Твоя заря - Гончар Олесь (мир бесплатных книг .txt) 📗
- К сожалению, в отличие от своего великого земляка,-отвечал простодушным японочкам Заболотныи,- я ничем подобным сослужить службу науке не мог, на особенные заслуги перед человечеством не претендую, хотя в противочумных акциях определенное участие принимать и правда пришлось, что могла бы засвидетельствовать покойная Люфтваффе...
Но вот уже и время прощаться, женский щебет усиливается, наша группа следует за дежурной, к выходу на посадку. "Аригато, аригато. Соня-сан!" звучит со всех сторон из гурьбы японок, и я вижу, как у нее самой, у пашей Соны-сан, слезы волнения все дрожат на ресницах, влажным светом сияют в ее ежевично-синих, хоть она и ступает, низко наклоняясь, чтобы не выказывать перед присутствующими свою взволнованность и смущение.
Затем наступает момент, когда остались только улетающие, провожающих нет, ждет нас теперь огромное поле, где всюду ракетным блеском сверкают фюзеляжи, торчат хвосты, огромные крылья едва не задевают друг друга...
Затаились перед рывком целые табуны турбореактивных, тяжелые громады застывших скоростей. Белый металл мощных акулообразных туловищ, стекло иллюминаторов, могучие шасси на глыбах бетона, чащобы громадных крыльев даже тесно такому скоплению гигантов на клочке аэродромного грунта, искусственно намытого, с большими усилиями отвоеванного у вод Токийского залива,- правда, вод полумертвых, вконец загрязненных промышленными отходами... Сколько лишь один этот Ханеда пожирает горючего! Сюда и туда снуют бензовозы, которые рядом с воздушными исполинами кажутся маленькими, просто игрушечными... И здесь и там четко, сноровисто работают люди в комбинезонах, проворные, трудолюбивые, нс теряя ни минуты, перебегают от самолета к самолету, прилаживают к бакам толстенные хоботы шлангов, долго и терпеливо поят еще одного крылатого обжору, который, готовясь к рейсу, поглощает горючего целые цистерны.
Передышки здесь нет ни для кого, каждая секунда на этом поле стоит фантастические суммы. Один гигант заправляется, а соседний, распахнув чрево, целыми вагонами заглатывает багаж, неисчислимое количество чемоданов, тюков, рундуков, окованных медью, неизвестно чем набитых. Но вот грянул гром: это ближайший из гигантов, наглухо задраенный, отбросив трап, стосильно рыкнул на месте, ударил во все стороны грозным, звенящим грохотом. Такому уже ничего не нужно, ому дай теперь только взлетную полосу! Друг за другом отруливают пока еще неповоротливые лайнеры различных авиакомпании, неуклюжие, излишне тяжелые, так что кажется - не смогут оторваться от земли, преодолеть силу тяготения. А вместо с тем чья-то рука их все же поднимает! Еще один стресс, еще одно напряжение - и уже сплошной сатанинский рев международного аэропорта остается внизу, под нами быстро уменьшается полоска взлетного бетона на клочке намытого грунта, самый узор аэродрома тает внизу, как иероглиф земной тесноты, которая в этом месте планеты, на цветущих задымленных островах, возможно, ощутимее, чем где бы то ни было.
Бывают моменты в жизни, когда все до мелочей почемуто хочется запомнить. Как вот и этот взлет... Сначала был разбег, нарастающий свист вдоль полосы бетона, потом неуловимый миг отделения, плавного, почти незаметного отделения от планеты,- да, именно от планеты! - иначе не назовешь того странного ощущения.
Бесконечная в своем скоплении чешуя крыш, тусклое ее разноцветное поблескивание, купол марева-смога над необозримым городом, и внезапно сумрак в самолете! Не сразу можно было и сообразить, откуда неожиданный этот сумрак... А это мы как раз пробивались сквозь облако, сквозь хаос облаков. У самых иллюминаторов кипит сумятица, обтекают нас темно-седые клубы, есть что-то жутковатое в этом хаосе бурлящей полумглы, которой, кажется, и конца не будет, кажется, сколько ни рвись с натужным ровом вверх, никогда не пробиться сквозь слепой, влажный, словно первобытный хаос... Но вот сразу взблеск сияния! Сияния безмерного, необъятного, которое любого поразит своим неземным величием. Сияние пробирает вам душу, радостно заливает все и очищает, понуждая к невольной мысли о вечности, безмерности сущего...
