Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
В блиндаже немедленно установилась гробовая тишина. Но спрашивать никто ничего не спрашивал, ожидая дальнейших слов командира.
— Да, товарищи, под своими собственными снарядами. Немцы ожидают, что мы ударим именно здесь. Больше негде… И заранее по всему берегу болота заняли сегодня утром оборону. Знают или не знают, где выходят из болота тропы, не могу сказать. Не исключено, что кто-нибудь из местных жителей и указал им… Врагу, надо полагать, неизвестно время удара, но он подготовился. Твёрдых площадок для накопления бойцов перед ударом не будет, атаковать придётся с ходу, по выходе из болота. И немец встретит, конечно, наши жиденькие цепочки, вытекающие из болота, огнём в упор. Пулемётным и пушечным… Чтобы его подавить в момент атаки, и будет гвоздить наша артиллерия… По вражеским головам и по нашим.
Карбидная лампа горела ровно, обливая всех жиденьким светом, люди сидели не шевелясь, тупо, казалось, осмысливая страшные слова командира роты. Алексина, медленно вращая головой, оглядывала всех враждебно блестевшими из-под платка глазами и будто спрашивала безмолвно всех сразу: «Что, испугались, командиры?»
Кошкин тоже оглядел своих подчинённых и тоже будто остался недоволен их видом и состоянием. В гневе раздувая ноздри, сказал:
— И, кроме того, все болотные берега, я думаю, заминированы. Во всяком случае, я бы так сделал, ожидая в подобной ситуации атаки вражеской штрафной роты. А немец — он тоже не дурак.
Один из стариков, то ли отец, то ли сын, тоненько, по-птичьи, чихнул, торопливо перекрестился, прошепелявил непонятно к чему:
— Прости ты, господи, грехи наши тяжкие.
Кошкин покосился в угол, на проводников, продолжал:
— Когда ворвёмся во вражеские траншеи, огонь нашей артиллерии по сигнальной ракете прекратится. Тут уже не зевать. Боекомплект у бойцов невелик, но пользоваться немецкими автоматами и гранатами мы их учили… Взяв траншеи, уничтожив врага, быстро преодолеть эту речку, сосредоточиться у подножия высоты 162,4 по правому склону, вот здесь. — Кошкин щёлкнул прутиком по бумажному листу. — Одновременно с атакой роты на вражеские позиции у болота начнётся наступление наших войск справа и слева. Перейдя речку, мы окажемся в тылу у немцев… Наша задача — ударить им в спину опять. — Кошкин на несколько секунд остановился, ноздри его снова хищно пошевелились, брови сдвинулись. Он переступил с ноги на ногу, сломал прутик, отбросил его. — В общем, навстречу нашим наступающим войскам пойдём. Навстречу нашему огню… Вот так в общих чертах. Но пока ставлю роте задачу — взять траншеи на берегу болота. Только эту задачу! А там… приказ последует. Я буду вместе с ротой. В случае моей гибели командование принимает старший лейтенант Лыков. В случае его гибели — лейтенант Крутояров. Затем командиры второго, третьего взводов… В резерв себе беру два отделения. Связных от каждого отделения выделить вдвое больше. Санитарам двигаться вслед за бойцами, раненых с поля боя выносить будет некуда, стаскивать их в воронки от снарядов, в ямы и канавки… Кошкин говорил ещё несколько минут, отдавая необходимые перед боем распоряжения. И наконец, вздохнув, совсем не по-военному сказал:
— Ну и, кажись, всё… — Повернулся к проводникам: — В болоте-то не перетопнем?
— Не… Ежели цепочкой, то не, — сказал один из стариков.
Другой добавил, потряхивая бородой:
— Коров мы тут дажеть прогоняли. А сапог — он не вострое копыто. Под ногой пружинить будет, знамо. Пущай солдаты не боятся.
— Этого не испугаются… Ну, всё. Идите в свои подразделения, готовьте людей. Через час роту построить!
Рота была выстроена повзводно по краю поляны, залитой чернильной темнотой.
Кошкин, молча расхаживавший вдоль строя, не видел глаз бойцов, не различал их лиц, но по едва уловимому движению в колоннах чувствовал то напряжение, с которым люди ждут его слов.
