За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович (читаем книги онлайн TXT) 📗
Мы работаем вдвоем, оба получаем рабочие карточки, а у Милочки работает только мама, Лариса Михайловна, и та служащая — плановичка на нашей фабрике.
21 октября 1943 года
Времени совсем мало, даже с Милочкой встречаемся редко. Нужно сдавать экзамены, скоро кончаю курсы, Работаю уже красильщиком. Если буду стараться, то со временем переведут в папину бригаду помощником мастера. Я, конечно, буду стараться...
На днях мастер Степанов, у которого я прохожу практику, долго беседовал со мной, расспрашивал про наше житье-бытье. О папе между прочим сказал: «Ты думаешь, легко стать настоящим красильщиком? Наша профессия, брат, тонкая. Одним словом, сплошная химия, к ней нужно особую любовь иметь, терпения на* браться. Вот, к примеру, твой отец, Трофим Назарович, прежде чем стать помощником мастера, долго ходил в таскальщиках, потом красильщиком работал. Зато каким специалистом стал! Краситель по запаху определял. Бывало, натрет на ладони, понюхает и безошибочно назначит рецептуру».
1 сентября 1944 года
Сегодня начался учебный год, ребята пошли в школу. Милочка посоветовала мне тоже записаться. Я отказался. Не могу же я бросить работу. И так не хватает рабочих рук. Да и маме одной тяжело будет. Учиться, конечно, хочется. Вот сдать бы за семь классов, а там можно поступить в текстильный техникум. Чем плохо быть специалистом по крашению?
Мастер Степанов часто повторяет, что текстильщики своей работой приносят людям много радости. Особенно высоко ставит он нашу профессию. «Без красильщиков нет и не может быть текстиля», — твердит он. Ну, ясно — не станут же люди надевать суровье...
10 октября 1944 года
Сегодня в райкоме получил комсомольский билет. Думал —- будет торжественно, скажут какие-то слова, чтоб на всю жизнь запомнил. Но ничего такого не было. В коридоре сидели человек тридцать таких, как я, ждали часа два. Потом вызвали меня в кабинет. Секретарь торопился, поздравил меня, сказал: «Будь достоин!» — и все. Разве это правильно? Когда пришел домой, мама, поздравляя меня, прослезилась. «Вот если бы отец был дома»,— сказала она, вытирая глаза.
15 октября 1944 года
Сегодня пришла Милочка, принесла учебники и предложила заниматься со мной. Оказывается, они всем классом решили взять надо мной шефство и помочь сдать за седьмой класс. Не иначе, Мила придумала это, — она все понимает, настоящий друг. Что ж, попробую: ведь учатся же люди заочно, даже институты кончают. Чем я хуже других?
20 октября 1944 года
У Милочки отец пропал без вести».
...А на следующий день, утром 21 октября, и в маленький домик в Сокольники почтальон принес треугольное письмо без марки. Адрес был написан незнакомым почерком. Сергей, почувствовав что-то неладное, долго не решался вскрыть его. Наконец, подойдя к окну, прочитал письмо командира полка: «Капитан Полетов Трофим Назарович пал смертью храбрых, защищая советскую Родину».
Матери не было дома. Когда она пришла с ночной смены и увидела его опухшие от слез глаза, все сразу поняла, молча прижгла голову сына к груди...
4
Неожиданно заговорило радио. Сергей встрепенулся, встал. Шесть часов утра, скоро вернется мать с фабрики, усталая, голодная. Нужно приготовить завтрак. Пока закипал чайник, он накрыл на стол. Все, что произошло на даче, не казалось ему сейчас таким мрачным, как ночью, когда он брел под дождем на станцию. В конце концов в жизни бывают огорчения пострашнее, чем неискренность друга. «От этого не умирают»,— старался внушить себе Сергей. Но на сердце все же ныло, и мысли то и дело невольно возвращались к Милочке,..
Тихонько постучали в окно — пришла мать. Сергей бросился открывать дверь. Увидев его одетым, Аграфена Ивановна удивилась:
— Что так рано встал? Ведь сегодня воскресенье, мог бы подольше поспать.
— А я и не ложился,— нехотя признался он.
— Не ложился? Почему?
— Вчера ездил к Толстяковым на дачу. Справляли день рождения Милочки. Вернулся поздно.
— A-а! Я и забыла...
