Грустный день смеха (Повести и рассказы) - Дубровин Евгений Пантелеевич (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Однако, как ни странно, это было так. Вскоре Василис Прекрасный и Михаил вернулись в сопровождении Тихона Егоровича. Шеф-повар выглядел великолепно. На нем был отлично выутюженный белый костюм, соломенная шляпа, на груди болтался стетоскоп.
— Ну-с, — сказал он совсем как настоящий доктор. — Где тут больной? На что жалуетесь, молодой человек?
— Сколько дней не жрет, а рожа как у повара, — объяснил за меня Василис.
— Ну-с, посмотрим. Поднимите рубашку.
Я поднял рубашку и втянул живот. Завьялов надавил на него ладонью.
— Тут болит?
— Да, — прошептал я.
— А тут?
— Да…
— А тут?
Там у меня тоже болело. Эскулап заглянул мне в рот, вывернул веки, затем покрутил зачем-то голову и задумался.
— Ну что? — разом спросили Василис Прекрасный и Михаил.
— Дистрофиус.
Друзья разинули рты.
— Крайняя степень истощения, — пояснил Завьялов. — Опухлость всех органов тела, переходящая в гломерулонефрит острый диффузный. Наблюдается частичная анемия с пароксизмальной гемоглобипурией.
Наступило молчание.
— Есть также и кандидамикозы, — добавил эскулап.
На этом, видно, все медицинские знания Тихона Егоровича исчерпались, и он опять задумался. Однако и этого было достаточно. Зловещее слово «кандидамикозы» окончательно доконало друзей.
— Ну и что теперь? — осведомился Лягушачий король.
— Если до завтрашнего утра дотянет — хорошо, — бросил Завьялов и повернулся уходить, но Василис Прекрасный ухватил его за рукав и стал что-то шептать на ухо.
— Куриный бульон, — ответил Тихон Егорович важно. — Творог, яйца, битая птица, шоколад. И, разумеется, полный покой.
— И сколько…
— В течение месяца.
Завьялов поправил на груди стетоскоп и ушел. Дружки уставились на меня.
— Месяц… — проворчал Михаил. — Это он сожрет весь остров. Говорил тебе… Теперь сам…
— Закройся. Еще два дня. Откормим. Вот шоколад только… Придется ехать в район… Я б ему дал шоколаду…
Приятели ушли. Щелкнул в замке ключ.
Из всего этого я понял, что через два дня приезжает загадочный Сам и что я зачем-то ему нужен не только живым, но даже и не полудохлым. И что Василис Прекрасный перестарался и теперь отчаянно трусит. Ну что ж, шоколада я давно не ел.
19 августа.
Ну и дела! Василис Прекрасный кормит меня с ложечки. Они с Михаилом осторожно, словно я был зеркалом для шифоньера, перенесли меня в тот прежний чуланчик, положили на набитый сеном матрас и угождают наперебой. Хотя рожи, конечно, у них такие, что, будь их воля, они бы пустили меня на прокладки для карбюраторов вместе с лягушками.
Иногда я позволял себе слегка подшучивать над своими благодетелями.
— Не суп, а дрянь какая-то, — говорил я. — Наложили прорву укропа. Разве вы не знаете, что я не люблю укроп?
Василис отвечал:
— Ты же говорил, что не любишь петрушку.
— Все пьете, вместо того чтобы ухаживать за больным.
Я, отворачивался к стенке.
— Ну, пожалуйста, съешь хоть немножко, — молил Василис Прекрасный.
— Съешь, — вторил ему Михаил голосом, каким Серый Волк подделывался перед бабушкиной дверью под голос Красной Шапочки.
— Хочу яйцо всмятку, — капризничал я.
И они шли варить яйцо всмятку.
Может, этот Сам — маркиз де Ля-Моль из «Графа Монте-Кристо», а я его внебрачный сын?
Сундуков опять приставал со своим Платоном. Оказывается, он уже успел прочитать лекцию о Платоне.
— Понимаешь, — говорил он мне, заискивающе заглядывая в глаза, — они как дети. И верят и не верят. На лекции слушали меня разинув рты. Я им говорю: Платон…
— Отстань со своим Платоном, — попросил я. — Мне доктор прописал полный покой.
