Взять живым! - Карпов Владимир Васильевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗

– Приходится, – коротко ответил Линтварев, еще не отдышавшись после быстрой ходьбы.

– Ну, как ты на новом месте? Как народ? – непринужденно, будто ничего не знает и ведет обычный разговор, спросил генерал.

– Народ хороший, – ответил подполковник, сдерживаясь, чтоб не посмотреть на Караваева – оценит ли тот его благородство.

– Значит, все нормально?

– В основном.

– За исключением пустяка, как в песенке про маркизу? Ну-ка, давай пройдемся. Устал я целый день в машине скрюченным сидеть.

Они спустились в лощину, где можно было ходить в рост. И вот здесь Бойков перешел на серьезный тон. Генерал спрашивал со своих политработников гораздо строже, чем со строевых офицеров. Объяснял это не особым расположением к строевикам, не тем, что у них работа сложнее и ответственности больше, – политработник в глазах члена Военного совета был, да и на самом деле являлся, человеком, для которого моральная непогрешимость – самое необходимое качество его профессии.

– Почему вас не принял коллектив? Почему вы не сошлись с людьми? – строго спрашивал Бойков.

– Здесь был не коллектив, а семейственность. Старшие покрывали младших. Сор не выносили из избы. А я на это не пошел.

– Факты, – коротко спросил Бойков.

– Старший лейтенант Ромашкин избил капитана Морейко, дежурного по штабу. Это хотели замазать, а я не позволил. Поставил вопрос принципиально. Тем более у Ромашкина были антисоветские высказывания.

Генерал все это уже слышал от других; обвинение в политической неблагонадежности, по мнению Бойкова, было наиболее серьезным пунктом в деле Ромашкина. Поэтому до прихода Линтварева генерал побеседовал с уполномоченным особого отдела Штыревым, который сказал, что никогда у разведчика таких высказываний не наблюдалось, хороший, смелый парень, а обвинение это Линтварев привез с собой, якобы где-то в госпитале слышал крамольные слова от Ромашкина.

Свою информацию Штырев завершил таким мнением:

– Я разбирался – ничего серьезного нет. Случайно оброненная фраза, да и то без политического смысла. Зря подполковник на хорошего разведчика бочки катит.

Узнав все это, Бойков хотел выяснить, в чем же причина такого обвинения со стороны Линтварева. Поняв в конце концов, что Алексей Кондратьевич при самозащите просто «закусил удила», Бойков строго отчитал его:

– Вы не поняли ни людей, ни обстановки. Здесь не семейственность, а хорошая боевая семья! И очень плохо, что вас не приняли в эту семью. Вы здесь чужой. Вы противопоставили себя коллективу. Вас надо убирать из полка. Я не делаю этого лишь потому, что затронута честь политработников вообще. Уронили ее вы. Я еще не встречал в своей практике такого, чтобы политработник не нашел общего языка со здоровым коллективом. Подчеркиваю – со здоровым! Потому что полк всегда прекрасно справлялся со всеми боевыми задачами. – Генерал искренне переживал оплошность своего подчиненного, такое действительно редко случалось. – Я вас оставляю здесь для того, чтобы вы восстановили не только свое имя, но и доброе отношение к званию политработника. Обещаю вам приехать через месяц. Если вы не справитесь с этой задачей, нам придется расстаться.

Генерал умышленно не напоминал Линтвареву грехи, за которые его убрали из штаба армии, считал это слишком примитивным воспитательным приемом, умолчать было более благородно и действенно.

– Желаю вам найти в себе силы и необходимые качества для того, чтобы поправить положение.

Линтварев все время ждал – вот-вот Бойков бросит ему в лицо обидную фразу о прошлой провинности. И то, что генерал не вспомнил об этом, еще больше обостряло сознание собственной вины.

Из полка Караваева генерал поехал на то направление, где наступала дивизия с приданной ей штрафной ротой. По дороге Бойков спросил шофера:

– Помнишь, Степаныч, разведчик с нами однажды ехал, по спидометру километраж засекал и точно указывал место на карте?

– Как же, помню, товарищ генерал, его сон сваливал, вот он и хитрил.

– Так вот этот парень угодил в штрафники.

– Что натворил?

