Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
4
Слушать лекцию Мельникова собрались все офицеры полка. Жогин пришел в клуб перед самым ее началом. Увидев хлопотавшего на сцене Григоренко, подумал: «Ишь старается, будто за профессором каким ухаживает. Даже карты развешивать помогает». Вдруг он вспомнил: недавно замполит вел разговор о поездке коллектива полковой художественной самодеятельности в колхоз «Маяк». Договорились, кажется, на сегодня.
Жогин подозвал Григоренко, спросил с видом заботливого хозяина:
— Вы об артистах не забыли?
— Нет, — сказал замполит. — Собираются, скоро поедут.
— А с кем?
— Лейтенант Сокольский возглавляет.
Жогина будто укололи иголкой. Лицо его мигом побагровело, но сказал он тихо, чтобы никто, кроме замполита, не слышал:
— Безобразие! Да разве можно доверять Сокольскому людей? Он себя-то подтянуть как следует не может.
— Тогда Нечаева пошлем, — предложил Григоренко.
— Никаких Нечаевых. Поедете сами.
— Но я лекцию хочу послушать. Все же первый раз человек выступает. Надо узнать его способности. К тому же сегодня у меня консультация с руководителями политзанятий.
— Ну вот. — Полковник нахмурил брови и с явной неохотой согласился: — Ладно, пусть едет Нечаев. Только вы... — Он в упор посмотрел на Григоренко. — Идите к людям и тщательно проинструктируйте их. Никаких вольностей чтобы не было.
Когда замполит скрылся за дверью, Жогин вытер платком лицо, обвел присутствующих строгим взглядом и объявил:
— Начнем, товарищи, лекцию. — Затем кивнул сидящему в первом ряду Мельникову: — Пожалуйста!
Легко взбежав на сцену, Мельников взял длинную указку и, водя ею по огромной карте-схеме учений войск западного блока, заговорил неторопливо:
— Перед вами, как видите, план недавних больших маневров под названием «Королевская битва». Об этом сообщалось в печати. Мною для лекции использованы в основном материалы военных журналов...
Слушая Мельникова, Жогин внимательно оглядывал аудиторию. В одном из последних рядов он вдруг заметил Григория, недовольно подумал: «И этот пришел. Будто знаменитость какая выступает. Смешно».
Мельников знакомил офицеров с обстановкой «Королевской битвы». Наступающие войска обозначались на карте синей краской, обороняющиеся — черной.
Между ними проходила широкая голубая полоска реки. Ее пересекали темные и пунктирные стрелы. Где прямые, где изогнутые, они походили на толстых змей, то уползающих друг or друга, то устремляющихся вперед, образуя огромные зловещие клещи. У основания стрел виднелись крупные овалы, испещренные кружочками, ромбами и другими тактическими знаками. Здесь же были наименования воинских соединений. Их насчитывалось более десятка.
— Главное командование и его союзники, — говорил Мельников, — провели эти учения с применением атомного оружия. Правда, атомные взрывы были не настоящие. Но суть дела, мне думается, не в этом. Прошу обратить внимание на одну характерную деталь: в качестве объекта атомного нападения здесь изображены русские войска. Так прямо и написано: «русские». Это явно провокационный маневр, грубый и беззастенчивый.
Говорил он редко, словно диктуя написанное, время от времени откидывая со лба непокорные завитки густых волос.
— Заметьте, товарищи, — продолжал Мельников, водя указкой по карте, — дивизии одних стран выдвинуты вперед для удара. Дивизии другой страны — сзади или на второстепенных направлениях...
«Значит, не верят хозяева своим союзникам, — подумал Жогин, невольно увлекшись рассказом комбата. — Заслон за спиной ставят, чтобы подогнать, когда выйдет заминка. Очень красиво получается».
Мельников, не отрываясь от карты, говорил о замыслах командования и действиях дивизий, отмечая как просчеты, так и сильные стороны. Говорил о ходе форсирования реки и дальнейшим развертывании наступательной операции.
— Я полагаю, товарищи...
