Может, это как раз тот случай? Потом у Нэли и Рушана родилась первая дочка, Зульфия, за ней — вторая, и Нэля вроде немного успокоилась.

Третью комнату занимали мы с мамой.

В четвертой комнате жили Мироновы — семья лифтерши и слесаря, тоже лимитчика. У них был сын Саша, лет на десять меня старше. Особым умом он, конечно, не отличался, но и плохому меня не учил. Играл со мной. Считался этаким гуру.

Я тоже рос добрым ребенком. И тоже не семи пядей во лбу. Почему меня никто не ругал дома за успеваемость в школе — при таких интеллектуальных и образованных родителях, ума не приложу! Хотя одна версия у меня все-таки есть.

Помню, бабушка как-то сокрушалась-сокрушалась по поводу моей бестолковости: «Что же из тебя выйдет?..», «Кто же из тебя получится?..», «Кем же ты станешь?..», и я, искренне желая ее успокоить, на полном серьезе пообещал: не волнуйся, мол, дорогая бабушка, все у нас будет хорошо, потому как стану я дворником, в крайнем случае слесарем, и будет нам счастье! Не исключаю, что мама с папой не на шутку испугались такой перспективы и решили не ругать меня особо сильно, чтобы я не закрепился в своем желании стать слесарем или дворником. При этом, думаю, они все же в меня верили. И главное — не пытались меня изменить. Хотя, возможно, у них для этого просто не находилось времени, что, как выяснилось, тоже неплохо!

Когда у ребенка — это я про себя говорю и, думаю, про своих детей тоже — появляется свобода ничего в себе не менять и осознание того, что он любим таким, каков есть, желание изменений наступит неизбежно. А еще… чем больше свободы получает человек в детстве — в виде родительского разрешения допускать ошибки — тем спокойнее он сможет признать их, чтобы исправить, а не бесконечно корить себя за них. И тем более терпимым он станет во взрослой жизни к недостаткам других, уважая неотъемлемое право человека быть самим собой.

Так что, говоря современным языком, наилучшей инвестицией моих родителей в мое взросление стало их вложение в мой психологический покой.

Пятая комната принадлежала пенсионерке Серафиме Даниловне — ее фамилию, к сожалению, я уже не помню.

Если идти по коридору, то по другой стороне, напротив всех этих товарищей, первая комната была так называемая темная комната (кладовка), где каждый из жильцов хранил что-нибудь ненужное, но не настолько, чтобы с этим ненужным расстаться или, не приведи Бог, выкинуть! Вторая принадлежала дяде Славе Самбурову. Он в те годы, сколько его помню, работал директором продовольственного магазина; бабник был страшный — постоянно домой водил всяких девиц и при этом оставался неженатым.

Третью комнату по той стороне коридора занимали Панковы — пенсионерка Татьяна Ильинична с дочерью, тоже Татьяной. Она вместе с моей мамой училась в институте им. Баумана.

Гонял я в детстве на своем двухколесном, с приставленными к заднему колесу двумя дополнительными маленькими колесиками, велике по коридору и огромной коммунальной кухне и — убежден: в отличие от многих других детей — был спокоен и абсолютно счастлив! И большего счастья я не мог себе даже представить: у меня было самое главное — ощущение себя любимым, позволение быть самим собой и чувство единения с семьей и миром!

Как бы мне хотелось сейчас, хоть на секунду, оказаться в той квартире, чтобы просто увидеть их всех — моих родных и соседей. Обнять. Посмотреть в глаза. Подкатить на своем велике к общему телефону, что стоял на столике у стенки в коридоре. Он был черный, красивый с большими белыми буквами и цифрами на диске. Когда он звонил, я быстрее всех подлетал к нему: «Би-би-и-и! Р-р-разойди-и-ссь!» Снимал трубку, а потом мчался к соседям сообщить: «Вас к телефону!» В ответ, как правило, слышалось: «Ну чего ты раскричался-то? Вот ведь где труба-то Иерихонская».

Нередко мне и теперь непреодолимо хочется услышать тот звонок, ощутить в руке прохладную тяжесть трубки и увидеть этот старый аппарат. Часто бывает, я ловлю себя на мысли, что хочу набрать номер «228-39-51». И я его набираю…

Я набираю именно этот номер, хотя телефонная станция давно уже перешла на другую цифру: «928-39-51». И это мне тоже давно известно. Да. Как странно…

И впечатление, будто я — малыш еще совсем и мчусь на своем велике по коридору на кухню, а вокруг — воскресшие воспоминания…