На росстанях - Колас Якуб Михайлович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Добрый вечер, Василий Миронович!
Василькевич оторвал глаза от листка князя Мещерского, взглянул на Лобановича. Во взгляде писаря не отразилось ни вежливого удивления, ни деланной радости: Василькевич глядел на своего соседа как на молокососа, с которым ему, писарю, водить компанию не к лицу. Тем временем Лобанович был уже на крыльце и протягивал писарю руку.
— Что хорошего слышно, Василий Миронович?
— Да что же тут слышать? Небось сами газеты читаете.
— Что газеты? — ответил Лобанович. — Каждая пишет на свой лад. А вот как вы смотрите на то, что кадеты берут верх на выборах?
В глазах писаря загорелись злые огоньки. Глянул вниз, на крыльцо, а затем на Лобановича и сердито сказал:
— Берут верх? Обождите, придет время — сядут верхом и на кадетов и погонят их пастись в Сибирь.
— А за что гнать их? — спросил Лобанович. — Ведь они против самодержавного строя в России не идут, признают монархию, святую церковь. Требуют, правда, кое-каких реформ. Но кто теперь не стоит за реформы? Министры за реформы, октябристы за реформы. Князь Мещерский тоже добивается реформ. А чего домогаются кадеты? Наделить безземельных и малоземельных крестьян землей, да и то за деньги, чтобы помещиков не обидеть; отменить смертную казнь, амнистировать высланных и осужденных за политику…
— Преступники, убийцы будут грабить, убивать честных, преданных государю людей — и их амнистировать, для них отменить смертную казнь?! — вскипел писарь и даже подскочил. — Да этих ваших кадетов вешать надо! В Сибирь их всех!
"Наступил писарю на мозоль", — весело подумал Лобанович, а вслух проговорил серьезно и даже немного обиженно:
— Откуда вы взяли, Василий Миронович, что кадеты "мои"? Социал-демократы и эсеры, — продолжал учитель, — также не любят кадетов, так что вы, Василий Миронович, в данном случае стоите на одной с ними почве.
Писарь с ненавистью глянул на Лобановича: шутит он, смеется над ним или говорит серьезно?
— У меня нет ничего общего с этими отщепенцами, раскольниками, слугами сатаны! И я прошу вас не говорить мне такого кощунства! — закричал он и снова вскочил со скамейки.
Лобанович сделал вид, будто ему очень неприятно, что он довел соседа до такого состояния.
— Простите, Василий Миронович, что огорчил вас. Но из-за чего, собственно, здесь возмущаться, портить себе нервы? Вы же, Василий Миронович, если говорить правду, ей-богу, даже с виду похожи на кадета: такая же профессорская внешность, такая же бородка. Ну, в самом деле можно подумать, что вы родной брат кадета Шингарева!
Писарь не мог больше слушать, резко сорвался с места, порывисто открыл дверь, со злостью хлопнул ею и исчез где-то в своих апартаментах. Лобанович с минуту посидел еще на скамейке один.
"Не переборщил ли я?" — спросил он себя и медленно направился в сторону леса, что начинался сразу за кладбищем.
IX
Очистилась от снега земля, прошумели ручьи и реки и снова вошли в свои берега. Свежей, пахучей травкой зазеленели дороги и стежки в поле. Помолодели рощи и леса. Тысячи разноголосых пташек наполнили воздух свистом, щебетом и пением. Везде гомонила обновленная, молодая жизнь. Новое и всякий раз неясное и чарующее чувство простора и свободы волновало сердца людей. Хотелось до конца слиться с этой обновленной жизнью и полной грудью пить ее сладость.
Совсем иной вид имели теперь верханские околицы. Они посветлели, повеселели и стали, казалось, шире, просторнее.
Между зданиями волостного правления и школы пролегала широкая дорога. Миновав церковь в зеленом венке пышных берез, она шла мимо верханского кладбища и сразу же исчезала в густом лесу. Эта дорога, кладбище и лес уже не раз притягивали внимание учителя и влекли его к себе. И вот однажды в свободную минуту собрался он в поход полюбоваться окрестностями Верхани.
