Лезвие бритвы (илл.: Н.Гришин) - Ефремов Иван Антонович (полные книги TXT) 📗
Оба неприятеля медлили, обменявшись быстрыми фразами, не расслышанными Гириным. Они, не отрываясь, смотрели на его засунутую в карман правую руку, и тут Гирин сообразил. Его враги уверены в том, что у него есть оружие. В самом деле, военная форма Гирина и его непонятные занятия, вероятно, делали его загадочным, а следовательно, и опасным для недобрых людей. Студент — а вроде военный, доктор — а ходит по деревням, ищет колодцы и родники… Он решительно шагнул вперед, сделав жест, как бы сметающий с дороги. Оба парня неохотно отошли на обочину, и Гирин прошел мимо, следя уголком глаза за врагами.
— Эй ты, студент, али красноармеец, али кто еще! — окликнул его кудрявый красавец. Гирин остановился.
— Ты вот что, — с деланным миролюбием и угрозой продолжал парень, — в наши дела не мешайся и с девкой гляди не схлестнись. Дело твое чужое, прохожее, дак кончай его и — айда! А не то…
— А не то? — Гирин взглянул ему прямо в лицо, чувствуя боевую злобу, возникающую у доброго человека, когда он сталкивается с темной силой людского зверства.
— Отделаем по-свойски, — оскалился приземистый в богатой одежде, — так что в этом году не придется, пожалуй, за чужими девками бегать!
— Последнее тебе слово, — перебил кудряш, — а не так — пеняй на себя. Нас тут много, да ночки темные наступают — не поможет и наган твой.
Гирин не спеша пошел по дороге, раздумывая над встречей. Даже если бы у него был наган, то все равно в любом месте, за любым кустом, у колодца или на дороге его могла подкараулить лихая засада, оглушить чем попало и если не убить, то отделать так, что прощай все планы спасения Анны и скорого возвращения к занятиям. Гирин чувствовал, что помощь Анне сделалась ближайшей целью его существования, и он не мог ни под какими угрозами отказаться от нее. Однако было бы неумно не отдавать себе отчета в явной опасности.
Гирин в размышлении отошел уже на две версты от села, как вдруг повернул и зашагал обратно. Не без труда разыскал он вожака немногих сельских комсомольцев, угрюмого, озабоченного парня, усердно подшивавшего старую седелку. Парень неодобрительно выслушал Гирина, свернул цигарку, затянулся, сплюнул под ноги.
— Лезешь не в свое дело, — процедил комсомолец, — али полюбилась Нюшка-то? Брось это, как друг говорю. Сама виновата, спуталась с бандитским элементом еще в двадцать девятом — туда ей и дорога! А тебе нечего башкой рисковать.
Нотка горечи прозвучала в ответе парня, и Гирин, ставший за последние дни необычайно чутким, понял. Он придвинулся ближе к комсомольцу и негромко стал выкладывать ему собственные мысли об обманутой девушке.
— И ежели ты ее любил, — внезапно сказал Гирин, — так твое дело не воротить морду, будто ты святоша какой, а помочь по-серьезному. Вырвать ее отсюда надо, а не отдавать на растерзание. Они глумились, а ты, как сукин сын, смотрел да радовался.
— Ну на это ты не налегай, полегче! — озлился парень.
— И ничего не полегче! Подумаешь, так сам поймешь… Только думай скорее.
— Дак я разве против… Только чем я али мы помочь можем? Охрану тебе выставить — разве можно? Трое нас, и так-то сами завсегда под угрозой.
— Не о том я! Разыграть надо одно представление. Нужны два нагана да человек надежный, постарше нас с тобой… — И Гирин протянул комсомольцу свою знаменитую махорку, объясняя, зачем требуются эти странные приготовления.
Парень, слушая, улыбался все шире, показывая крупные ровные зубы.
— Ну голова! — хлопнул он по плечу Гирина. — Вишь, недаром вас там учат, одевают да кормят. Того стоит… Айда, пошли! — Комсомолец повесил седелку на гвоздь, аккуратно убрал шилья и ремешки, подпоясался.
Они зашагали в другой конец села, где в крохотной избенке жил бывший красноармеец, член партии Гаврилов, бледный и худой, еще не вполне оправившийся от сильной болезни. На счастье, он оказался дома и обрадовался, увидев на посетителе военную форму.
