Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
— Но ещё хуже, товарищи, что мы достаточным образом не поддерживаем, не распространяем опыт мастеров земледелия, — продолжал первый секретарь обкома. И обернулся к президиуму пленума, где сидел Субботин: — Иван Михайлович, мы полтора года назад обсуждали на бюро вопрос… — секретарь обкома припнулся на секунду, — вопрос о назаровской ржи. А что сделано, чтобы увеличить посевной клин этой культуры?
— А что могло быть сделано? — вопросом на вопрос ответил Субботин, не поднимаясь с места. — Решение тогда было принято куцее, половинчатое.
— Так, может быть, настала пора строго и спросить с кого-то за это? Кто готовил решение?
Теперь Субботин, худенький, с головой белой как снег, поднялся, вытянулся во весь свой длинный рост. И в густо настоявшейся тишине отчётливо произнёс:
— Решение готовил я.
— Видите, он готовил! — насмешливо и сердито кивнул через плечо первый.
— И в решении был пункт о том, чтобы некоторые районы, прилегающие к Шантарскому, климатические условия которых сходны, изучили и рассмотрели вопрос о возможностях увеличения посевов ржи. Но вы этот пункт вычеркнули.
— Я?! — опять повернулся первый секретарь обкома к президиуму.
— Да, лично вы, — спокойно произнёс Субботин и сел.
Прежняя безмолвная тишина стояла в зале. Но теперь было в ней что-то такое, отчего даже у Кружилина поползли по коже холодные мурашки.
Позади стола президиума во всю заднюю стену сцены висел портрет Сталина в маршальской форме. Верховный Главнокомандующий, чуть прищурившись, глядел в зал.
Первый секретарь обкома на несколько мгновений, кажется, потерялся, не знал, что ответить. Затем вздохнул, потрогал очки, поправляя, хотя они сидели нормально.
— Вот видите… — глухо проговорил он. — Значит, не на высоте оказался. Ну что ж… На очередной областной партийной конференции вы вправе, кто вслух, а кто, если не найдётся смелости, при тайном голосовании, учесть эту грубейшую мою ошибку.
И зал неожиданно, подчиняясь какому-то необъяснимому коллективному чувству, взорвался аплодисментами. Захлопал и Кружилин, вдруг не только прощая первому секретарю то обстоятельство, что он вычеркнул тогда из решения бюро обкома самый важный и жизненно необходимый для него, Кружилина, для Назарова, для всего района и области пункт, но испытывая благодарность к этому старому партийному работнику, известному деятелю подполья и гражданской войны, не раз потом, как слышал и знал Поликарп Матвеевич, и битому, и впадавшему в немилость у более высокого руководства за его прямоту и смелость.
От этих аплодисментов первый секретарь обкома партии откровенно смутился, они его давили на трибуне, он переступил с ноги на ногу и, поблёскивая стёклами очков, заговорил:
— Спасибо, товарищи… Спасибо. На высоте тогда оказались Кружилин с Субботиным, а прежде всего Панкрат Григорьевич Назаров. Я был недавно на его полях…
Кружилин поднял недоуменно голову, поглядел на Субботина. Тот из президиума поймал его взгляд, пожал плечами.
— Не переглядывайся так, Кружилин, с твоим дружком Субботиным, — огорошил его секретарь обкома. — И сам Назаров не знает, что был. Объезжал посевы, заглянул и в ваш район. Рожь действительно должна и при нынешних погодных условиях выдержать… с сорняками если справитесь. Какие меры предпринимаете?
Это опять был вопрос к Кружилину. Он встал и ответил:
— На прополку всех живых и мёртвых подняли. Даже на пару недель раньше занятия в школах закончили. Хотя за это тоже не погладите…
— Ладно, сделаем вид, что мы этого не заметили, а ты нам не говорил… И, дорогие друзья, давайте исправлять с рожью нашу ошибку. Мою, вернее сказать, ошибку. Как это сделать, мы подумаем. Осенью, после уборки, ещё раз рассмотрим этот вопрос на бюро обкома. А пока районы, прилегающие к Шантарскому, да и сам Шантарский, должны представить в обком свои соображения на этот счёт…
— Пойдём, чайку похлебаем, — сказал после пленума Субботин Поликарпу Матвеевичу.
