Повести и рассказы - Халфина Мария Леонтьевна (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
А сегодня…
— Веруся, сходила бы ты в поликлинику… мой врач Сергей Геннадьевич просил, чтобы ты зашла…
— А что такое, мама? Что случилось? — встревожилась Вера Павловна.
— Да ничего не случилось, его беспокоит моя бессонница. Я ведь, детка, уже полгода спать не могу…
— В чем дело? О чем разговор, уважаемые дамы? — Николай Сигизмундович прекрасно настроен. Дела в институте идут великолепно. Предстоит интересная заграничная командировка. — Так что же стряслось? Чем мои дамы озабочены?
— Мама жалуется на бессонницу, ее врач просил меня зайти к нему в поликлинику.
— Да, бессонница — пренеприятная штука! Сам не раз испытывал, знаю. Но вы, Анна Яковлевна, не должны расстраиваться… Возрастные явления, что поделаешь, дорогая, годы! Мне сорок четыре, а я уже начинаю ощущать груз лет. Нужно, Верусик, сходить к врачу, посоветоваться. Есть великолепные снотворные. Безвредны и действуют радикально. Они не всегда бывают в аптеках, но думаю, что я смогу достать…
— Снотворные может применять тот, кто имеет возможность выспаться, а я этой возможности лишена… — тихо сказала Анна Яковлевна.
— То есть?! — удивился Николай Сигизмундович. — Я вас не понял…
— Я не могу больше жить в кухне… Я устала… мне покой нужен, вы же сами говорите, годы… И на раскладушке я со своими больными суставами больше спать не могу…
Анна Яковлевна через силу улыбнулась:
— Я утром из нее никак не могу выбраться…
— Не понимаю, что же вы хотите?
— Я хочу занять свою комнату. Когда Игорек уехал, я все ждала, надеялась, что вы сами поймете… два года прошло, как он уехал…
— Анна Яковлевна, Виталий уже юноша, и вы сами знаете, как много ему приходится работать…
— Мамуся, что с тобой?! — перебила Вера Павловна. — Просто тебе сегодня нездоровится, у тебя плохое настроение… Ты же так любишь Витасика… Боже мой! Я просто ушам не верю! Успокойся, мама, все можно обсудить, обдумать… Ты знаешь, Коля, сделаем так: эту старую громадину — буфет — давно пора из кухни выбросить. Купим кухонный гарнитур, он так мало занимает места. Закажем хорошенькую легкую ширму для мамы, Витасику купим диван-кровать, а маме поставим ее тахту из Витасиной комнаты, холодильник можно поставить в коридор, конечно, он своим шумом беспокоит маму…
— Верочка… ты пойми! — взмолилась Анна Яковлевна. — Мне покой нужен! Вечером я так хочу спать, а у нас ведь редкий вечер нет гостей… или у Витасика мальчики… в кухне все время люди… до двенадцати, до часу ночи… Потом вы уснете, а у меня сон переломился, я лежу, лежу… господи! Под утро задремлешь, а в семь уже Поля приходит… Витасик душ принимает… потом вы встаете…
— Зато, Анна Яковлевна, с девяти и до пяти часов дня в вашем распоряжении вся квартира, неужели в течение дня вы не можете выспаться?
Анна Яковлевна пристально, с каким-то странным, жестким любопытством смотрела в лицо зятя. Чужое, незнакомое лицо. Неужели это он, любимый зять, честный и справедливый, которого она знала больше двадцати лет?
А Вера? Неужели это она, ее Верунька? Эта чужая толстая женщина — красные пятна на лице, злые глаза… Что же с ними случилось? Как это она не заметила, просмотрела, когда они стали такими…
— В конце концов у вас есть сын… — услышала она холодный и жесткий голос зятя, словно сквозь сон услышала… — Не нравится вам у нас, поезжайте к Александру…
Анна Яковлевна тяжело поднялась и, преодолевая внезапно возникший в ушах острый и резкий шум, сказала, спокойно усмехнувшись:
— Спасибо за совет, Николай Сигизмундович, Александру я не помогала детей растить, потому что двадцать лет жизни отдала Верочке и вам. Я думала, что я для вас мать, а оказывается, была я вам нужна как кухарка, прачка… нянька…
— Мама, одумайся, что ты говоришь?! Зачем эти упреки?! Ты делала то, что делают все матери…
— Правильно, дочь. Я выполняла материнский долг, выполнила его до конца, безотказно. Но люди говорят, что, кроме материнского, бывает еще и сыновний долг, в данном случае дочерний. Вы о таком не слышали? Так вот. Ехать мне некуда и незачем. Здесь мой дом. Моя комната, в ней я и буду жить.