Гирин вторично изложил свой план. Гаврилов сначала хмурился, возражая, но потом расплылся в усмешке, так же как и комсомолец. Только усмешка его была не доброй, не обещавшей ничего хорошего насильникам и скрытым бандитам. Он расправил жидковатые усы и, сощурив острые глаза, повернулся к комсомольцу.
— Выходит, приезжий-то, Иван… как вас по батюшке?..
— Не надо, молод еще!
— И то, Ванюшка-то крепче тебя оказался, да и смекалистей!
— На то он и ученый.
— Лукавишь, Федька! И по роже видно, врать не могешь. Коли ежели бы да не ходил сам за Анной, скорей бы сообразил, что делать. А тут, вишь, ослеп!
— Ладно, дядя Андрей, будет уж. Порешили ведь. Значит, Иван сговаривается с Нюшкой, а завтра мы к ним туда заявляемся.
— Так-то так, — вдруг заколебался Гаврилов, — а как вдруг старуха загнется?
— Ух ты! — завопил Федор. — Тогда всех засудят. Ой, не подумали!
— Не всех — меня, — решительно возразил Гирин, — расписку дам. Сейчас написать?
— Ладно уж, там увидим. Сначала дело. Ответ потом.
— Ну, спасибо вам, прямо до земли, — облегченно вздохнул Гирин. — Получится или нет, видно будет, а за помощь и за дружбу кланяюсь.
— Чего там, тебе самому спасибо, что надоумил. Хотя… подозреваю, свою корысть имеешь, уставился вдруг Гаврилов на покрасневшего Гирина. — Да ничего, что тут плохого! Этот, — показал бывший солдат на комсомольца, — не в счет. Нюшку он потерял.
— Да не нужна она мне вовсе, — оправдывался парень, — на что ее, Анну, теперь!
Гирин медленно шел к дому, обдумывая предстоящий разговор с Анной. Надо было, чтобы она постаралась вспомнить обличье тех, кто убивал ее отца, и согласилась стать действующим лицом маленькой инсценировки, задуманной Гириным. Ходу логических заключений мешало что-то досадное, резанувшее его при последних словах комсомольца: «На что ее, Анну, теперь!» В этих словах заключалось все дремучее «достоинство» обойденного мужчины, горький и злой отказ от той, которая уже посмела принадлежать другому, не ему. И если этот был к тому же явная сволочь? Разве не прав Федор?..
Едва Анна поняла задуманное Гириным, как страшное волнение охватило ее. Взявшись ладонями за виски извечно девическим жестом, она затаив дыхание слушала студента и долго старалась вспомнить лицо убийц отца. Она не сумела точно описать их — при тусклом свете пятилинейки негодяи ворвались с нахлобученными фуражками, одетые в поношенную военную форму. Однако это было к лучшему и позволяло обойтись без грима, для которого не было никаких приспособлений и никакого умения. Гирин решил, что одним из «бандитов» будет сам, а вторым — Гаврилов. Кричать придется Гаврилову, так как больная уже знала голос своего жильца. Ничем, даже мелочью, нельзя было рисковать. Гирин сделал новые запоры на дверях и окнах, какие и лошади не под силу сломать. Нечаянное вторжение «приятелей» Анны могло бы испортить дело. Когда все было подготовлено, Гириным овладела страшная тревога.
Он почти не спал ночь и весь день не мог найти покоя, пока не отправился за Гавриловым и Федором. Комсомолец соглашался дать свой наган, но лишь с условием, что сам будет поблизости. Гирин увидел бывшего красноармейца донельзя разозленным. У Федора тоже горели уши, как у обруганного.
— Ты посмотри, — обратился Гаврилов к Гирину, показывая на полдесятка исковерканных наганных патронов, — это я старался пули вынуть. Какая собака так придумала — засажено насмерть, ничем не вытащишь!
— Хорошо придумано: без пули враг не останется, — улыбнулся Гирин.
— Тебе хорошо, — буркнул Гаврилов, — а для меня да для него патроны дороже золота…
— А ты напильником гильзу срежь наполовину, — посоветовал Гирин.
— Тогда как стрелять? Огнем шарахнет из барабана!
— И черт с ним! Еще страшнее будет. Только держи подальше от глаз…
— И то! Дело сказываешь… вот эти, которые испорченные, пойдут теперь. Двух хватит?
— Пожалуй, надо три… Помни: сперва ты стреляешь вверх при входе, потом я в Анну, а там ты целишь в мать!
— Чудно все это! Ну ладно, сказано — сделано! Сейчас пойдем.