– За мальчишескую несдержанность пострадал.

Шофер удивленно поглядел на начальника:

– Это как же понимать?

– Один субъект нехорошо говорил о женщинах, а Ромашкин дал ему за это по физиономии.

– И все?

– Все.

– Надо помочь парню, товарищ генерал.

– Вот едем помогать. Жаль, если убит или ранен, – хороший разведчик.

Шофер невольно прибавил скорость, будто это могло решить судьбу того хорошего лейтенанта.

Усталый, удрученный большими потерями, командир штрафной роты доложил генералу, что Ромашкин отличился – помог задержать предателей-перебежчиков, а в наступлении вел за собой атакующих на левом фланге. Говорил Телегин как-то неопределенно, в прошедшем времени.

Генералу еще в штабе дивизии сказали – от роты остались единицы, и он боялся спрашивать о Ромашкине. Капитан тоже не говорил о том, что особенно интересовало члена Военного совета. Наконец Бойков спросил:

–Жив?

– Утром был жив. Сейчас не знаю.

– Позвоните.

Телегин стал вызывать по телефону «Шурочку», долго искал ее через коммутаторы, наконец радостно закричал:

– «Шурочка»? Сиваков – ты? Слушай, где у тебя разведчик, ну тот, Ромашкин? Живой? – И, обращаясь к Бойкову, доложил: – Жив, товарищ генерал.

– Прикажите направить его сюда.

Через час Ромашкин стоял перед членом Военного совета.

– Здравствуй, орел! Рад, что ты жив! Ну как, не ранило тебя?

– Цел, товарищ генерал! – улыбаясь, говорил Василий, счастливый и гордый тем, что его помнят, о нем беспокоятся.

– Ты знаешь, для освобождения из штрафной роты нужно быть раненым. Просто для формальности нужна хотя бы небольшая царапина.

Ромашкин виновато переступил с ноги на ногу:

– Нет, не зацепило на этот раз.

– Ты, может, не почувствовал? Бывает, в горячке боя не замечаешь. Иди вон в кусты, разденься: может, где-то под одеждой задело?

Ромашкин ушел в кусты, раздеваться не стал – уверен, нет ранения, – постоял, покурил, вернулся:

– Нет, товарищ генерал, никаких царапин.

Бесхитростная простота разведчика вызвала досаду у члена Военного совета – не мог найти какую-нибудь старую царапину, ну хоть прыщик какой-нибудь расковырял бы! Но ничего не поделаешь. Придется идти более длинным путем соблюдения всех формальностей, неизбежных при освобождении штрафника без ранения. Должен заседать трибунал и, всесторонне рассмотрев дело, вынести решение об освобождении Ромашкина из штрафной роты за проявленное мужество. Того, что совершил Ромашкин, было вполне достаточно для решения трибунала. И все же у Бойкова испортилось настроение. Эта длинная формалистика была нужна теперь не ему, не Ромашкину, а соблюдалась из-за Линтварева. Генерал хорошо знал людей, которые, не задумываясь, бросаются политическими обвинениями, как это сделал Линтварев. Такого человека побаиваются не только окружающие, но и начальники. Вот и он, Бойков, вынужден все оформлять строго документально, чтобы Линтварев при случае не бросил тяжелую фразу и по его адресу: освободил своей властью политически неблагонадежного! «Ну, если соблюдать все тонкости, надо трибуналу заняться не одним только Ромашкиным», – подумал Бойков и спросил командира роты:

– Кто еще отличился в наступлении?

Капитан задумчиво сказал:

– Все шли в атаку смело.

Ромашкин помог ему:

– Рядовой Нагорный продолжал идти вперед с простреленным сердцем, товарищ генерал. Я сам это видел. Нельзя ли его наградить за мужество?

– Даже нужно! – поддержал Бойков. – Представьте материал, товарищ капитан. Ну, а еще кто?

– Есть один шустрый парень, правда, из уголовников, но из него может выйти хороший разведчик, – сказал Ромашкин.

– К себе во взвод намечаешь? – спросил генерал.

– Возьму, если разрешите.

– Представляйте и этого человека на рассмотрение трибунала. Как его фамилия?

– Голубой, – подсказал Василий. Бойков усмехнулся: