След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич (читать книги полностью txt) 📗
Пришла очередь начинать и моим напарникам. Муниру Хужееву предстояло вести тяжелый состав от Златоуста в Челябинск, а он приходит ко мне и говорит:
— Максим Игнатьевич, я боюсь.
— Чего,— говорю,— ты боишься?
— Сам не знаю чего. Робею, и всё тут.
— А если вместе поведем?
— Это другое дело.
Поехали мы с ним вместе. Но я предупредил:
— Веди ты сам, а я только присутствовать буду.
С места он взял хорошо. И дальше, смотрю, действует грамотно. А между прочим, первые перегоны от Златоуста к Челябинску самые трудные. Тут и подъемы большие и закругления очень опасные. А как это место прошел, считай, что поездка сложилась удачно.
Проехали мы с Муниром станцию Таганай, подошли к Уржумке, и я говорю ему:
— Дальше один поезжай, мне учить тебя нечего — ты сам не хуже меня ведешь.
Спрыгнул я с электровоза, помахал ему рукой, а сам на станцию побежал, к селектору, и прошу, чтобы мне сообщили, как Хужеев пойдет по трудному перевалу.
Мне передают:
— Первое удаление прошел хорошо.
И через некоторое время опять:
— Второе удаление прошел хорошо...
Ну, думаю, после этого мне можно спокойно домой возвращаться.
В Челябинск Хужеев пришел молодцом. Обратно он тоже ехал с тяжелым составом и также вполне успешно, хотя подъем от Тургояка до Хребта считается трудным. Я у него потом уже спрашивал:
— Чего же ты боялся, чудак человек?
А он говорит:
— Я и сам объяснить не могу.
— Теперь убедился, по крайней мере, что это дело возможное?
— Вполне убедился.
Вслед за Муниром и третий сменщик, Сурков, начал водить тяжеловесы. С этого началось у нас новое соревнование тяжеловесников.
Один товарищ тогда вроде бы упрекнул меня:
— Опять,— говорит,— ты начал нормы ломать. Какой-то микроб беспокойства в тебе сидит.
Насчет микроба — это, конечно, глупость. Но равнодушно относиться к работе я действительно не могу. Характер не позволяет. Это у меня еще с Магнитогорска, с той комсомольской поры, когда я костыльщиком на строительстве заводской дороги работал. Мы ведь как свою роль понимали? Новый мир строим! С этим и в партию я пришел и уже никогда не сойду с этой линии.
Г лава шестая
В июле тысяча девятьсот пятьдесят девятого года я получил очередной отпуск, и мы с женой надумали провести его в Сочи. Нам полагается бесплатный проезд по железной дороге туда и обратно, так почему же не поехать и не пожить под южным солнышком на морском берегу? Решили взять с собой и младшую дочку Люсю. Ей тогда исполнилось четырнадцать лет, и девочке было очень интересно побывать на Кавказе. Старшая дочка Галя осталась домовничать в Златоусте с бабушкой, Тониной матерью. А бабушка у нас в то время была очень больна, и за ней требовался постоянный уход.
Приехали в Сочи, сняли в частном домишке комнатку на три недели, ходим на пляж, загораем, купаемся.
Чудесно это: море. Глядишь на него и досыта не наглядишься. Оно как будто все такое же и не такое — каждый миг открывается в нем что-то новое. Вот лежит чистое, как стекло, но стоит появиться в небе какому-то даже самому малому облачку, и уже смотришь, по чистой голубизне вдруг побежала полоска. Пробежала и снова растаяла, будто ее и не было вовсе... Закроешь глаза, море — тут. Слышно, как дышит. Ночью в полнолунье придешь на берег, и опять — до чего же красиво: на море серебряная дорожка лежит.
И вот еще что: глядя на море, почему-то неохота говорить, а охота помолчать и подумать. Даже не знаю, о чем. Мысли как-то сами собой, словно тихие волны, одна за другой, набегают. Между прочим, я замечал, что такое же чувство испытываешь, когда глядишь на звездное небо или на огонь, если у костра посидеть доведется.
