На далеких рубежах - Гребенюк Иван (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
Штурман жестом остановил собеседника:
— Вы хотите сказать, что в этом нет никакого смысла? Допустим, вы правы. Допустим. Но, к сожалению, находятся люди, которые больше верят бумаге, чем живому слову. — Штурман поспешно открыл ящик стола и вынул объемистую кипу бумаг. — Вы думаете, товарищ майор, что вот эти сведения, заметки, планы имеют какое-то значение? Вы думаете, что они хоть в какой-то мере содействуют повышению боевой готовности полка? Ничуть не бывало! И все же я сижу над этими бумагами, пишу их, сохраняю, ибо… вынужден делать это.
— Я не знаю, — сказал Поддубный после некоторого молчания, — что это за сведения, нужны ли они или не нужны. Есть бумаги, без которых невозможно планомерно вести летную подготовку, это факт. Но факт и то, что полк, как мне сказали в штабе соединения, не выполняет планов боевой подготовки. Особенно отстает по ночной подготовке: если не ошибаюсь, всего на двадцать процентов выполнения? Не так ли? А такого факта не оправдаешь никакой бумажкой!
Штурман метнул на собеседника острый, настороженный взгляд.
— Проценты вы запомнили. А известно ли вам, что в нашем полку произошла катастрофа, а вслед за ней авария? Известно ли вам, что наш уважаемый, заслуженный командир полка полковник Слива получил строгий выговор от генерала? Вы думаете, что ему, полковнику, который уже много лет командует полком, приятно получать такие взыскания?
— Не думаю, чтобы было приятно.
— В том-то и дело! — Гришин назидательно поднял тонкий указательный палец. — Так вот, слушайте: катастрофа и авария. Причина ясна — тяжелые, невероятно тяжелые условия эксплуатации авиационной техники. Ведь мы в пустыне! Но допустим, что здесь виновато командование, в частности я, как штурман. Допустим. Но вы думаете, что комиссия учла, взвесила наши условия? Ни-ско-леч-ко! Прибыл с комиссией один штабной жук. Вы его, должно быть, видели, когда были в штабе армии, капитан по званию, такой болтливый, крикливый, списанный летчик, пристроившийся ныне в должности офицера по учету и анализу предпосылок к летным происшествиям. Так вот этот капитан неделю подряд рылся в бумагах и все писал, писал. И каких только недостатков не выловил его наметанный глаз! Якобы у нас и предварительная подготовка к полетам проводится наспех, и тренажи оставляют желать много лучшего, и глубокий анализ предпосылок к летным происшествиям отсутствует, и всякое такое. Целую библию исписал. А потом подсунул командующему проект приказа — бац — полковнику строгий выговор! Между тем, весь учебный процесс проводился и проводится у нас по всем правилам летной службы. К сожалению, мы этого не могли доказать по той простой причине, что не оставляли нужных следов на бумаге.
— Вы все сводите к бумагам, — поморщился Поддубный. — Но помогут ли они вам, если план боевой подготовки все же не выполняется?
Гришин нахмурился и сердито захлопнул журнал:
— После того, что произошло, мы не можем нажимать на все педали с выполнением планов. Естественно, что мы придерживаемся некоторой осторожности. — Положив журнал в сейф, он добавил: — Вы человек взрослый, серьезный, закончили академию и всякое такое. Давайте же будем откровенны. За невыполнение плана нас отругают. Допустим, что это неприятно, Допустим. Но за аварийность в авиации шкуру сдерут. Понятно? Шкуру сдерут! Безаварийность — вот главнейший показатель нашей с вами работы. Летать без аварий и катастроф — непременный долг перед государством. Нет аварий — командир хороший. Есть аварии — командир плохой. Вон его!
— План боевой подготовки — тоже государственное задание, — заметил Поддубный. — Отставать с выполнение плана — это значит оставлять брешь в знаниях летчиков. А где брешь — там и авария.
Гришин не имел намерения продолжать спор:
— У меня все. Вопросы будут?
— Нет.
Поддубный вышел во двор, сел на скамейку под кустом инжира и подумал с досадой, что с первой же встречи поспорил… Но о разговоре не жалел. Гришин показал себя, как в зеркале. Интересно, что же представляет сейчас собой полковник Слива?
А он оказался легок на помине — подкатил на «победе» к штабу.
