Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Рвань Харбина — это мы, белое офицерство. Да, да! Рядимся в лохмотья, как тати, в ночи пробираемся на породившую нас землю, и нет у нас на ней ни от ветру затулья, ни от дождя покрышки. Голы и нищи мы на ней телом и духом. Мысли кружились, как по заколдованному кругу…
Беркутово Гнездо развеялось по ветру. Маргарита вышла замуж и куда-то уехала. Во всем, что с ним случается, виноваты большевики. А Бондарев? А Буров? А Булыга… нет, кто бы мог подумать? Упрятаны в тюрьму даже чудные дети природы братья Кузины. Они-то знали, что делать, и все учащали свои визиты в город. Какая случайность их погубила?!
В дверь поскребся денщик и глухим голосом сообщил, что прислали от генерала Сахарова. Беркутов скрипнул зубами и стал торопливо обуваться.
С тех пор как в бухту Золотой Рог вошел японский крейсер «Ивами», а следом за ним английский «Суффолк», хмурый Владивосток уже ничему не удивлялся.
Сколько сменилось правительств? Сколько пролито крови? Кто был страшнее: прискакавший из Харбина генерал Хорват, объявивший себя «временным правителем России», или владивостокские спекулянты братья Меркуловы, поклявшиеся вытравить из людской памяти само слово Советы?
Вот уже годы, как Владивосток отрезан от центра страны — от Москвы.
Двое суток ревел над городом свирепый тайфун, сыпал сухим и колючим снегом, тут же сметая его в бухту Золотой Рог и покрывшийся тонкой ледяной коркой Амурский залив. На третий день, — когда тайфун ослабел и сквозь рваные облака проглянуло бледное, больное солнце, — по городу пронеслась весть, что генерал Молчанов отправляется в «крестовый поход на Москву». И это тоже никого не удивило. Мало ли перебывало во Владивостоке шалых генералов, мало ли какие бредовые идеи приходили в их головы? В поход так в поход, в крестовый — скатертью дорога!..
Иной обыватель уточнял:
— Затеряется Молчанов, как другие затерялись, потешившись напоследок.
Однако сам Молчанов был, как никто, уверен в успехе. Ему импонировало, что генерал Сахаров подчинился ему беспрекословно. Перейдя возле Имана границу, Сахаров провел свою кавалерийскую бригаду через Хулин и вот уже десятые сутки двигался по китайской земле вдоль границы, не теряя из виду Уссури.
Генерал Молчанов лично проследил, как грузились его войска. Сосредоточенный и хмурый, он прошагал вдоль длинного состава, осеняя крестным знамением каждую теплушку. Дойдя до конца поезда, генерал оглянулся на покидаемый город.
Глазастыми ласточкиными гнездами лепились по склонам сопок деревянные домишки. Сиял золотыми главами собор, где час тому назад был отслужен торжественный молебен. Когда пели: «Возбранному воеводе победительная», дамы сморкались в надушенные платочки, генерал растрогался, и теперь ему казалось странным, что никто не провожает его, как героя. Никто! А ведь он знал, что сюда уже не вернется. Выполняя историческую миссию спасения России, можно быть уверенным, что благодарная родина не отпустит больше своего избавителя от большевизма в столь отдаленные и неприветливые края. Владивосток еще вспомнит о нем и пожалеет.
— С нами бог! — тягостно вздохнул Молчанов и повернул к своему вагону. Рослые адъютанты подхватили генерала под руки и подняли на прикрытую ковровой дорожкой ступеньку салон-вагона. Молчанов дал знак к отправлению.
Подняв блестящие, как у архангелов, медные трубы, музыканты грянули «Боже, царя храни». По дряблым щекам генерала катились бисеринки слез. Лязгнули буфера. Дымное облако окутало паровоз и траурным шлейфом потянулось за вагонами, теплушками и открытыми платформами, на которых стояли затянутые брезентом орудия, походные кухни и ящики медикаментов.
«Крестовый поход» начался. Было 21 ноября 1921 года.