Жогин поморщился, будто проглотил что-то горькое. Эти слова: «я полагаю», «мне думается» кололи его в самое сердце. Он писал в блокноте:
«Это безобразие — допускать непозволительные вольности. Надо строго держаться имеющихся документов. А если высказываете какое положение или делаете выводы, то извольте сказать, в каком журнале и кем это написано. Собственные сочинительства тут недопустимы. Это — армия».
Твердо решив отчитать Мельникова в конце лекции, Жогин сделал в блокноте еще одну пометку:
«Предупредить всех, кто будет когда-либо готовиться к подобным выступлениям, чтобы заранее писали все на бумаге».
Но получилось так, что высказаться Жогину не удалось. Незаметно для себя он снова увлекся фактами, которые приводил лектор, и даже забыл о своем блокноте. Вспомнил, когда уже подал офицерам команду расходиться. «Вот голова дурная», — упрекнул себя Жогин и, повертев блокнот, спрятал его в карман.
Тем временем в фойе клуба офицеры окружили Мельникова. Они поздравляли его с хорошей лекцией, задавали вопросы, просили выступать почаще.
Подошел Соболь. Весело подмигнув, отвел приятеля в сторону, сказал:
— Что, дружба, входишь в историю? Давай, давай! — И тихо, в самое ухо: — Удивляюсь, как только управляющий стерпел тебя сегодня. Видел я, какие он метал в тебя стрелы.
— Брось ты, Михаил, выдумывать. Мне уже надоело.
Соболь поднял руку.
— Все, все. Молчу. С тобой спорить опасно. Опять обидишься. Пойдем лучше сыграем в бильярд. Великолепное средство от нервов. Пойдем?
— Не хочу.
— Прошу на одну партию. Три шара вперед отдаю. Согласен?
Мельников отрицательно покачал головой.
— А кроме всего, — продолжал Соболь, хитро прищурившись, — у меня есть для тебя очень важная новость.
— Правда?
— Честное слово.
Ну ладно, — махнул рукой Мельников, — уговорил. Одну партию можно.
Из клуба Жогин с сыном ехали домой в машине. Павел Афанасьевич разговаривал нехотя, хмурился. Никак не мог он простить себе допущенной оплошности. Ведь записал, приготовился и вдруг забыл. «Неужели старею? Ну нет, о старости рано думать».
Когда вошли в дом и разделись, Павел Афанасьевич сказал Григорию:
— Не знаю, зачем ты ходил на лекцию. Сидел бы и отдыхал. Не на службе ведь, а в отпуске.
— Ничего, я очень доволен, — ответил Григорий. — Такие лекции можно весь отпуск слушать.
— Ну, ну, не захваливай. Я с этим лектором еще потолкую. Он будет знать, как бросаться словечками: «мне думается», «я полагаю».
Григорий громко рассмеялся, но, поняв, что отец говорит вполне серьезно, оборвал смех, сказал как можно спокойнее:
— А мне кажется, что вся оригинальность этой лекции и состоит в свежих самостоятельных мыслях лектора.
Павел Афанасьевич поднял на сына испытующий взгляд.
— Что же там свежего и самостоятельного? Для тех, кто читал, конечно...
— Но я читал, — с достоинством ответил Григорий. — И все-таки скажу, что Мельников сумел как-то по-своему оценить это событие. У него есть чутье, понимаешь?
— Понимаю. Ты, наверное, решил позлить меня?
— Да нет же, я свое мнение высказываю. Мне лекция понравилась. Я так и подполковнику сказал.
— Хватит, — повысил голос Павел Афанасьевич, и на одутловатых щеках его вспыхнули красноватые пятна. Григорий пожал плечами.
— Я же ничего...
Уступчивость сына несколько охладила Жогина. Он даже пожалел, что проявил горячность, и, чтобы поправить положение, заговорил ровным голосом:
— Ты не знаешь этого Мельникова. Язык у него, конечно, подвешен неплохо. Дым в глаза пустить может. А передовой батальон испортил. Дисциплину разваливает.
Григорий удивленно взглянул на отца:
— А мне говорили о нем совсем другое.
— Кто говорил?
— Офицеры. Я понял, что они уважают его, ценят. Да и мне кажется...
— Что тебе кажется? — У Павла Афанасьевича глаза наполнились холодным блеском. — Ты же впервые встретился с этим человеком. И видите ли, уже готова аттестация. Какое легкомыслие!
