Твоя заря - Гончар Олесь (мир бесплатных книг .txt) 📗
Забелели снега,
Ой, да забелели, белые!..
И кажется, во все четыре стороны света не было сейчас такой дали, куда бы не донеслись эти сдруженные горем женские голоса, которые так и били силою страсти, боли, тоски, будто сами собой рождаясь из-под степной одинокой скирды.
Мчимся.
Еще рано, еще почти ночь. Трасса предрассветная, однако, живет, плавно течет рубинами,- целые галактики огней рдеют во мгле перед нами, бегут и бегут куда-то вдаль, в неизвестность.
Друг мой сидит за рулем, друг детских лет. Светит в темноте сединой, к которой я все не могу привыкнуть,- поседел Заболотный за последние год-два, находясь уже здесь, за океаном, куда его метнула доля на еще одно испытание. Всего, видимо, изведал мой друг на этих своих дипломатских хлебах, горестей и невзгод хватил вдосталь, однако жалоб от него не услышишь, да и по виду не скажешь, что пред тобой человек, утомленный жизнью. Не скажешь, что власть над ним взяли лета или обстоятельства.
Спортивно-легкий, подтянутый, сидит, свободно распрямившись, положив без напряжения руки на руль. Мне представляется, что именно так сидел он когда-то в кабине своего "ястребка", если полет выдавался спокойным и поблизости не виделось опасности.
Заболотный считает себя счастливцем, искренне в этом убежден, хотя и хлебнул в жизни всего,- и в небе горел, выходил из окружения, опять летал и опять падал,- однако же снова вставал на ноги, а что падал - в этом он и не находит ничего странного, ведь, но его словам, жизнь фронтового летчика как раз и состоит из падений и воскресении, все дело лишь в том, чтобы последних на одно было больше..
От одного из бывших его боевых побратимов случилось мне слышать, что Заболотный был летчиком первоклассным, в полку называли его "летающим барсом", хоть сам Заболотный о своих подвигах распространяться не любит,"
а если - под настроение - и вызовешь его на откровенность, то скорее он изобразит себя в ситуации забавной, почти комической. Расскажет с улыбкой, к примеру, как после какого-то там вылета, весь пощипанный, едва дотянул до аэродрома на обрубке одного крыла, или, как у них говорят, "одной плоскости", умолчит только, что товарищи потом сбегались со всего аэродромного поля смотреть, торопея от удивления: на полкрыле парень долетел, на собственном энтузиазме дотянул до родной полосы...
Светает медленно, почти незаметно, все еще едем в сумерках, рубины передних машин то и дело убегают от нас, исчезают в похожих на ночь потемках рассвета. Сигареты, "Кемел" (с верблюдом в пустыне около египетских пирамид) лежат рядом с Заболотным, на переднем сиденье.
Время от времени, не меняя позы, он тянется рукой к пачке, к тому верблюду и, даже не взглянув в его сторону, - привычным, безошибочным движением достает сигарету.
Примял, сунул в зубы, прикурил, коротко сверкнув электрозажигалкой, и опять загнал зажигалку на место, в гнездо на панели. Все это Заболотный делает, кажется, машинально, как будто нехотя и небрежно, а между тем с исключительной точностью,-каждое движение, чувствуется, повторялось множество раз, и со временем оно уже практически доведено до автоматизма. Рядом с зажигалкой на панели пестреет наклеенный рисунок, сделанный детской, рукой: акварельное солнце во взлохмаченных лучах, какието цветочки, букашки - обычная детская иероглифистика... Это работа Лиды, юной нашей попутчицы, которая, забившись, как птенчик, в противоположный от меня угол машины на заднем сиденье, еще, кажется, там додремывает, долавливает свои не выловленные за ночь сны. Наивная.
детская живопись не отвлекает Заболотного, точно и не существует для него,- пристальный водительский взгляд моего друга неотрывно прикован к автостраде. Из полумрака Заболотный открывается мне лишь отчасти: вижу егот чеканный профиль, висок посеребренный, краешек улыбки которая порою появится, промелькнет вызванная неизвестно чем.
- Не волнуйтесь. Соня-сан, все будет о кей! - неожиданно говорит он, видимо вспомнив оставленную дома жену.
Если существует телепатия. Соне, конечно, будет приятно услышать такое заверение.
Минуту спустя Заболотный бросает через плечо взгляд в мою сторону и, убедившись, что я не дремлю, опять подает голос:
- "Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты..."
Помнишь, у Гоголя? Многие любят дорогу, и я, грешный, тоже люблю. Сам не знаю за что. Вот такой тебе ггас1из,- что в нем, казалось бы? Возможно, дороги тем нас заманивают, что несут в себе какие-то загадки, каждый раз обещают какие-то неожиданности?.. Дорога это же всег да тайна! Что ты молчишь?
Слушаю.
Один вид дороги, неужто он тебя не волнует?
Когда как.
В неизведанности и неразгаданности дорог есть нечто общее с человеческой судьбой...
Короткая пауза, и друг мой снова принимается развивать эту тему, воздавая хвалу дорогам, потому что именно они, как он считает, дают человеку, кроме ощущения тайны, еще, может, и полнейшее ощущение свободы! Ведь здесь высвободился ты наконец из-под бремени забот, вырвался из гравитационного поля будней, из никчемной суеты и толчеи! Ты ужо как бы ничей, ты в полете, а где же еще так, как в полете, можешь принадлежать самому себе? Еще вчера был растерзан хлопотами, всяческой вознёй-суетой, был прикован к серой скале тщеты, а сейчас ты в объятиях расстояний, просторов, здесь тебе только ветер брат!..
Чтобы несколько умерить темперамент моего друга, напоминаю о его обещаниях жене - не гнать на трассе вовсю, не превышать скорости.
- Соня поручила нам с Лидой контролировать тебя.
- Пожалуйста,- примирительно говорит Заболотный.-. Только какой из тебя контролер? Кабинетная душа, ты же никогда руля в руках не держал... Чтобы это понять, точнее - ощутить, нужно действительно стать человеком трасс, уловить ритм этих гудящих скоростей, музыку полета! Нет, дорога - это прекрасно! Ты согласна со мною, Лида?
Лида не отзывается.
Заболотный между тем опять дает себе волю:
- Кроме напряжения руля, здесь сбрасываешь все напряжения,- для нервов это как раз то, что нужно. Можешь тащиться ползком, а можешь гнать на все сто с лишком миль, когда уже и шкалы для стрелки не хватает!
Можешь петь от восторга, думать о чем-нибудь приятнейшем, скажем, о глинищах да оврагах нашей несравненной, в дерезе да пылище, Терновщины, которая где-то сейчас на таком от нас удалении, будто Шумерское царство, будто некое стопное Урарту!.. Свободен ты здесь в помыслах и желаниях, можешь улыбнуться кому-нибудь незнакомому, и тебе кто-нибудь улыбнется, пролетая рядом... Потому что здесь, в дороге, в этих скоростях - ты свободен от условностей, суета сует позади, здесь ты равен всем, кто летит, одолевает пространство, ты здесь брат человечеству! - экск'юз ми [Извините (англ.)] за высокий слог...
- Никогда не видела вас таким, Кирилл Петрович,- сказала удивленно Лида.- Это чьи-то стихи?
- Мои, Лида, мои, но больше не буду,- покаялся пред нею Заболотный и спустя время обратился ко мне уже тоном более спокойным, серьезным: - Во всяком случае, дружище, меня дорога всегда ночему-то волнует. Будь то маленькая стежка, убегающая в поля, или современная гудроновая трасса... Разве такая вот лента, исчезающая неведомо где, может своим-видом не вызвать у нас определенных эмоций?.. Помнишь, как, бывало, какой-нибудь прохожий спрашивал у нас, пастушат, в степи: "Куда эта дорога ведет?" Слышишь - ведет?.. Да и нам не терпелось больше знать о нашей дороге: куда она? Откуда? Где ее начало? Где будет конец?
- А по-моему,- вставляет слово Лида,- дороги ниоткуда не начинаются и не кончаются нигде...
Заболотный думает какое-то время, словно взвешивает то, что сказала девчонка, потом признает:
- Может, ты и права... Хотя все на свете где-то да берет свои начала и где-то должно иметь свои финалы... по крайней мере, когда речь о чьей-нибудь конкретной стезе.
Вот хотя бы и у нас с ним,- это касается моей персоны,- началось от стежки на левадах неизвестной тебе, Лида, Терновщины, где-то там встречали мы свою детскую зарю, а теперь вот наматываем мили на этом хайвее...