Он ещё помолчал, прислушиваясь к мёртвой тишине, немного удивляясь возникшему вдруг неизвестно почему чувству покоя и благополучия: на секунду почудилось, что нет никакой войны, на всей земле царят покой и мирный труд, что люди, собравшиеся на поляне перед болотом, вовсе и не бойцы штрафной роты, а члены какой-то невиданно огромной колхозной бригады, и вот, поужинав после трудового дня, они собрались уходить с полевого стана по домам.
Но эти мгновения продолжались недолго, в груди появилась сосущая боль, сердце чем-то прищемило. И Кошкин, поморщившись, резко остановился, вскинул голову.
— Бойцы и командиры! Приближается минута, о которой, так или иначе, каждый из вас думал. Не так давно и я стоял на месте каждого из вас… Участвовал я во многих смертельных боях и перед каждым боем о чём-то тоже думал. О чём? О смерти и гибели? Нет. Чего ж думать об этом? Смерть и гибель на войне кругом. И думай не думай тут, а судьба если выпала такая, она тебя найдёт. Нет, я думал вот о чём: плохой ли я, хороший ли — ладно, но почему эту землю, где я родился и рос, топчет проклятый фашист, по какому праву он терзает её, жжёт огнём и взрывает железом, почему он вонючим своим поносом испражняется на неё?
Всё это, в том числе и последние слова, Кошкин произнёс обдуманно. Давным-давно он понял, что патетика и громкие речи этими людьми не воспринимаются, с ними говорить нужно грубо, обнажённо и цинично. Тогда народ этот считает, что с ним говорят откровенно, по-человечески.
По рядам прошёл ропот, шеренги в темноте закачались, строй, казалось, сейчас рассыплется. Но Кошкин этого не боялся, он был доволен, что его слова вызвали в роте протестующий ропот, — значит, дошло, царапнуло многих за что-то живое, что ещё тлело в мрачных глубинах давно опустошённых и сгнивших душ.
— Сми-ир-рно! — рявкнул Кошкин во все лёгкие. И эта команда произвела необходимое действие, рота замерла.
Кошкин помедлил ровно столько, сколько было нужно, чтобы каждый штрафник почувствовал и осознал, что команда выполнена не им одним, а всей ротой. И насмешливо произнёс:
— Обиделись… Один мой знакомый говорил: обиделась кобыла, что ей шлею под хвост вдели, да у кучера кнут был…
На этот раз шеренги не дрогнули, стояли неподвижно, только слышалось во мраке тяжкое дыхание. Теперь, когда у штрафников было разбужено что-то живое, можно было говорить с ними несколько по-иному.
— Вы провинились тяжко перед родителями, которые вас на свет произвели, перед землёй, на которой живёте, перед всеми людьми… А всё это вместе называется Родиной, хотя это слово для вас, к сожалению, пустой звук. Вы надругались над Родиной, оскорбили её. И ей ничего не оставалось, как взять в руки кнут, крепкий, беспощадный, чтобы проучить заблудших своих граждан.
Заложив пальцы за ремень, Кошкин сделал вдоль строя несколько шагов, повернулся, зашагал в другую сторону.
— Но Родина не только сурова, а и добра. Не думайте, что в тяжкий для неё час она призвала вас на её защиту. Защитников у неё хватит. Они дерутся с врагом не из-под палки, а по долгу сыновей и дочерей Отчизны. Вам же Родина просто по доброте своей предоставила последний шанс возродиться из грязи, очиститься огнём и кровью от слизи и гноя, который проел насквозь ваши души, заслужить её прощение…
Где-то над болотом опять завыла «рама», на этот раз не близко, звук её, возникнув, сразу же стал отдаляться. Через несколько секунд далеко на западе слабеньким, колеблющимся заревом осветился кусочек неба, донёсся редкий лай зениток.
Ни один человек в строю не шелохнулся, и Кошкин с удовлетворением отметил это. Постреляв, пушки умолкли, зарево, будто обессилев, погасло. И опять наступила тишина.
— Характер предстоящего боя вы знаете, — произнёс Кошкин в полнейшем безмолвии. — Я же скажу вам одно: после этого боя все… и пролившие, и не пролившие кровь будут освобождены из роты. Подчёркиваю — все! Кроме тех, конечно, кто проявит в бою трусость, кто вздумает прятаться за спины товарищей. Таких мерзавцев после боя расстреляем! Хочу, чтобы и это было ясно… Вопросы есть?
