Наука капитана Черноока (Рассказы) - Граевский Александр Моисеевич (читать книги онлайн .TXT) 📗
Примостившийся в углу землянки радист вдруг хрипло, видно со сна, выкрикнул:
— «Кама» слушает!
Комбат встал и направился к нему: хорошей связи с полком весь день не было. Слушая, как он докладывает обстановку, а потом помогая найти на карте нужные закодированные квадраты, высоты, отметки, Пермяков понял, что внезапная атака на рассвете — дело уже решенное. Комбат изложил командиру полка в общих чертах свой план, заручился согласием, успел кое-что попросить.
И вдруг в его низком, гудящем голосе зазвучали такие нотки, что Пермяков посмотрел на него с удивлением.
— То есть как… — гудел Михайлов. — Откуда? Кто ее пустил? Да… Как поняли?.. Прием.
Получив, видимо, в ответ нелестный отзыв о своей сообразительности, он тем не менее рискнул еще раз попросить разъяснений:
— Понимаю, товарищ десятый… То есть, ничего не понимаю… Как поняли?.. Прием.
После этого слушал еще несколько минут, потом коротко бросил в трубку «вас понял», снял наушники, отдал их радисту и уставился на Пермякова.
Все, кто были в землянке, молчали. Чувствовали, что комбат сейчас сообщит что-то необычное. А он, по-прежнему глядя на Пермякова, отрывисто спросил:
— Ты лейтенанта Высоцкого знаешь?
Да, Пермяков знал такого. Командир взвода, прибыл недавно, дней десять-двенадцать назад. Из училища. Высокий, крепкий, чернявый парень. Лицо смуглое и будто чуть лоснится. Еще запомнился тем, что затянут в офицерские ремни. Полную «шлею» имеет. Даже завидно стало. Красиво все-таки.
Не дожидаясь его ответа, Михайлов заявил:
— К нему мамаша приехала. Понял?
Пермяков хмыкнул. Мамаша? Мать? Это как? И спросил первое, что пришло в голову:
— Откуда?
— Из Москвы, говорят. Вот, брат… Встречать велено. Связисты кабель тянут, так она с ними идет.
— Да как она сюда попала? С делегацией, что ли?
— Это, брат, у нее спроси. Ни с какой не с делегацией. К сыну приехала. Мать, она все может. — И Михайлов раскатисто хохотнул. — Ну, чего уставился? Вызывай лейтенанта, раз такое дело.
Землянка как-то разом опустела, стало тихо. Только что было народу — не протолкаться. А сейчас землянка вроде даже просторней стала. Связисты прикорнули по углам у двери. Ребятишки и женщины не видны за печкой. Только борода деда белеет. А у стола — трое. Пермяков сидит боком к столу, норовит не смотреть туда, где высокая полная женщина шепотом разговаривает с сыном, с лейтенантом Высоцким.
Женщина одета по-городскому. Белый пуховый платок она опустила на плечи. На ней темная доха, на стол она положила перчатки. Все это выглядит здесь, в землянке, не только непривычно, а как-то неправдоподобно. И даже сквозь запах застоявшегося махорочного дыма и сырости временами пробивается совсем уж чужой здесь аромат духов.
Вот женщина наклонилась ближе к сыну и что-то негромко говорит ему — быстро и, пожалуй, сердито. Крупные золотые серьги при этом раскачиваются и поблескивают.
«До чего ж похожи, — думает Пермяков. — Сразу скажешь, что мать и сын».
Лица женщины и лейтенанта Высоцкого освещены плохо, пятнами. Но это, наверно, только подчеркивает сходство. Оба высокие, смуглые, чернобровые, кожа на лицах чуть лоснится. Вот только губы разные. У матери рот крупный, губы полные. А у сына рот небольшой, и губы он немного поджал, они в ниточку вытянулись. Еще в детстве, наверно, так делал, когда упрямился.
Пермяков пишет боевое донесение о прошедшем дне, просматривает строевые записки из рот, а сам все время возвращается мыслями к тем, кто сидит по другую сторону стола.
«Как она добралась сюда? Ведь это… Нельзя ведь! Не каждого же пускают! Пробилась. По блату? Кто его знает… Не без этого, наверно. Но сумела-таки добраться. До самой передовой. Из Москвы…»
Что-то необычное есть в этой встрече матери с сыном. И дело даже не в том, что мать этого лейтенанта оказалась здесь, на фронте. Нет, не в этом дело…
Женщина снова зашептала. Лейтенант Высоцкий слушал ее молча и, судя по всему, не очень внимательно. Он сидел, облокотившись на стол и обхватив голову руками. Мать наклонилась к нему близко-близко, шептала в самое ухо. Со стороны казалось, что она заговаривает его, колдует.