Кружилин думал, что тот приглашает его в обкомовский буфет, но Субботин направился по коридору к выходу.
На улицах Новосибирска, грязных и пыльных, стояла тополиная метель. Белые крупные хлопья густо летели в воздухе, набивались в обваренные зноем деревянные палисадники, в сточные канавки, лохматые комья тополиного пуха перекатывались через немощёные улицы.
— Горит, зараза, как порох, — проговорил Субботин, показывая глазами на забитую распушившимися тополиными семенами обочину улицы. — Каждое лето от них много пожаров. Ребятишки балуются, поджигают. И где, стервецы, спички берут?
Новосибирск — большой, в основном деревянный город — был тих, пустынен и угрюм. Великая беда, гулявшая над страной, наложила и на него свой отпечаток. Давно не крашенные крыши и палисадники, покосившиеся ставни, обвалившаяся на стенах кирпичных домов штукатурка, разбитые во многих местах улицы — всё говорило о том, что подновлять, ремонтировать, приводить город в порядок было некогда, да и некому.
Навстречу Субботину с Кружилиным иногда попадались молчаливые, плохо, по-мужски одетые женщины, проковылял одноногий инвалид на костылях, громыхая, проехала повозка, гружённая какими-то ящиками, прошёл воинский патруль. Начальник патруля, пожилой усатый капитан, обликом похожий на потомственного питерского рабочего, видимо, знал Субботина, отдал ему честь. Субботин молча кивнул капитану.
Больше до самого выхода на площадь Сталина никто навстречу не попадался, и Кружилин сказал:
— Такое чувство, что город вконец обезлюдел.
— Все там. — Субботин неопределённо махнул рукой. — И стар, и млад. Кто может и кто не может. Считай, круглосуточно в цехах, у станков.
Субботин махнул рукой куда-то перед собой, но мог махнуть в любую сторону — всюду, и в самом центре города, и на окраинах, день и ночь дымили заводские и фабричные трубы, работавшие на войну. Дым гигантской тучей висел над городом, полностью рассасывался лишь в сильно ветреные дни.
— И впроголодь, — хмуро добавил Субботин. — В связи с эвакуацией население города увеличилось в несколько раз. И вот теперь, как никогда, суть проблемы… пустякового на первый взгляд вопроса, что сеять — рожь или пшеницу — становится, как бы это сказать… Ах, чёрт, даже слова не подберёшь! Полипова бы сюда, его бы спросить, стервеца! Где он, что слышно?
— Жив-здоров вроде бы, — ответил Кружилин. — Как-то я спрашивал у его жены. Говорит — в военной газете работает.
— На фронте или в тылу?
— Этого я уяснить так и не мог. Но, по-моему, где-то в тылу. Странная какая-то у него жена, живёт отчуждённо, как мышь в норе. Говорить с ней неприятно и бесполезно. «Да», «нет» — все её ответы на любой вопрос.
— Да, пустяковый вопрос — рожь или пшеничка? — продолжал Субботин угрюмо. — Но дело может обернуться так, что… это, может быть, будет для многих людей означать — жить или умереть. Жизнь или смерть! Ты соображаешь? — резко остановился он.
— Я всегда поддерживал Назарова в этом деле, — сказал Поликарп Матвеевич.
— Всегда, — усмехнулся Субботин. — Ты не поддерживал его, ты соглашался с ним.
Они стояли среди улицы, будто готовые вот-вот вцепиться друг в друга.
— Я… нутром чувствовал, что Назаров прав, конечно, но до такой обнажённости — жизнь или смерть, — в такой беспощадной ясности этот вопрос, эта проблема мне, я признаюсь, никогда не виделась до сегодняшнего дня. До той минуты, когда первый секретарь обкома не сказал, что и он не на высоте оказался…
— Но и это уже немало… немало для партийного работника, — проговорил Субботин и зашагал дальше.
Кружилин так и не понял, какой смысл вкладывал Субботин в это слово «немало». Что первый секретарь обкома партии в конце концов на высоте оказался? Что он, Кружилин, будучи облечён авторитетом и властью районного партийного руководителя, хотя и не поддерживал, как выразился Субботин, Назарова, но соглашался с ним?