Бросив незаметный, но внимательный взгляд на сына, Аграфена Ивановна сразу поняла: что-то случилось. Но расспрашивать не стала, а перевела разговор на дела, одинаково интересовавшие их обоих:
— Ночью опять основ не хватило, станки простаивали. Уток тоже неважно наматывают, то и дело початки сходят со шпуль. Замучилась совсем, еле-еле норму выполнила... Да, знаешь, Сережа, говорят, будто к нам нового директора назначают. Уж он-то наладит дело!
— Почему ты так уверена?
— Так ведь это ж Власов, сынок Матрены Дементьевны!
— Ты так говоришь, будто весь мир обязан знать Власова и его мать.
— Алексей Власов — сын моей старой подруги. Башковитый человек, не чета нашему бывшему директору. В деле разбирается, рабочую нужду понимает, недаром в казарме вырос.
— Что ж, все будут рады, если придет настоящий человек,— надоело в прорыве-то сидеть!
Сергей встал, мать удержала его:
— Хоть бы рассказал, как дам, у Толстяковых? Лариса цветет небось?
— У них, по-моему, все хорошо. — Сергей нехотя опустился на стул.— Леонид учится в Бауманском, года через три станет инженером. Милочка ушла из театрального, поступила в Институт иностранных языков...
— Я про Ларису спрашиваю.
— А что про нее рассказывать? Обыкновенная женщина...
— Обыкновенная? Много ты знаешь! Вышла замуж при живом муже, да еще за семейного человека — это, по-твоему, хорошо?
— Ты что-то путаешь, мама. Иван Васильевич пропал без вести еще в сорок четвертом.
— Ничего не путаю, он живехонек.
— Как?.. Этого не может быть, Милочка сказала бы мне!
— Милочка твоя сама ничего не знает... Лариса скрывает от детей, что бросила их отца.
— Ничего не понимаю.
— Не хотела тебе говорить, а скажу. Иван Васильевич вернулся с фронта калекой, и Лариса его не приняла. На что ей муж без рук и без ног?
— Правда?! Мама!
— Я его своими глазами видела и разговаривала с ним.
— Где?
— Под Москвой он, в Доме инвалидов Отечественной войны. В прошлом году, в день Красной Армии, ездили мы туда с подарками от фабкома. Ходим по палатам, разговариваем с инвалидами, подарочки раздаем — вдруг вижу: лежит на кровати человек с высохшим лицом, с меня глаз не сводит. В палате жарко, а он одеялом накрыт, только голова видна. Вроде знакомый, а кто такой — никак не вспомнить. Он сам со мной заговорил: «Здравствуйте, Аграфена Ивановна. Не узнали старого знакомого?» Я так и ахнула — по голосу его узнала. «Здравствуйте, отвечаю, Иван Васильевич. Как же, узнала»,— и подхожу к его кровати... Он до войны работал у нас на фабрике, начальником ремонтных мастерских. Да ты его помнишь. Одно время они с нами по соседству жили. Иван Васильевич частенько заходил к нам — в шахматы с отцом поиграть. Перед войной получили квартиру, в новый дом перебрались.
— Конечно, помню! Я ведь у них часто бывал...
— Так вот, я ему и говорю: «А ведь мы думали, что вы без вести пропали, Иван Васильевич». Отвечает: «Правильно, я сам ей велел, так говорить,— зачем быть в тягость жене и детям? Ведь я не человек теперь. Откиньте одеяло, сами увидите». Приподняла я одеяло-то... такой ужас, что и передать трудно. Ноги отрезаны выше колен, рук нет. И верно, не человек, а обрубок. Хочу заговорить— не могу, голос отнялся. А слезы так и капают. Потом говорю: «Ведь не в пьяной драке, Иван Васильевич, вас так изуродовало, что поделаешь, проклятая война!.. Мой-то совсем .не вернулся. Да не он один!» — «Разве я не понимаю? У каждого свое горе, отвечает, только от этого мне не легче. Видать, моя песенка спета, и незачем тревожить детей. Пусть они живут беззаботно, счастливо. Я Ларисе дал обещание никогда не напоминать о себе». Губы у него задрожали, отвернулся к стене. Потом он взял слово с меня — никому о нем не рассказывать. И до сих пор я ни единым словом не обмолвилась, а сейчас не выдержала — зло взяло на Ларису. Я о ней слышать не могу!..