Заболотная приникла взглядом к иллюминатору. Разве ж может она хоть одно мгновение упустить из всех этих чар небесных, ей несколько даже досадно, что присутствующие на борту не все разделяют ее настроение, что вот эта, скажем, шумная туристская молодежь у нее за спиной не ощущает никакого восторга, комментирует увиденное в иллюминаторах весьма иронически, доносится оттуда что-то о рекламной голубизне японского неба.
- Рекламная голубизна... Слышите, какое восприятие? - вполголоса обращается к нам Заболотная.- А помоему, вот на таких высотах, над облаками, небо как раз наинебеснейшее...
Мы продолжаем набирать высоту, пас точно притягивает солнце, планета уже далеко внизу, такое ощущение, что она где-то там затерялась, связи с нею больше не существует, и единственная реальность сейчас - эти раздирающие пространство мощные двигатели, этот воздушный, словно в безвестность плывущий, корабль и на его борту... маленькое человечество!
Было такое ощущение: и течение времени здесь иное, чем было на земле, и мы сами тоже сейчас другие.
Летим в сиянии!
И такого сияния будет перед нами, существами теперь небесными, как шутя замечает Заболотный, несколько тысяч километров...
- Как вам это нравится, Сопя-сан? - обращается он к жене.- Тысяч пять километров сияния - подходит?
- Я не против. А после?
- После будет под крылом тысячи две миль тьмы ночной...
- Это хуже...
- Зато ведь потом снова заря! Заря родины...
Сквозь бледность щек у Заболотной просвечивает ее - час тоже что-то похожее на цвет зари или, скорее, на ее далекий отсвет: может, это отсветы красной обивки кресол или следы еще не угасшего возбуждения, только что пережитого в аэропорту во время прощания.
- Смотрите, Фудзи! - в тихом восхищении восклицает Заболотная от иллюминатора.- И еще одна Фудзи!..
И там вон еще, еще...
Все эти белоснежные фудзи были, понятно, сотканы из кисеи облаков, однако формами, округлыми силуэтами некоторые из них действительно напоминали священную гору Японии. Неужели одна лишь игра света творит такой разительный эффект? Природа, она и проста, и сложна безмерно. Каких только нет в пей соединений, удивительных, химерических. Повсюду среди бескрайних ослепительных равнин, среди иллюзорных снегов, одиноко возносясь, высятся фантастические эти творения света и воздуха, сияют вершинами, так удивительно похожие на Фудзияму, словно се небесные сестры... Только отплыли миражные фудзи - и уже сверкнули столь же кисейные эльбрусы, потянулись иллюзорные хребты, ущелья, наполненные, как это бывает в горах, голубыми тенями...
Сколько летим - все та же безбрежность сияния, пречистые владения солнца, которое здесь, кажется, светит беззакатно, вечно.
Туристская молодежь вблизи предается веселью, легкими шутками развлекают французские парни своих юных попутчиц, речь о каких-то их токийских приключениях, слышится разговор о пачипко, - так называются распространенные в Японии игральные автоматы, на которых и эти юные путешественники, видимо, испытывали свое счастье.
При одном упоминании о пачинко Заболотный нахмуривает брови, он считает повсюду распространенные игральные автоматы проклятием этих островов. Куда ни пойди, везде они, за каждым углом встретятся вам металлические однорукие бандиты! Особенно страдают от них простые люди, отчаявшаяся молодежь, ищущая любого, пусть и такого уродливого способа выйти из затруднений.
Стоит ступить вам в игральный зал, где сухо трещат, металлически постукивают бесчисленные автоматы-пачинко, как вы уже обалдеваете, вы оказались в миро, где речи человеческой нот, где слова живого не услышите, здесь властвует лишь язык роботов, которые своей сухой стукотней словно отмеривают размеренно и бездушно чью-то судьбу. Как раз, может, судьбу тех очумевших молодых и пожилых людей, которые, стоя перед автоматами, не замечая никого и ничего, забыли здесь обо всем на свете и вслушиваются только в это властное, однообразное, способное довести до одури металлическое постукивание автоматов. Когда однажды мы на минутку зашли с Заболотным в такой зал, неисчислимый стук пачинко меня просто ошеломил, грохот стоял, как в огромном ткацком цехе, в перестуках электронных устройств было нечто шаманское, наркотизирующее. Вот мучительно напряженный юноша стоит перед одноруким гангстером, чем-то невидимым прикованный к нему, стоит человек, как будто навсегда порабощенный роботом, этим созданием собственного ума, и так допоздна выстаивают миллионы людей.