В этот самый день и час шустренькая машинистка из канцелярии политехникума приоткрыла дверь аудитории, где шли занятия по сопротивлению материалов, и тоненьким голоском пропела:
— Алексею Гертману срочная телефонограмма! Алеша вскочил и вопросительно посмотрел на преподавателя, инженера Троицкого. Тот высоко вскинул брови, собрав гармоникой лоб, приготовился к отпору. Он хотел пояснить, что во времена его студенчества в аудитории не врывались стриженые девицы и студенты, сидя на лекциях, не отвлекались посторонними делами. «Вот поэтому-то мы и стали специалистами своего дела», — хотелось ему закончить эту длинную тираду. Но он сдержался, пожевал сухими губами и негромко сказал:
— Что ж, идите, если там так срочно, — и отважился на колкость: — Вы становитесь государственным деятелем, политехник Гертман. Если так пойдет и дальше, наша сухая проза станет для вас излишней обузой. Надеюсь, вы великодушно простите, если мы не станем вас дожидаться и продолжим свои занятия?
— О, разумеется! — невольно вырвалось у Алеши.
Прервав свои объяснения, инженер пристально следил, как Алеша складывает учебные пособия и, теряясь под его неприязненным взглядом, делает все невпопад: уронил циркуль, потом, линейку и наконец, оправив на рубахе пояс, быстрым и легким шагом направился к двери. Заметив встревоженный взгляд Марка, он улыбнулся: «Что бы это значило?» — спрашивал тот глазами. Алеша пожал плечами и вышел.
— Из облкомпарта, — сказала поджидавшая его в коридоре канцеляристка, — срочно на совещание, — и, сунув узенькую бумажку, где добросовестно было изложено то, что она уже успела сообщить на словах, побежала по коридору.
Совещание уже началось, и когда Алеша вошел в переполненную комнату, на него даже не взглянули.
— Эхма! Да об чем разговор? Мы, коммунисты, пока еще не живем, а находимся в отпуске у смерти! И жены знают об этом, и детишки догадываются! — воскликнул Николай Печкин, в недавнем прошлом мельничный рабочий, заведовавший теперь продотделом облисполкома. — Вот оно, товарищи, как аукнется, так и откликнется. Это я к тому говорю, что неспроста у Америки с Японией эти печки-лавочки начались… — По залу прошло легкое движение, словосочетание, употребленное Печкиным, высекло искорку веселья. Секретарь облкома укоризненно покачал головой:
— Товарищи, товарищи, текущий момент… Продолжайте, товарищ Печкин.
— В июле, значит, — развивал свою мысль не догадывавшийся о причине смеха Печкин, — Америка приглашает Японию на Вашингтонскую конференцию, где, ни много ни мало обсуждается «Сибирский вопрос». Пили, значит, они чаи, разговаривали и договорились…
В августе, когда открылась Дайренская конференция, значит, представителей нашей Дальневосточной республики и Японии, та Япония, как на тарелочке, преподносит нам своих «семнадцать требований». Вот такие печки-лавочки. Ясно, товарищи, я говорю?
— Ясно! Ясно! Яснее быть не может! — раздались с мест молодые голоса. Печкин отпил воды и сцепил пальцы рук:
— У Японии, значит, после американских чаев аппетит разыгрался: подавай им Владивосток — они сделают его вольным городом! Рыбку и морского зверя из наших морей-океанов станут до последнего малька вычерпывать, до последнего белька бить, ты слова им не моги сказать. Так?! Требуют подорвать и потопить весь наш флот, военный флот, на нашем Тихом океане и никогда не иметь его более. Этта же… этта же удумать такое! Этта же вам не крейсер «Варяг», а ведь мы его, до сей поры, без слезы петь не можем. Не знаю, как вы, а я вот пою и плачу, плачу и пою. И таких требований, ровным счетом, семнадцать, как на блюдечке преподнесли… Вот, товарищи, все. Я кончил.
«Мобилизация», — запоздало подумал Алеша и огляделся. Вениамин сидел рядом с Еленой, взволнованный, с пылающими щеками. Она взяла его тонкую руку и пожала. Вениамин глазами указал ей на заведующего областным отделом народного образования Харитонова.
Иван Васильевич не спеша протирал стекла очков, в старенькой, перевязанной ниткой оправе. Алеше вспомнился Николаевск, горячий ночной спор с Тряпицыным, пустынные улицы, бешеный, дробивший на Амуре лед, ветер и тоскливое смятение, охватившее его тогда при мысли, что чего-то уже не исправить и не изменить.