Представление о человеке, которого никогда не доводилось видеть и о котором лишь слыхал, часто бывает ошибочным. Думаешь, например, о герое, что он — косая сажень в плечах, а встретишься — перед тобой обыкновенный человек, а то еще и неженка какой-нибудь.
Поддубный много слыхал о полковнике Сливе, его подвигах на фронте. «Вон летчики Сливы летят!» «Слива атакует!» Все это должно было означать, что врагу порядком достанется. На команды своего командира в бою летчики отвечали по радио: «Слышу, батьку, слышу!»
Было в нем нечто от Тараса Бульбы, и думалось, что полковник Слива должен обязательно походить на легендарного казака. При встрече так и оказалось. Перед Поддубным стоял вылитый Тарас Бульба, таким, по крайней мере, он представлял его себе: коренастый, с длинными усами, с неизменной трубкой в зубах. Казалось, вот выслушает этот Слива-Бульба рапорт и скажет: «Ну, здорово, сынку, почеломкаемся! А может, давай на кулаки?»
И впрямь, полковник, попыхивая трубкой, начал внимательно оглядывать майора, как это делал Тарас Бульба при встрече с сыном Остапом.
— Неплохо, весьма неплохо, — пробасил полковник, рассматривая парадный мундир летчика, украшенный орденом, медалями и нагрудными знаками. — Неплохо. И хорошо, что не прилипли где-нибудь к штабному столу с академическим «ромбом». Подлинным военным станете. Правда, я старый полковой служака, а есть такая поговорка: каждый кулик свое болото хвалит… Но, майор, поверьте, полк — это высшая инстанция, до которой можно допустить молодого офицера, недавно закончившего академию. Если де офицер попадет в штаб — конец: прилипнет как муха к бумагам. Может, я ошибаюсь? Что там у вас в академии по поводу этого ученые мужи говорили?
Полковник разгладил свои пышные с проседью усы и приготовился слушать.
— Есть правительственная установка: молодых специалистов направлять на производство, — сказал Поддубный. — Думаю, что эта установка касается и нас, военных специалистов.
— Весьма мудрая установка! — воскликнул полковник. — Ну, присаживайтесь, потолкуем. Разрешаю вам обращаться ко мне по имени и отчеству. Так оно как-то проще будет. Семеном Петровичем звать меня.
Они сели на той же скамейке под инжиром. Прямо перед ними торчала вкопанная в землю труба реактивного двигателя, в которую бросали окурки.
— Из разбитого самолета, — указал полковник на трубу. — Аварийность у нас, Иван Васильевич! Беда, не повезло…
— Слышал.
— В штабе армии сказали? — живо заинтересовался полковник.
— Нет, об этом я узнал от Гришина и Гречки.
И Поддубный принялся рассказывать о себе.
Полковник слушал внимательно, не перебивая собеседника. Потом сказал:
— Завидую вам — вы молоды. А я уже гусь старый и порядком потрепанный. Помню, как на наш аэродром — это случилось под Минском — набрела ночью окруженная группа фашистов. Подняли мы с командиром БАО [1] людей по тревоге, и завязался бой. Мне тогда впервые пришлось выступать в роли наземного командира. Бегаю из одного конца аэродрома в другой и не понимаю, что вокруг творится, кто где стреляет. В воздушном бою все ясно, четко и понятно, а здесь — темный лес. И добегался: ранило в ногу. А все-таки мы успели поднять самолеты в воздух и перебазироваться на другой аэродром.
Рассказывая об этом эпизоде, полковник хохотал, вкусно потягивая свою трубку и пуская сквозь усы ароматный дымок «Золотого руна».
— А потом все бои да бои. Так до самого Берлина дошли. Не все, конечно… Но я вот выжил… И состарился в полетах.
Постепенно разговор коснулся техника-лейтенанта Гречки.
— Дайте его мне в экипаж, — попросил полковника Поддубный. — Мы с ним старые друзья.
— Невозможно.
— На демобилизацию еще не представляли?
— Шел об этом разговор, но я не дал своего согласия. Считаю, что Гречка способный техник. Дело знает неплохо, человек честный, работящий. — Полковник поднялся. — Я, к сожалению, должен уехать на аэродром, Иван Васильевич. Если желаете — прошу со мной. Только надо вам переодеться. Белый китель имеете? Нет? Плохо. Приобретите. А завтра представлю вас всем офицерам полка.
