На далеких рубежах - Гребенюк Иван (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Я не шутил!
— Оно и видно! — все так же сердито сказал доктор и затворил за собой дверь.
— Вы гадкий человек! Вы… — накинулась на Телюкова Биби. — Нина такая хорошая, такая милая, а вы…
Байрачный схватил жену за руку.
— Ну, ты не очень…
Биби вырвалась из его рук.
— Тоже небось хорош… Ступайте отсюда!
— Биби…
— Ступайте, ступайте! — и своими маленькими ручками она вытолкнула обоих летчиков за дверь.
— Вот бессовестная! — сконфужено, заикаясь, пробормотал Байрачный, неудобно чувствуя себя перед командиром.
— Оставь, Гриша. — Телюков тяжело вздохнул. — Биби права. Относительно меня, конечно… Видишь, как получилось… Застрял я в этой «Белке». Вырвался только на пятые сутки. Прилетел, а тут… понимаешь, черт попутал… Понесло меня на эту ель, болвана! Эка невидаль — Лиля играла… А Нина как раз шла и увидела… Ну, конечно… Такое хоть кого бы заело… У Нины-то, у бедняжки, жизнь-то как сложилась, если б ты знал! Эх, да что говорить… — Телюков махнул рукой.
Байрачный еще не слышал об этой глупой истории и не мог решительно ничего понять, о чем он говорит. Знал только одно: допытываться сейчас бесполезно. Главное для него — успокоить друга. И, желая отвлечь капитана от мрачных мыслей, ободрить его, перевел беседу на то, что всегда было мило сердцу Телюкова:
— Я слышал, будто замполит атаковал этой ночью чужой бомбардировщик, правда ли это? Вот интересно было бы узнать: сбил или не сбил? Я думаю, что сбил, если уж атаковал. А вы какого мнения?
Телюков сел на скамейку и молча закурил. Не дождавшись ответа и видя, что на уме у командира отнюдь не полеты, Байрачный решил подойти с другой стороны.
— Сегодня утром, открывая форточку, я впервые ощутил весну, — сказал он, преодолевая хрипоту. — Вроде бы и мороз, а полное ощущение весны. Воробьи чирикают совсем по-весеннему. И ветром вроде соленым повеяло. А это — дыхание муссона. Первое дыхание, и я его уловил.
Сообразив, что несет чушь, Байрачный смущенно замолчал.
— Как вы думаете, поправится Нина? — спросил Телюков, словно размышляя вслух. (Беседуя с подчиненными, он часто переходил то на «ты», то на «вы».)
— Конечно поправится! — с уверенностью ответил Григорий. — В нашем селе тоже такой случай был. Представьте себе, одна девушка глотнула какого-то зелья. Ну, мертва и все! А тут случись бабка одна, посмотрела она на девушку, да и говорит: «Яд — дело такое: коль уж помирает человек, так сразу, а ежели она еще жива, значит, жить будет. И ничего с ней не станется». Не поверили старухе, а она, выходит, правду сказала. Давненько это было, а та девушка до сих пор жива. Бабка уже померла давно, а девушка живет и поныне.
— Живет?
Байрачный уловил в голосе Телюкова иронию, но был доволен хотя бы тем, что его командир улыбнулся.
— Живет, товарищ капитан. Как это в сказках говорится: «Живет, поживает и деточек наживает…»
— Вот и ты мне сказки рассказываешь.
— Да что вы! Я ни капельки не вру! А вам пора домой, надо отдохнуть. Ночью, пожалуй, опять разыграется завируха не рубежах.
— Да, ночью опять на аэродром, — механически повторил Телюков.
Наведавшись еще раз в медпункт и расспросив о состоянии Нины, Телюков побрел домой. Но спать не лег. Какой там сон! Сел и тяжело задумался.
Выживет Нина или не выживет? Положение создалось прямо-таки убийственное!.. Сколько сплетен пойдет теперь по городку! Заденут эти сплетни и командира, и его жену… Страшно неприятная история. В такой ситуации лучше всего было бы поскорее перевестись куда-нибудь в другой полк, а то и вовсе перемахнуть в другое соединение, забрав с собой Нину… если, конечно, она выживет… Подальше от позора и стыда. Все сгладит время, понемногу забудется эта история, и начнется новая жизнь, где каждый шаг будет заранее обдуман и взвешен им, Телюковым.
На том пока и порешил. Вырвал из тетради листок бумаги, достал авторучку, пододвинулся к столу и начал писать рапорт о переводе.
