Последние заморозки - Пермяк Евгений Андреевич (книги серии онлайн .TXT) 📗
Ийя улыбнулась и оказалась такой, как всегда:
— Да что ты выдумываешь? Я — и вдруг готовлю страшное… Кажется, уже проснулись трамваи… Иди! Все будет хорошо. Все теперь будет очень хорошо.
Ещё объятия, ещё поцелуй, и они расстались.
12
Алёша сегодня утром, как всегда, миновал проходную без опоздания. И, как это случалось часто, встретил Лидочку Сперанскую — консультантку-переводчицу технической библиотеки завода.
У Лидочки Сперанской очень выразительные зеленые глаза. Особенно бывают они выразительны, когда видят Алёшу Векшегонова. Но Алёша не ответил сегодня им даже обязательной в таких случаях улыбкой учтивости. Ему было не до неё. Он мало спал. Не более часа. И весь этот час он видел цветущую калину. Ею цвёл весь лес. И сосны и ели. Меж ними витала прозрачная, почти призрачная, Ийя. Потом она исчезла, и на её месте остался не то дым, не то туман.
Не то дым, не то туман застилал глаза Алёши и наяву. Хотя наладка нового автоматического станка ускоренной нарезки мелких болтов и ладилась у Алёши, все же он и в цехе не мог уйти от Малинового распадка.
Ийя никогда ещё не была такой волшебницей, как сегодня перед восходом солнца. И как он мог вчера на балу весь вечер танцевать с Руфиной, а потом смотреть на их отражение в пруду?
Нужно как можно скорее сказать Ийе: «Милая И! Ты открыла мне глаза, и я увидел, как люблю тебя. Идём и объявим об этом всем».
Так он и скажет ей вечером. Сразу же после работы, не заходя домой, он помчится на Шайтанову дачу.
Долго тянется день. Но все равно придёт вечер. Счастливый вечер. Её глаза будут сиять. Наверное, прослезится слезами радости её дед Адам Викторович. А уж бабушка-то… Она больше всех любит Ийю. Так приветлива с нею…
Когда закончилась смена, Алёша догнал переполненный трамвай, идущий до конца бора.
Трамвай очень весело звенел, будто желая оповестить весь белый свет о том, как счастлив Алексей Векшегонов. Он считает остановки. Мыловаренный завод — раз. Металлургический — два. Улица Мира. Загородный проспект. Рудянка…
В самых радужных мечтах Алёша не заметил, как минули все остановки, он уже на просеке. Уже виден знакомый поворот направо…
И вот он на её крыльце.
— Разве её нет дома?
— Нет, — ответил появившийся Адам Викторович.
— А когда она вернётся?
— Думаю, что никогда или очень не скоро. Вот её письма.
И старая, костлявая, но ещё твёрдая рука деда Ийи вручила письмо. А затем эта же рука закрыла дверь, у которой Алексей остался стоять, держась за резную колонку.
На конверте значилось кратко и мягко: «Алёше».
Письмо тоже оказалось недлинным:
«Ну вот и все, Алёша! На твоей совести не должно остаться и крупицы вины передо мной или обиды, как нет её и у меня.
Разве можно обижаться на то, что мая любовь не зажгла в тебе любви ко мне?
Алёша! Не спрашивай у деда, куда уехала я. И не старайся узнавать мой адрес. Ты его не узнаешь.
Будь счастлив. Прощай».
И приписка:
«Проститься с твоими родными я не могла. Поцелуй за меня их всех. И особенно Серёжу, и, конечно, бабушку Стешу».
Алексей обтёр рукой мокрый лоб и принялся читать письмо снова. На письмо сел шмель. Алексей не согнал его. Он поползал по строкам, потом задержался на слове «Алёша», коснулся хоботком буквы «А» и, жужжа, улетел.
Как будто ничего особенного, простая случайность, но нервы так напряжены, что, казалось, не только шмель, зажужжавший как-то озлобленно громко, но и все окружающее — калина, трава, лес были недовольны им.
Конечно, окружающее сейчас отражало состояние его души. И он понимал это. Все же было стыдно даже перед травой.
Выйдя на просеку, Алексей пошёл медленнее. Теперь его руки так живо вспоминали её, а в ушах так отчётливо звенел её голос. Она молча шла рядом с ним. Ийя никогда первой не нарушала молчания. Она никогда не мешала ему размышлять.
Как она была внимательна к нему! И как добра!
