Каменный пояс, 1975 - Шишов Кирилл Алексеевич (библиотека электронных книг txt) 📗
Примечание. 1, 2, 3 и 5 письма хранятся в рукописном отделе под шифром: Н. С. к 15 ед. хр. 60, четвертое письмо под шифром: Н. С. к 15 ед. хр. 61.
САТИРА И ЮМОР
АЛЕКСАНДР ПЕТРИН
ХАМЕЛЕОН
(По А. П. Чехову)
Через двор идет председатель домового товарищеского суда Очумелов в новом болоньевом плаще и с папкой в руках. За ним шагает рыжий активист с футбольным мячом, конфискованным у ребятишек.
Открытые по случаю жары окна многоэтажных корпусов глядят уныло, и только из одного вырывается истошный вопль запущенного на всю мощность магнитофона: «Джамайка-а-а!!»
Под этим окном толпится народ.
В центре толпы стоит человек в полосатых пижамных штанах и фетровой шляпе, подняв вверх правую руку.
В этом человеке Очумелов узнает бывшего завкадрами Хрюкина.
— По какому случаю тут? — спрашивает Очумелов, врезываясь в толпу.
— Да вот вышел я на скамейку — кислородом подышать... — начинает Хрюкин, брызгая слюной. — Врачи рекомендуют для общего омоложения организма... А этот подлец ревет, аж уши лопаются!.. Я — человек, тридцать лет проработавший!.. Работа была нервная, очень даже нервная. Если каждый теперь будет у меня под ухом такой шум устраивать, то лучше не жить на свете!..
— Гм!.. Хорошо... — говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями. — Чье это окно?
— Это, кажись, художника... Косматый такой...
— А, знаю!.. — обрадовался Очумелов. — Который каждое утро вокруг квартала бегает в синих обтянутых штанах? Я этого так не оставлю, я ему покажу Кузькину мать! Пора обратить внимание на подонков, не желающих подчиняться постановлениям! Как выселят его, мерзавца, по статье «за невозможностью совместного проживания», узнает от меня, что значит «жемайка» и прочая порнография! Я ему покажу синие штаны! Давно добираюсь!.. Я уже наводил справки об выселении как тунеядца. А там говорят: «Член творческого союза, работает дома...» Порядки, а? А он вон что творит!.. Надо же!
— Небось, навел полную квартиру разных голых натурщиц... — завистливо вздохнул какой-то старичок, провожая пристальным взглядом идущую через двор девицу в смелом мини.
— Елдырин, — обращается председатель товарищеского суда к рыжему активисту. — Немедленно составляй заявление, обойди квартиры и собери побольше подписей!
— Да это не у художника, а у самой товарища Жигаловой! — говорит кто-то из толпы.
— Товарища Жигаловой? Гм... Помоги-ка, Елдырин, снять плащ... Ужас, как жарко. Должно полагать, перед дождем... Одного только я не понимаю, чем тебе музыка помешала? — обращается Очумелов к Хрюкину. — По закону до одиннадцати часов вечера каждый гражданин имеет право играть на любом музыкальном инструменте, в том числе, на магнитофоне... Ты, должно быть, поругался с женой, а теперь ищешь, на ком зло сорвать... Известный народ! Знаю вас, склочников! Только бы анонимки писать да кляузы разводить!
— Нет, это не у Жигаловой... — глубокомысленно замечает рыжий общественник. — Будет она «жемайку» заводить, ей авторитет не позволит...
— Это ты верно знаешь?
— Верно!
— Я и сам знаю! У товарища Жигаловой, надо полагать, все пластинки — классические: Чайковский, Шульженко, Шопенгауэр там... А это — черт знает что! Абстракционизм какой-то, пошлость одна! Ты, Елдырин, дела этого не откладывай... нужно проучить! А то — напялит синие штаны...
— А может и у Жигаловой... — думает вслух активист. — Недавно видел, ей вроде бы какие-то пластинки на дом несли из «Мелодии»...
— Конечно, у Жигаловой, — говорит голос из толпы.
— Гм... Помоги-ка, брат Елдырин, надеть плащ... Что-то ветром подуло... Знобит... А вы, граждане, расходитесь... Нечего под чужими окнами толпиться, совесть надо иметь! У товарища Жигаловой может какой юбилей отмечается, а вы тут таращитесь, ушами хлопаете, как на сельской свадьбе!
— Вон домработница жигаловская идет, ее спросим! Ей, Прохоровна! Поди-ка, милая, сюда! Это твоя хозяйка музыку заводит?
— Выдумал! Она отродясь никакой музыки терпеть не может!
— И спрашивать тут долго нечего, — говорит Очумелов. — Художник нарушает! Что тут долго разговаривать! Выселить — и все! Оргии тут, понимаешь, развел!
— Это не она, — продолжает Прохоровна. — Это сынок ее, что намедни приехал... Какой день колобродит — в честь, значит, своего прибытия вновь под родительский кров... Не поспеваю за бутылками бегать... Навел дружков, девок, того гляди — нижний потолок обрушат! Страсть!
— Значит, сынок ихний приехали! Валера? — спрашивает Очумелов, и все лицо его заливается улыбкой умиления. — Ишь ты... А я и не знал! Погостить приехали?
— Приедешь, ежели из третьего института по шее вежливо сопроводили, — хмуро отвечает Прохоровна.
— Ишь ты... Соскучился по мамаше! А я ведь и не знал! Так это он веселится? Очень рад... Оригинальная мелодия... «Жямайка», а? Ха-ха-ха! Чувствуется столичная культура: ван-клиберновское что-то...
Прохоровна, не отвечая, ковыляет с тяжелой кошелкой к подъезду.
— А до этого космополита я еще доберусь! Я ему устрою — синие штаны! — грозит Очумелов и, запахивая плащ, продолжает свои путь по двору.
ЛЕОНИД ЧЕРНЫШОВ
ВЫРУЧАЙ!
Скажи мне,
кто прав?
Буду ясности рад.
Как друг
выручай
из беды.
Одни утверждают:
«Роман суховат!»
Другие: «В нем мною воды!»
ТУНЕЯДЕЦ
Его удел
Быть не
у дел
ИЛЬЯ ГЕРЧИКОВ
ПО-СМЕШНОМУ О МНОГОМ
Литературные художества — это еще не художественная литература.
Она была уверена, что тайну надежнее хранить сообща.
Кто способен бережнее плагиатора донести мысли автора до читателя?
Спрос на книгу жалоб превышал предложения.
Анахронизмы: сапожник без сапог, пирожник без пирогов, продавец пива без «Жигулей».
Самые поучительные истории — «истории болезни».
Сколько старую перечницу ни ремонтировали — из нее все перец сыпался.
Профессор упорно откладывал встречу со старостью: свидания назначал молодым студенткам.
Микрофон отключили, и король эстрады оказался голым.
Зеленый змий: «Кошелек и жизнь!»
Иногда думают, что «достаток» — производное слова «достать»...
Зуб вылечили на «1» с флюсом.
Ничто не разделяет людей так, как переполненный трамвай.
Приемная комиссия решила, что принять дом можно, но жить в нем нельзя.
ЯКОВ ИСАЕВ
ЗАМЕТЫ
— Пять за поведение, — сказал врач больному старику.
— Значит, я снова впал в детство, — усмехнулся больной.
Листья, уносимые ветром, шептали: «Мы падаем, мы падаем, но мы летим...»