Пишет, а на сердце — камень. Полк… До чего ж тяжко представить себе разлуку с ним! Уйти из полка — все равно что бросить родную семью, братьев — старших и младших. Иное дело, когда офицера повышают в должности или он, скажем, уезжает в академию. Это явление понятное, естественное. А бежать, скомпрометировав себя, бежать из-за того, что наделал столько ошибок — это, аллах забери, последнее дело.
А что скажет он командиру, вручая рапорт? А замполиту? А начальнику штаба? Ни от командира, ни от замполита Телюков никогда слова плохого не слышал. Даже тогда, когда он явно этого заслуживал. Они не ругали его, они терпеливо переубеждали. На правильный путь наставляли. Перевоспитывали.
Несколько иначе обстояло дело с начштаба, воплощавшим в себе офицерский этикет. Случалось иногда, что он попросту выгонял Телюкова из кабинета. Но какой начштаба поступил бы иначе, если летчик врывается в кабинет, кричит, размахивает руками… Потакай сумасброду, он живо на голову сядет!
Нет, не чувствовал Телюков неприязни и к начштаба. А взять майора Дроздова. Пусть строг, предельно строг и прямолинеен по характеру, иной раз у него даже крепкое, соленое словцо может вырваться. Ну и что? Среди своих же! Полк ведь не институт благородных девиц… Да и Дроздов зря не накричит, не обидится без причины. А летчик, летчик-то какой! Воздушный волк! А кто не хочет быть таким волком, чтоб уметь перегрызть врагу горло? Многое почерпнул для себя Телюков из опыта Дроздова, многому научился у него.
А Байрачный! Скиба! Калашников! Эта «гвардейская тройка» начала летать ночью, овладела уже радиолокационным прицелом. Телюков отдал им часть своего сердца, своего разума. Это он вывел их за облака, он впервые поднял в ночное небо.
Как-то во время ночного маршрутного полета Телюков спросил Байрачного: «А ну-ка, определите, где мы сейчас находимся?» Летчик долго водил глазами по земным световым ориентирам, а потом покачал головой: «Хоть убейте — не скажу». Запутался, одним словом. А в другой раз в зоне пилотажа он перевернул самолет вверх ногами и уверял инструктора, что летит правильно, а что ошибается именно он Телюков. То же самое бывало и с Калашниковым, и со Скибой. Телюков до десятого пота вправлял, как он выражался, подчиненным «мозги» в кабинах тренажера и самолета. И добился своего. У летчиков окрепли крылья.
Тяжело, очень тяжело расставаться с боевыми друзьями-товарищами!
И все же летчик продолжал писать рапорт. Помимо воли. Так нужно. Придет время — он распрощается с товарищами, встанет на колени перед Боевым Знаменем полка, прижмет к губам багряное полотнище и — прощайте, друзья, не поминайте лихом! Хоть и извилистая была дорожка у летчика Филиппа Кондратьевича Телюкова, а все же не последним был он в полку. Вот и нарушителя границы утопил в море, а это большая честь всему коллективу крылатых воинов…
Сунув рапорт в карман, Телюков накинул на плечи куртку и опять отправился в лазарет. Однако доктор не впустил его в палату. «Пока что состояние больной плохое», — сказал он.
Постояв у крыльца, летчик побрел по тропинке, ведущей в штаб.
Сыпал легкий снежок. У дровяного склада визжала пила. В городке пахло сосной и дымом. Этот запах и визжание пилы напомнили Телюкову рабочий поселок, где прошло его детство. Он часто вспоминает родные места, а вот отныне столь же часто будет вспоминать этот городок.
Возле ДОС-а Телюков встретил капитана Махарадзе. Тот стоял голый по пояс, натирая снегом свою могучую волосатую грудь.
— Чего это ты, Филипп, повесил голову, как ишак? — задорно воскликнул Вано.
— Сам ты ишак!
— Вай-вай, нехорошо. — Вано слепил снежок.
— Отвяжись, князь. Не до шуток мне.
— Сокрушаешься, что не подняли прошлой ночью? Но ведь надо совесть иметь. Ты же сбил одного, чего тебе еще надо?
— Не в том дело, Вано… С Ниной плохо. Выпила… одним словом, отравилась. Понятно?
— Брось! — Вано вытаращил свои добрые глаза. — Но она жива?
— Пока жива. Иду вот из лазарета. Жива, но врач не допустил меня к ней.