Шум в ушах усилился, и в глазах начинало рябить. Она уже плохо слышала, что говорили дочь и зять.
Да и не следовало ей больше ничего слышать.
…Она лежала на своей раскладушке, закрывшись с головой одеялом. Ушли в театр Вера и Николай Сигизмундович. Пришел Виталий. Анна Яковлевна слышала, как Поля говорила с ним в коридоре сердитым полушепотом. Потом, видимо, задремала, померещилось, что кто-то тянет осторожно одеяло.
Перед раскладушкой на корточках сидел Витасик.
— Вставай, бабуся, переселяться будем… Ну, чего ты расстроилась? Это же я, балда, осел лопоухий, виноват. Не мог сам додуматься. И ты тоже хороша, сказала бы мне сразу, как Игорь уехал… Ты думаешь, мне здесь хуже будет? Завтра я буфет к чертям собачьим, в сарай… Во всю стену стеллаж под книги сгрохаю, стол вот сюда к окну, раскладушку днем за печку, представляешь, как здорово получится? Чего ты плачешь? Зачем ты с ними говорила?! Это же мещане, обыватели… Ты с ними не смей говорить, пока они перед тобой не извинятся…
Из-за портьерки выглянула Поля, сердито цыкнула на Виталия:
— Хватит болтать-то! Айда перевозиться, я там твои манатки уже склала. А вам, Яковлевна, нечего переживать… тоже мне… пришла охота… переживать. Правильно Витька-то говорит: пущай прощения попросят, а вы еще подумайте, прощать или нет. Вы в своем праве, давно было пора… Айда, Витька, пошли стол перетаскивать!
Враг умный и беспощадный
— Как мы разошлись? А мы не расходились. Виктор был на практике, я сложила в чемодан свои тряпочки, забрала в техникуме документы и уехала. Вот и все. Дальше вы сами знаете. Полгода поработала — и в декретный. Родила себе Илюшечку-душечку и живу-поживаю, добра наживаю.
Ладно. Вы Илюхе моему вроде бабушки, я расскажу, чтобы вам разные трагедии не мерещились. Не было никаких трагедий. Все очень просто получилось. Я в деревне была, практику проходила в сельской библиотеке. Схватила воспаление легких. Девчонки Виктору написали, он примчался… Выписалась я из больницы, и мы там же, в деревне, поженились. Мы с ним два года дружили, а жениться порешили, когда он институт окончит. Я должна была за это время закончить техникум, начать работать и заочно учиться в Московском библиотечном.
А тут взяли и поженились. Я очень тяжело переболела. Виктор со страху чуть с ума не сошел.
Он и говорит: «Ксанка, убедилась? Нельзя нам больше друг без друга…»
Ну, и поженились. Он написал матери письмо. Хорошее, большое письмо. И я сдуру подписалась — «ваша Ксана». Она не ответила.
Виктор меня успокаивал: «Не думай ни о чем. Мама у меня умница. Она тебя полюбит, когда поближе узнает».
Он ее очень уважал. И верил ей во всем. Отец его Илья Дмитриевич в Берлине погиб, перед самой победой. А Виктор у нее один-единственный. Он мне несколько раз говорил: «Мама мне всю жизнь отдала…»
Свекровь моя — хирург. Очень хороший хирург. И вообще она на все руки мастерица. Хозяйка прекрасная, и пианистка, и рукодельница. Ее художественные вышивки даже в Москве на выставке прикладного искусства экспонировались.
Ну, вот, приехали мы. Вышла она в прихожую. А я после болезни — пугало огородное. Длинная, худющая… глаза по ложке, нос торчит. Виктор держит меня за руку и говорит: «Мама, знакомься. Это моя Ксюша».
Обычно он меня Ксанкой звал, а Ксюшкой… ну, это только для нас двоих.
Смотрит она на меня и молчит. Потом перевела взгляд на Виктора. Лицо спокойное, каменное, а в глазах… отчаяние и жалость. Понимаете? «Несчастный мой Виктор…»
Вот что у нее было в глазах. Потом она все же подала мне руку. И сказала тихо так… с расстановкой. «Здравствуйте… Ксюша».
Вот так и началась наша семейная жизнь. Мой медовый месяц. Обращалась она ко мне не часто. Вообще я для нее вроде как не существовала. Живу рядом, дышу, и в то же время будто меня не было и нет. А обращалась всегда очень вежливо и только на вы: «Пожалуйста, Ксюша», «Будьте добры…»
