Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
— Чего ты меня разглядываешь? — спрашивает Рууди. — А, рубашка грязная, галстук замызган и брюки не разглажены. — Он смеется. — Как-то один пьяный артист сказал, что любовь уходит быстрее, чем снашивается свадебный костюм. О-очень умный человек! Артист! — Рууди вытаскивает из-под головы правую руку и поднимает костлявый указательный палец к побеленному потолку. — Комедиант! Звучит-то как? Здорово водку глушил, жаль только — помер.
— Чему же ты еще научился за это время?
— Ухуу-уу! — гукнул Рууди. — Я-то ничему, вот сова на стене, это точно, наконец-то ожила.
Он указывает на лупоглазое чучело, которое вцепилось скрюченными когтями в разлапистую ветку.
— Все дурачишься, — цежу я недовольно.
— Знаешь, в лесу цветут подснежники, — словно в оправдание буркает Рууди. — Такие до жалости нежненькие, тянутся белые головочки средь всякого намокшего хламья. Лес и море — замечательная штука, не правда ли? Вот только море перестаешь ценить, если ты живешь рядом с ним и дышишь каждый день его соленой сыростью.
— Откуда ты явился?
— От Михкеля Мююра. Жаловался на тебя. Вломилась, дескать, к нему однажды утром, потом целый день гонялась за каким-то старым знакомым, — понятно, что я не стал допытываться, кто он такой, — а уже на следующее утро, мол, и след твой простыл, нет чтобы поговорить подольше с бедным старым человеком. Ох и бессердечная же ты, госпожа! Vox populi, vox dei! Глас народа — глас божий!
Я с облегчением смеюсь. Если Рууди вернулся от Михкеля Мююра, тогда еще не так страшно.
— И как он там? Долго ты был у него? — стараюсь я обходными путями напасть на следы, приведшие Рууди к такому крюку.
— Скажу тебе, что можешь вычеркнуть Михкеля из своих списков, он советской власти вовсе не рад, — ухмыляется Рууди.
— Значит, братец мой, капиталист, лишился крупного состояния?
— Мотивы куда более чувствительные. Изводится по господам Граупнерам.
— Да-аа?
— Ох, мадам, ничегошеньки-то вы не понимаете! Разве человек может радоваться, если его прикухонная пенсия полетела ко всем чертям!
— Что за чертова пенсия такая — прикухонная?
— Ну вот, — вздыхает Рууди. — Начинай теперь объяснять тебе все от «А» и «Б», как оно тут без тебя происходило.
— Язык у тебя мелет довольно бодро, так что давай объясняй!
Рууди садится на диванчике и закуривает папиросу. Насмешливое выражение исчезает с его лица. И враз бросается в глаза, что Рууди уже далеко-таки не молод.
— Уже сколько прошло с тех пор, как Михкель остался без работы. Стекольная фабрика в Кяру не выдержала конкуренции, другие — в Ярваканди и Лоруп — взяли верх. Но что там ни говори, а Михкель был основным капиталом фабрики и последней золотой рукой местной династии мастеров огнеупорной кладки — не за красивые же глаза Граупнеры платили ему каждый месяц по двести крон!
— Подумать страшно, какие деньги плыли в свое время в руки Михкелю! — появившись в дверях и выставив торчком нож, которым она чистила картошку, добавляет Юули. — Одинокий человек, расходов немного, зато друзья! Стоило Михкелю заработать лишний цент, и уже катилась гулянка. Помню, поехала я в Кяру: муженька моего как раз во время кризиса уволили из арсенала — видать, подумали, что у человека есть недвижимое имущество, — и пришлось нам одно время просто бедствовать. Бог знает, сколько я тогда прождала на вокзале, пока приехал обоз со стекольного завода. Пристроились потом на телегу, когда обратно поехали; у самой сердце надеждой исходит — Михкель поможет. А у него и гроша за душой не оказалось. Все знай предлагал: мол, у него в саду ветки ломятся от яблок, вези хоть мешок. А у самого в комнате одни бутылки, наверно, даже спал на них, не иначе. Нет, не умел он пить по-человечески. Заколачивал крепкую деньгу, а в закромах — разве что мышиное дерьмо.
Последние слова особенно потешают Рууди. Юули бросает на сына сердитый взгляд и удаляется.