Лето в том году выдалось очень погожее, так что отдыхалось нам хорошо. Тогда же возле Сочи, в санатории железнодорожников, отдыхали начальник Златоустовского отделения нашей дороги Карасев и один из его заместителей, инженер Полулех. В аккурат накануне Дня железнодорожника мы встретились с ними и решили вместе отметить наш праздник в ресторане «Горный воздух». Выпили, конечно, винца, шашлычком закусили. Разговариваем о всяких наших железнодорожных делах, и вдруг Карасев говорит:
— А знаешь, Максим Игнатьевич, скоро будет тебе одно неожиданное известие. Придется перед нами ответ держать.
— Что такое?
— Узнаешь.
— Нет, в самом деле?
А тут и Полулех говорит:
— Прежде времени не будем тебя расстраивать.
И замяли этот разговор. Как ни пытался я у них выведать, ничего из этого не получилось. Посидели еще немножко и разошлись.
Вернулись мы с Тоней к себе на квартиру, а у меня из головы этот разговор никак не выходит. Я по характеру очень мнительный. Соображаю, прикидываю, что бы такое могло случиться, но ответа не нахожу.
Тоня заметила, что я вроде расстроился, и говорит:
— Сходил бы ты в гастроном, надо купить колбаски, сырку, парочку булочек —завтра пораньше на пляж отправимся и завтрак с собой захватим, а мне сейчас по-стирушечкой надо заняться.
— Ладно,— говорю,— схожу.
Взял авоську, отправился. А рядом с гастрономом пивной ларек. Дай выпью кружечку, может, хоть думаться перестанет. Выпил. Потом зашел в гастроном, взял, что надо, а на обратном пути подошел к газетному киоску, чтобы купить свежий «Гудок».
Смотрю, на первой странице — Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда работникам железнодорожного транспорта. На букву «К» читаю: «Куприянову Александру Михайловичу, составителю поездов станции Горь-кий-Сортировочный Горьковской ж. д.».
Вот, думаю, мой однофамилец отхватил золотую звездочку.
Дальше гляжу и глазам не верю: «Куприянову Максиму Игнатьевичу, машинисту локомотивного депо Златоуст Южно-Уральской ж. д.».
Меня даже в пот ударило, и дыхание сперло.
Вот, понимаете, как бывает: про другого подумалось — «звездочку отхватил», а когда самого коснулось, так даже сердце готово выпрыгнуть из груди.
Бегу домой, в одной руке авоська, другой газету к груди прижимаю. У самой калитки остановился: дай еще раз погляжу, не ошибся ли?
Нет, не ошибся: «...Максиму Игнатьевичу».
Вошел в комнату. Жена над тазом склонилась, стирает что-то. Я ей говорю: «Тоня!» Она взглянула на меня и с тревогой спрашивает:
— Что случилось? На тебе лица нет.
— Вот,— говорю,— читай.— И подаю ей газету.
Она говорит:
— У меня руки мокрые.
— Ничего, ты вот здесь одну только строчку прочти.
Прочла, бросилась мне на шею и как заплачет!
Она плачет, и у меня, понимаете ли, слезы текут. Тут
Люся прибежала с веранды:
— Мамочка, папочка, что случилось?
Тоня показывает ей газету. Дочка прочла, закричала и целовать меня бросилась. На крик хозяйка зашла, узнала, в чем дело, и тоже:
— Ах, ах, поздравляю вас!
Потом она мужа своего позвала, а тот говорит:
— Это дело сухим невозможно оставить. Я сейчас сбегаю.
Побежал, приносит пол-литра столичной. Выпили мы по рюмочке. Вдруг появляется Карасев с Полулехом. Они тоже газету мне принесли, но увидели, что у нас происходит, и говорят:
— Все ясно. Ты уже и без нас получил неожиданное известие.
— Значит, давеча вы мне об этом хотели сказать?
— Об этом. Нам было известно, что тебя представили к награждению, но результатов еще не знали. А теперь прими наше сердечное поздравление.
Хозяин квартиры говорит:
— Придется еще раз сбегать.
Но Карасев с Полулехом остановили его, а мне сказали:
— Сегодня не будем, а уж завтра поедем на гору Ахун — транспорт наш, а угощение твое.
Ушли они. Хозяева тоже. Я у жены спрашиваю:
— Тоня, а деньги-то у нас есть?
Она говорит:
— Есть. Л если бы и не было, то ради такого случая у хозяев можно занять, а потом дадим телеграмму домой, и Галя нам вышлет.