У неё были необыкновенные волосы пепельного цвета. Такие тонкие и густые. У неё были изумительные ресницы…
Почему были? Она же не умерла. Она жива. И все живёт при ней. И острые локотки. И огромные серые глаза…
От неё никогда и никуда нельзя уйти, только разве в машины… В них можно уйти и от самого себя.
Тут он услышал испуганный голос:
— Алёша, тебя ищут дома… Ты не вернулся с завода и не позвонил домой.
Это был голос Руфины.
— Зачем же ты меня стала искать именно здесь? — недовольно спросил Алексей.
— А где же тебе ещё быть? Любовь Степановна так беспокоилась, так беспокоилась, и я решила…
Алёша неодобрительно посмотрел на Руфину и ничего не ответил.
13
Жарок уральский июль. Давно уже отцвела калина. Буреют крупные ягоды-зеленцы в Малиновом распадке. Один-одинёшенек теперь старик пенсионер Красноперов Адам Викторович в опустевшем доме, на Шайтановой даче. Он занялся пчёлами. Не для мёда. Для души, для познания тайн жизни роя.
На заводском пруду визг купающейся детворы.
Многие десятиклассники-выпускники уже работают на заводе, другие готовятся к экзаменам в вузы, третьи устроили себе последние каникулы и выйдут на работу в школьный день, первого сентября. Руфина тоже придёт на станкостроительный завод в этот день. Её зачислили сверловщицей на многошпиндельный полуавтомат «ABE».
У полуавтомата «ABE» Руфина не окажется новичком. Ещё в школьных мастерских, при сдаче проб на этом станке, она удивила квалификационную комиссию чёткостью и быстротой работы. В тот день это сочли всего лишь счастливой удачей. Случается, что и средний ученик предстаёт на экзамене чуть ли не сверхотличником.
Руфина и тогда могла получить лучший разряд сверловщика. Но комиссия есть комиссия. Кто-то усомнился: как можно девчонку-десятиклассницу приравнивать к сверловщикам, проработавшим не один год… Нереально… Непедагогично. И пошло и поехало — мало ли есть готовых слов и формулировок, перед которыми бледнеет сама истина…
Главный инженер завода, Николай Олимпиевич, и не предполагал, во что выльется эта новая встреча Руфины и станка конструкции Алексея Векшегонова. Он видел в этой встрече нечто символически-романтическое, но не более.
Руфина пришла к станку «ABE» как к хорошему, давнему, доброму и послушному знакомцу. Это тоже для неё не просто станина, валы, шестерни, шпиндели и сверла. Вспомните, как говорил Алексей Векшегонов о машинах, называя их воплощением в металле человеческого разума. Как же она могла не знать, не изучить, не освоить это Алешино детище? Об этом не так просто рассказать. Конечно, Николай Олимпиевич мог бы изложить нам все тонкости, и мы с удовольствием послушали бы его, если б не задержались и без того так долго на сложных и лирических «взаимоотношениях» станка и станочницы, хотя мы и оправдываем эти излишние подробности, потому что они объясняют нам то, что без них может показаться неожиданным.
Всякие детали — в станке ли, в повествовании ли — должны знать своё место. У всякого колёса в механизме жизни своё вращение.
У Алёши было три вращения: цеховое, учебное и ночное — изобретательское. Все остальное жило само по себе и помимо него.
Мать Алёши, Любовь Степановна, и мать Руфины, Анна Васильевна, не напоминали ему об Ийе. Они сделали вид, что не заметили её отъезда. Как будто Ийи вовсе и не было. А если и была, то прошла, как проходит одинокая тучка в июле, обронив крупные дождевые капли, которые тотчас же высыхают.
Руфина часто забегала к Векшегоновым. За перцем-горошком, за выкройкой. За семенами редиски для второго посева. Мало ли причин, чтобы зайти к соседям, живущим на одной улице. Если что-то взял, нужно вернуть. Опять не зря человек пришёл.
Алексей приветливо встречал Руфину. Она же, в конце концов, ни в чем не виновата. Скорее уж он должен винить себя. Она и теперь нравится ему.
А что сделаешь, если ею любуются все… Нельзя же ему стать исключением наперекор другим и наперекор себе. К тому же загар так украсил её. И летние сарафаны, которые нельзя запретить носить никому, тоже выполняли какую-то возложенную на них миссию. Особенно сшитые из тонкой материи.