Не прерывая шепота, женщина тронула сына за плечо. Он нетерпеливо, по-девичьи дернулся, повернул лицо к ней и довольно громко сказал:
— Никогда!
Мать испуганно выпрямилась, бросила быстрый взгляд на Пермякова, нахмурилась. Потом вновь нагнулась к сыну и что-то сказала ему. Он в ответ молча махнул рукой, ссутулился, вроде бы постарел.
Пермяков сложил бумаги в сумку и вышел. Ему просто невмоготу стал чужой разговор. У входа в землянку он долго курил и думал о том, какая беда могла пригнать эту нарядную, холеную женщину вот так, налегке. Ведь не с радостью же она приехала к сыну на фронт. Разговор-то, видать, у них не больно радостный. Большая, наверно, беда, если ее даже во время войны нельзя носить одной…
Тут, у входа в землянку, и застал Пермякова комбат Михайлов. Он чуть не натолкнулся на начальника штаба, и, отпрянув, сначала коротко выругался, а потом спросил:
— Чего стоишь?
Пермяков не сразу нашелся что сказать. Михайлов закурил трофейную сигарету и задумчиво протянул:
— М-мда…
С минуту они стояли молча, каждый думал о тех, что сидят сейчас в землянке. А потом Михайлов озабоченно прогудел:
— Худо дело, начальник штаба. Боюсь, заблудимся в темном лесу.
Это же самое Михайлов повторил, когда они вошли в землянку и, потоптавшись у дверей, сели за стол.
— Худо дело. Темно…
Связной поставил перед ними открытую банку американской колбасы, кружки, котелок каши, нарезал хлеб. Когда появились ложки, комбат попытался изобразить что-то вроде вежливого полупоклона:
— Прошу с нами, — гудел он. — Скромный ужин, не обессудьте…
Полупоклон у него вышел смешной, неуклюжий. Пермяков, глядя на него, чуть не рассмеялся. Женщина молча поблагодарила кивком, а лейтенант Высоцкий, который встал при появлении командира батальона, да так и остался стоять, смущенно кашлянул. Было видно, что дисциплина крепко въелась в него.
Михайлов налил спирт, пододвинул каждому по кружке. Выпили молча. Спирт был зверски крепкий, у женщины перехватило дыхание. Она лихо тряхнула головой и показалась Пермякову в этот момент похожей на цыганку.
Комбат извинился за то, что не предупредил о крепости напитка, говорил еще что-то, но разговора так и не получилось. Женщина отвечала односложно, Пермяков и Высоцкий помалкивали. Михайлов тоже вскоре смолк, сосредоточенно хмурился.
В одну из затянувшихся пауз он посмотрел в угол, за печку, и негромко позвал:
— Дед, а дед… Дедушка! Иди сюда, погрей кости.
Дед зашуршал за печкой, покряхтывая, встал, вроде бы засмущался, но от соблазна удержаться не смог. Шаркая валенками, подошел к столу, а когда пригласили, сел.
Спирт он выпил истово и закусывать не стал, только понюхал корочку.
Комбат посмотрел на него в упор и спросил:
— Слушай, дед, ты нас не сможешь выручить? Проводника, понимаешь, нам надо. Темно, понимаешь, а дорог тут нет. Как бы не заблудились солдатики. Могут зря головы сложить.
Дед покачал головой и замер, глядя в пол. Комбат поелозил на скамейке и снова загудел:
— В лес нам надо, северней Старых Моложан. Вдоль дороги который…
— По какому можно к большой дороге выйти, — негромко поддакнул Пермяков.
— Вот-вот…
Дед глянул на Пермякова, отвел глаза. Комбат плеснул в кружку спирту, подвинул ему. Дед погладил бороду, неторопливо взял кружку и так же неторопливо выпил. Потом отломил корочку, понюхал, поковырял ею в банке с колбасой, съел. Все молчали.
— А ежели… Ежели я откажусь, что будет? — спросил старик, ни на кого не глядя.
— Что будет, что будет… — Михайлов сердито встал, сделал пару шагов по землянке. — Ничего не будет. Кровь лишняя будет.
— Нам, дедушка, исподтиха надо. Чтобы фриц не учуял. Мы его тогда врасплох захватим. И дальше погоним. — Пермяков наклонился к деду и проговорил все это опять же негромко, но твердо.