— Если бы отец не обучил его ремеслу, — кричит из кухни Юули, — что бы он, калека, делал тогда?
— Он и пить его научил! — кричу в ответ.
— Вот был мужик, — снова появляется в дверях Юули. — Помнишь, Анна, сколько раз мать наша носила отцу в кабак горячую еду? У человека не было даже времени, чтобы задницу оторвать от скамейки и прийти домой поесть.
— Запойные традиции в нашей семье на большой высоте. Как ты ни разглядывай эти веточки древа родословного, а в каждой все равно про запас имей титул: алкоголик. Да — ха-ха, — продолжает иронизировать Рууди, — хотя бы этим мы среди людей выделяемся!
Юулин рот кривится в ухмылку.
— Боже ты мой, сколько наш отец ворочал! Класть печи для плавки стекла была его обязанность, известь обжигать — на его долю приходилось, а тяга и температура в стекольных ваннах — это же полностью было его монополией! По воскресеньям надрывался, выкладывал батракам подвалы. Работа не приведи господь, — так колоть каменные глыбы, по прожильям, поднимать их на стену и укладывать, чтобы стена ровной оставалась.
— И все подвалы стоят по сей день как ни в чем не бывало, — добавляет Рууди.
А я искала только Ватикера, гонялась по следам шпика! То, что не побывала на могилах отца и матери, — еще полбеды, чего там зимой увидишь, все под толстым снегом. Но возведенные отцом подвалы я должна была посмотреть. В жизни обычно так и бывает, что с сомнительными людьми мы возимся, а с добрым человеком некогда и словом перемолвиться, и мы проходим безразлично мимо того, что сотворено покойными.
— Постараюсь летом побывать там, — виновато буркаю я.
— Красиво работал и душу камня понимал, — продолжала Юули. — Подумать только, великое ли дело — батрацкие картофельные подвалы, которые все, почитай, за водку шли, а он выбирал гранитные глыбы и выкладывал их по цвету. Помню, подвал у Паулы Пипры получился весь розовый. Люди приходили любоваться и подшучивали, говорили, что если ты, Паула, с таким розовым приданым не выйдешь замуж, то нет на земле правды. А Пауле той пришлось перебраться в Ярваканди, и остался подвал сиротой.
— Белый известковый раствор, которым скреплялись камни, он украшал темными осколками, и получилось, будто обрамлены камни кружевом, — растроганно говорил Рууди. — Я в тех краях и раньше бродил, а вот заметить не замечал, теперь Михкель Мююр надоумил. Сказал, погляди, каким мастером был твой дед.
— Да, — вздыхает Юули, — ворочал и ворочал, а как только заводилась копейка — пропадал в кабаке. У меня другой раз столько бывало мороки, чтобы старый не отыскал мои сбережения и не пропил их, — это когда я уже зарабатывала шитьем…
Юули прислонилась к дверному косяку, глаза задумчиво прищуренные.
— А может, он прожил жизнь по правде, все пошло на свое удовольствие, не хапал и не сожалел о потерянном, как иные, — язвит Рууди.
— Никому не дано знать того, живет он по правде или нет, — примирительно говорит Юули и нехотя пятится на кухню.
— Ну, а прикухонный паек Михкеля? — допытываюсь я у Рууди.
— Ха-а! Это необыкновенная история, — обещает он. — Ликвидировали, значит, стекольную фабрику, но хватки у Михкеля, чтобы перебраться на другое место, не было, домишко и садик с яблоньками тоже не отпускали. Как деньги зарабатывать? Заниматься крестьянским трудом, бедняжка, был не в состоянии, а ничего другого, кроме печей для плавки стекла, мужик не знает — беспомощный человек. — Рууди кашляет и спешит поведать далее — Вот тогда Граупнеры и проявили свое великодушие: назначили Михкелю пожизненный паек! Дескать, дверь в кухню Граупнеров остается для него всегда открытой, голода бояться нечего, похлебка даровая. Ну, а чтобы и работа какая была за это сделана, назначили Михкеля заведовать барским охотничьим хозяйством. Ей-бо, Михкель сам говорил. Хотя на деле ему приходилось просто кормить и прогуливать трех борзых. Если случалось, что на господ находило настроение, сопровождал их на лисью или заячью охоту. А когда Граупнеры убрались в Германию… — Рууди умолкает, морщит лоб и нащупывает пачку с куревом.