Выйдя из школы, Лобанович повернул в сторону леса, сосредоточенно-молчаливого, задумчивого. Последние хаты и заборы возле них остались позади. Пустынная сельская околица, объятые тишиной и покоем просторы неба и земли приветливо приняли учителя в свое лоно. Пройдя еще несколько шагов, он остановился, окинул взглядом бедные верханские хаты. На фоне обновленной и помолодевшей земли они выглядели еще более убогими и заброшенными. Старые соломенные крыши сели, расползлись, выставляя напоказ свои прогнившие ребра, зияя темными провалами.
Чувство грусти и обиды за крестьянство поднялось в груди у молодого учителя. Он хорошо знал, почему такими убогими и жалкими были крестьянские жилища, такими узкими и запущенными полоски крестьянской земли, почему такими хилыми, изнуренными выглядели местные крестьяне. В волостном правлении он поинтересовался, сколько всего числится земли в Верханской волости и как распределена она среди населения. На долю крестьянских наделов приходилось пять тысяч семьсот сорок десятин, а владения помещиков и крупных кулаков составляли двадцать семь тысяч триста пятьдесят десятин. Эти цифры о многом говорили Лобановичу.
Учитель двинулся дальше, поравнялся с кладбищем, сделал еще несколько десятков шагов. От широкой, хорошо укатанной дороги, по которой он шел, отделялась еле приметная тропинка. Она вела на кладбище. По этой тропинке и пошел Лобанович. Вскоре он очутился на небольшой ровной площадке, заросшей кустарником, уставленной деревянными крестами, где новыми, а где совсем истлевшими от времени. Грустные мысли навевало это заброшенное и одинокое деревенское кладбище. Только неугомонные пташки нарушали немую тишину последнего печального пристанища вечно хлопотливых, неспокойных людей. Вместо ограды кладбище окружал когда-то ров с довольно высоким валом. Теперь этот вал осыпался, зарос травой, кустами ивняка и калины.
Но какая здесь тишина! Казалось, само кладбище — эти размытые водой холмики земли, эти каменные, грубо отесанные плиты с выцветшими надписями и печально склоненные кресты и крестики охраняли покой тех, кто похоронен здесь. Лобанович ходил по кладбищу, останавливался возле крестов, на которых еще можно было прочитать незамысловатые надписи: фамилии покойников, даты их рождения и смерти, либо просто сколько прожили они на свете. Встречались здесь и знакомые учителю фамилии, такие, как Думитрашка, Минич, Боровой, Казенич и другие. Не нужно теперь им ни земли, ни хлеба, ни Государственной думы, на которую простодушные люди возлагают надежды, не принесет ли она им какого-нибудь облегчения. Жалость к покойникам и к тем, кто остался еще жить до срока на земле, и в том числе к себе самому, охватила учителя. Он вспомнил прочитанное где-то в поповской газете стихотворение о кладбище и о смерти, которая всех уравнивает. В стихотворении были приблизительно такие строчки:
"Обман все это, — подумал Лобанович, — "знатность" и после смерти старается отмежеваться от "простоты" и, не желая удовлетвориться обычным кладбищем, строит себе фамильные склепы. Даже когда умрет поп и того хоронят на паперти, возле церкви либо где-нибудь на отшибе, лишь бы только не смешать с "простотою".
Медленно проходя среди могил, учитель приближался к концу кладбища, где пышно разрослись никем не саженные кусты и бушевала молодая трава. Здесь было еще глуше и тише.
"Вот где можно скрыться от суеты и шума и поразмыслить о жизни, о всех ее правдах и неправдах", — подумал Лобанович и направился в заросли.
Вдруг до его слуха долетел приглушенный говор из глубины кустарника. Лобанович остановился и начал невольно прислушиваться. Отдельные слова разобрать было трудно. Неясный, тайный говор сменялся порой коротким, прерывистым молодым женским смехом и не очень решительными протестами. В мужском голосе, также прерывистом, слышались волнение, мольба и настойчивость.