— Нет, ты подожди, — еще ближе придвинулся ко мне Сундуков. — Идея уже приносит плоды. Они заинтересованы, а это самое главное. Дед Аггей даже спросил меня: «А он что, причислен к лику святых?» Я сказал, что он причислен к лику величайших умов человечества. Дед был разочарован, но я успокоил его, что если нам понравится его учение, то причислить к лику святых — раз плюнуть.
Я невольно рассмеялся. Сундуков обиделся:
— Критикан чертов! Хаять легче всего! Ты попробуй что-нибудь сделать! Лежишь на спине, жрешь куриц и обличаешь. Обо мне как о подлеце думаешь. Знаю — думаешь! Нагрянь сюда милиция — первого с потрохами продашь. Мол, вот он, негодяй, сотрудничал с работорговцами, а я — нет, я чистенький, я лежал, жрал кур и обличал.
Сундуков распалялся все больше и больше.
— Чего ты ко мне привязался? — не выдержал я. — Ну, скажи ради бога, чего ты ко мне привязался? Что я тебе — мешаю?
— Да! Мешаешь! Мешаешь своей ханжеской рожей. Корчишь из себя правдолюбца. А по-моему, заронить в темную душу сомнение в сто раз честнее, чем лежать на заднице, жрать курицу и обличать.
20 августа.
Писать абсолютно не о чем. Лежу и считаю на потолке мух. С утра их было 78, к обеду— 166, к вечеру — 34. Аккуратно три раза в день меня кормит из ложки Василис Прекрасный. Причем от ненависти у него дрожит рука и дергается правая щека. О Самом пока ничего не слышно.
21 августа.
Наконец-то пришла Лолита-Маргарита. Воля у нее оказалась сильнее, чем я думал. Сегодня она, видно, изображала какую-нибудь герцогиню. На ней было роскошное длинное платье, отороченное черным бархатом, и янтарное ожерелье. Волосы уложены в спиральную башню.
— Как здоровье? — спросила она.
— Так себе, — хотел я сказать жалобным голосом, но неожиданно получился сочный бас.
— Но выглядишь ты неплохо.
— Кто такой Сам? — спросил я.
— Сам — это Толик.
— А Толик — это Сам?
— Да.
— Ясно. Дважды два — четыре, а четыре — дважды два.
Лолита села рядом и погладила меня по голове.
— Ты его знаешь. Это бард, который пел в нашем дворе.
От изумления я не мог вымолвить ни слова.
— Тот… хиляк? — выдавил я наконец.
— Он не хиляк, Жора. Он очень серьезный человек.
Я сразу все понял. Ну конечно же, это идея чокнутого Анатолия, этого ненормального собирателя обломков кирпича и архитектора воздушных резиновых дач. Только он мог придумать этот милый остров. Он стал обращать в рабство людей, потому что у него не было «даже на бутылку пива». Он или украл Лолиту, или она сама к нему пришла, похоже, что все-таки второе, а потом почему-то ему захотелось «приобрести» и меня.
Ну конечно же, все сходится, теперь я понял…
— Я ничего не знала, честное слово… Он меня обманул… Я с ним немного встречалась в последнее время… Вот он и говорит: давай проведем лето на необитаемом острове… Ты вроде бы утонешь, чтобы никто не искал, а осенью объявишься, скажешь, что ездила к подруге на Сахалин… Я согласилась… Мы хотели пожениться… Он мне казался таким интересным… И вообще на острове было все так необыкновенно. А потом я стала понемногу понимать, что он страшный человек, ради денег готов пойти на все. Он превращает людей в рабов.
— Ну, а почему именно меня?
— Я тебе уже говорила, честное слово… Это я виновата… Он тут совсем ни при чем… В последнее время он мне не доверяет, следит… Вот я и упросила их привезти тебя, мол, вроде бы для художественной самодеятельности, чтобы пел. Им ведь все равно кого… А на самом деле чтобы ты помог мне бежать отсюда…
«Идиотка», — подумал я и отвернулся к стене. Безмозглая идиотка! Меня душила бессильная злость. Будь моя воля…
— Ты не сердись на меня, Жорик… Если бы я знала… Я думала, это так, игра… от безделья… Думала, и тебе будет приятно поиграть… Теперь я бы ни за что этого не сделала… Я… Ты мне… Ты пел лучше всех их… честное слово…
Лолита-Маргарита заплакала. Моя злость улетучилась. Я погладил ее по руке.
— Успокойся… Мы выберемся отсюда. Скажи мне, что он думает делать с нами… потом, когда кончится лето?
Лолита испуганно глянула на меня.
