Солдаты мира - Леонов Борис Андреевич (книги бесплатно читать без .TXT) 📗
Обруч выносят на улицу, однако в зале не перестает вонять горелой тряпкой и бензином; от чада першит в горле.
Ставят фанерную стенку, разрисованную под кирпичную кладку, с прорезью-окном. В небольшое отверстие предстоит крутить переднее сальто.
Лейтенант берет Поликарпова за подбородок, поворачивает к свету:
— Крови нет.
— Ее и не было. Это лимфа, — говорит Поликарпов.
— В строй!
— У тебя выйдет, — говорит вдогонку Назиров. — Выйдет отлично. Пять баллов!
— А вам, Назиров, особое приглашение?
— Старший разведчик гвардии ефрейтор Назиров, — в первый же вечер протянул Поликарпову ладонь горбоносый солдат со сросшимися на переносице бровями. — Дембиль весной. Ты около меня ходи.
— А почему ты без нашивок? — простодушно спросил Поликарпов и сразу понял, что сказал глупость.
— Нашивки у Ризо чернилами прямо на плечах нарисованы, — на койке по другую сторону тумбочки лежал парень, заложив руки под голову, смотрел в потолок. — Снимет тельняшку — убедишься.
— Э, Климов, — белки у Ризо мгновенно покраснели. — Зачем мешаешь, если двое разговаривают!
Он увел Поликарпова в умывальник.
— Приказ уже есть. Капитан Семаков сказал, что будет. Ты верь. Климов не знает.
— Я верю, — смутился Поликарпов.
— Мне по-другому никак нельзя. Отец с фронта пришел — старший сержант. Брат Ханбута в ВДВ служил, сержант. Мне нельзя. Я тоже буду. Верь.
Казарму Поликарпов изучил в тот же вечер. Койки в один ярус. Умывальник и сортир чистые. По-настоящему чистые. Пол в спальне моют и скоблят, а не покрывают мастикой, от которой руки по локоть становятся ядовито-оранжевыми и подташнивает, когда натираешь щеткой. Телевизор с большим экраном, бытовка в зеркалах. Какая же это казарма? Жить можно. В проходе между койками — перекладина, рядом с каптеркой и комнатой для оружия — помост с гирями, гантелями. Он заглянул в класс, за решетку, где стояли пирамиды с оружием…
Поставив табуретку прорезью в сиденье строго параллельно спинке койки, он открыл тумбочку, аккуратно разложил там мыльницу, зубную щетку в красном футляре с пометкой «АП», болгарскую пасту «Meri», белый лоскут для подворотничков, три катушки — белых, черных и зеленых — ниток, десяток иголок на картонке (собрала мать), баночку с гуталином, сапожную щетку, стакан для бритья, так еще и не распечатанную пачку иранских лезвий (подарок отца), помазок в пластмассовом стаканчике, крем для бритья, стопку авиаконвертов.
— Что ты там шуршишь? — не поворачивая головы, спросил сосед.
— Чей-то хлеб с сахаром. В тумбочке его держать не следует. Будет пахнуть мылом и гуталином. Потом есть противно. А сахар между кусками хлеба намокнет. Тоже ерунда.
— Это ты, Поликарпов? — приподнялся на локте сосед. — Ты откуда такой?
— Какой?
— Деловой.
— Какой же деловой, — улыбнулся смущенно Поликарпов.
— Я ваш командир отделения. Младший сержант Климов.
— А как тебя зовут? — с готовностью завязать разговор сел на край койки Поликарпов.
— Не ты, а вы. Я пришел с задания и хочу спать. Встань с койки, сидеть на ней не положено. — Он повернулся на бок и натянул одеяло на голову.
— Понял, — сказал, продолжая улыбаться, Поликарпов. — С задания?
Пока его никто не трогал и не расспрашивал, он бродил по казарме. Подошел со своей табуреткой к телевизору, повиснуть на перекладине постеснялся, в классе долго разглядывал стенды с разведпризнаками. Больше всего ему понравился цветной плакат с чужими знаками различия, формой одежды, эмблемами. Полистал разговорник.
В умывальнике кто-то старательно подбирал на гитаре аккомпанемент: повторял всего одну фразу и каждый раз сбивался в одном и том же месте. Поликарпов знал, какой аккорд надо брать — простой Д7. Но не стал: «Шуганут еще».
Дневальный, не видя, что за ним наблюдают, подошел к гире, толкнул правой три раза, ощупал бицепсы.
— Алеша, смотри! — Ризо отодвинул дневального, снял ремень, расстегнул воротничок.
«Сила в нем дикая, — сразу оценил Поликарпов, — но закрепощен».
Верно. Ризо тратил в два раза больше энергии, чем следовало. Он побагровел на пятнадцатом жиме.
— Ризо!
— Да, — с готовностью грохнул двухпудовыми гирями о помост Назиров. — Отлично получается? Пять баллов.
— Надо спокойней. Не напрягайся так.
Поликарпов взял гирю правой, бросил на плечо и, улыбаясь, стал жать. Чисто. Не подбрасывая. А когда почувствовал, что вены на лбу начинают набухать, перебросил гирю в левую. Он хитрил: еще два раза правой, и он бы дошел, стал бы подбрасывать, клониться левым плечом к полу. Но он знал, когда надо заканчивать, чтобы произвести эффект. Левой он выжал семь раз и аккуратно поставил гирю на помост.
— Еще?
— Слушай, — сказал Ризо, — отлично! Ты меньше меня! Я чемпион. Иди ко мне. Я тебя научу.
— Я не против, — ответил Поликарпов, а заметив, что вокруг собрались разведчики, скромно добавил: — У нас тренер был нормальный. Спокойный мужик. Меня на мастера по штанге тянул. Не успел просто до армии.
Поликарпов сыграл на гитаре, у него появились почтительные ученики. Гирями он работал достойно.
«Отец, все твое пригодилось, — написал он. — Поручили делать боевой листок, потому что почерк оказался самым красивым в роте. А почерк ведь у нас с тобой одинаковый».
Ребята, кажется, приняли. Загадкой оставалось отношение лейтенанта. Семаков смотрел подозрительно.
В темноте зимнего утра левофланговый Поликарпов стучит тяжелыми подкованными сапогами. Его дыхание сливается с дыханием товарищей. Еще не пришедшие в себя после сна десантные батальоны занимаются утренней физзарядкой.
Восемь минут ходьбы.
Бег по кругу.
Тридцать пять минут упражнения на гимнастических снарядах.
Потом с гирей.
Тренировка в беге на сто метров.
Семь минут бога поротно.
Он уже знает, что гири и гантели не только в их казарме. Когда его послали в штаб, такие же помосты он увидел в кабинетах начштаба, замполита. У писарей! А у врачей стоят брусья. Врачи больше всего поразили воображение Поликарпова. Им-то зачем? Лейтенант слышал, что так даже у командующего в Москве.
С утра Поликарпов уже крутится на лопингах.
«Это такие гимнастические качели, делаешь полные обороты, понятно? А гирьки на шею ловим: слабым десантник быть не может, как не может быть парашют без купола», — написал он хуторскому другу.
За окнами темно. Все устали от криков, грохота падающих тел. Ноги дрожат, начинает кружиться голова.
Климов выходит на воздух. Кругом синий снег. Тишина. Ветер не гуляет в соснах, по-домашнему желтым светятся окна его казармы на третьем этаже.
Климов дышит чистым лесным воздухом, стараясь разглядеть в небе намек на завтрашние парашютные прыжки. Звезд нет. Тучи. Всего-то и нужно — крепкий мороз и несильный ветер, который бы сдернул с неба облака…
«Семаков не отпустит, — думает он. — Скоро разведвыход. Кто пойдет вместо меня? Ни за что не отпустит».
С утра в промерзшей БМД, не слушая спора ребят, Климов размышляет: с той минуты, как он оказался в канцелярии у капитана с Хайдукевичем, все идет навыворот.
Он никогда раньше не плакал. Слезы матери и интернатских приятелей он видел часто — плакали от него. Но его самого никто не мог заставить пролить слезу: тоска, сжимающая горло, не должна быть заметной, печаль надо носить в себе, другие не должны видеть твоего несчастного лица.
Письмо в военкомат отправлено, ему показали копию. Он поблагодарил. Но отчего капитан, глядя ему прямо в глаза, строго сказал тогда: «Без шуток, Климов!» Неужели догадывается? Чушь. Климов и сам еще не знает, что именно нужно сделать.
Ему надо домой.
Сегодня он проснулся среди ночи, сердце ныло от воспоминаний о матери, что-то тоскливое и непонятное — жалость? К кому — к ней? К себе? — сдавило горло, во рту появился металлический привкус, словно ложку лизал. «Кому мы с тобой нужны»…
