Дурная компания - Торин Александр (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
- Коль, а Коль, куда садиться-то? - с залихватскими интонациями спросила одна из них.
- Да не суетись ты, все рассядутся! - Коля ожесточенно продирался сквозь узкий проход. - Погуляли и будя, пора по домам. - Коля снял физкультурную куртку, обнажив рубашку грязного розового цвета с закатанными рукавами. - Щас пивка понесут голландцы, гуляем ребята! Катерина, -протяжно скомандовал он, - занимай позиции, кавалерия!
Бабы сопя начали суетливо запихивать раздутые сумки в багажные секции, явно не предназначенные для этого. Под их напряженное сопение в проходе появились невесть откуда взявшиеся в Амстердаме эскимосы в меховых полушубках, меховых же сапогах, с огромными, грязными, пахнущими кожей и сырой рыбой баулами. Баулы они несли за плечами, причем, проходя мимо, один из них больно задел меня по голове.
- Ой! - с удивлением от внезапной боли вскрикнул я. Один из эскимосов повернулся и посмотрел на меня. Судя по виду, он был довольно-таки молодым парнем, его карие раскосые глаза смотрели прямо в мои. Меня поразила застывшая космическая пустота и неподвижность этих глаз. Я вспомнил, что когда-то в детстве мама водила меня в зоологический музей и точно такие пустые, бездонные глаза были у огромного темно-коричневого чучела морского льва, лежащего на цементной скале в большом сумрачном зале.
Я понял, что объясняться далее совершенно безнадежно. Казалось, парень тоже это понял, он отвернулся и тут же огрел воняющим рыбой баулом пожилого голландца, сидевшего на пару рядов впереди от меня.
Наконец, все пассажиры расселись по своим местам. Самолет с неожиданной бойкостью разогнался, нырнул в белое марево тумана, и вскоре за иллюминаторами засияло солнце. Запахло свежим кофе, и взбодрившиеся и проснувшиеся стюардессы разнесли обед.
Я уже допивал свой кофе, как вдруг с кресла передо мной раздалась странная, жужжащая космическая мелодия, резанувшая своей первозданной дикостью по нервам и заставившая меня вздрогнуть. Мне неожиданно стало жутко. В этом заунывном напеве, резонировавшем где-то в обшивке самолета, казалось было все: долгая темная полярная ночь, бескрайние белые просторы, холод, ледяными иголочками пронизывающий кожу, синеватые глыбы льда, лай собак, скрип нарт по снегу, радость добычи и запах тюленьей крови, запах дыма, чувство насыщения и тепло, распространявшееся по замерзшему телу после еды.
Я с ужасом и любопытством посмотрел в просвет между передними креслами. Передо мной полуобернувшись сидел один из представителей народов Севера, снявший меховую шапку и раскинувшийся на кресле. Лицо его выражало какое-то лучезарное удовольствие, вызванное сытным горячим обедом. В зубах у него была вставлена пластинка, с помощью которой он и издавал эти странные жужжащие звуки. Эскимос поймал мой взгляд и, не переставая жужжать, уставился мне прямо в глаза тем же бездонным и ничего не выражающим пустым взглядом карих неподвижных глаз. Мелодия поднялась на какие-то высокие тона, снова спустилась вниз и продолжалась в своей космической заунывности.
Каким-то шестым чувством я понял, что я уже почти дома, и неожиданно для меня самого слезы навернулись у меня на глаза.
Глава 2. Рейс Москва-Амстердам откладывается.
Москва была покрыта снегом. Самолет покружился над рощицами голых берез, каналом имени Москвы и, подпрыгивая на ухабах, наконец приземлился посреди заледеневшего поля, по которому мела поземка. На непродолжительное время я снова оказался в той точке пространства, в которой прошла почти вся моя сознательная жизнь, где я любил, работал, смеялся и плакал.
Почему-то все официальные лица аэропорта были в омерзительной форме серо-зеленых цветов. Сразу же у выхода из самолета стоял солдатик с каким-то приспособлением и, щелкая кнопкой, остервенело считал пассажиров, сошедших с зарубежного лайнера. Бесформенные женщины в серых мышиных таможенных костюмах, чекистского вида солдаты в зеленых мундирах на паспортном контроле, пристально смотревшие в глаза приезжим, словно пытаясь выявить классовых врагов и шпионов, милиционеры в своих серых пиджаках, все это создавало впечатление того, что я попал в огромную военизированную зону. Таможня не работала, и в единственное окошечко выстроилась огромная очередь ничего не понимающих иностранцев и привычно ожидающих своей очереди недaвних советских граждан. Над последними контрольно-пропускные органы почему-то издевались особенно злобно и изощренно, перетряхивая все чемоданы, как-будто мстили им, прибывшим из-за кордона, за свою неприглядную жизнь.
За линией, разделяющей Россию и нейтральную зону, стояли постаревшие мать и отец и вглядывались в толпу, надеясь увидеть меня. Я помахал им рукой, и мама, увидев меня, сложила руки на груди, словно благодаря Бога за то, что я прилетел и нам довелось-таки еще раз свидеться. За родителями стояла шеренга бандитского вида типов, предлагающих свои услуги по подвозу богатых иностранцев в примечательные места города Москвы. Услуги эти зачастую совмещались с элементарным грабежом доверчивых и мягкотелых жителей мира западной демократии.
В подъезде дома, в котором я провел свое детство, стоял запах запустения и разрухи. На лестницах было темно, так как еще работающие лампочки сразу же выкручивали, а новых достать было невозможно. Какие-то убогие старухи в платках бродили по темным лестницам. У входа стоял самосвал, с которого два мужика в ватниках, ушанках и кирзовых сапогах разгружали рваные бумажные мешки с синей размытой надписью "Санотходы". В одном из мужиков я узнал бывшего маленького мальчика, которого я когда-то видел каждый день катающимся на велосипеде. От мешков, которыми был уже под завязку забит один из лифтов, пахло гнилью.
- Что же это вы таскаете, Ванечка? - спросила мама.
- Да вермишель на фабрике сгнила, нам с батей ее и отдали. Будем кур разводить, - с готовностью ответил он.
Москва, хотя и изменилась, но не так сильно, как я ожидал. Все было почти что по-прежнему, даже люди такие же, только появились нищие старухи и дорогие импортные машины. Последующие несколько дней прошли в веренице встреч, каких-то знакомых и впервые встреченных людей, с надеждой глядящих на меня, спрашивающих: "А где все-таки лучше жить - в Израиле или в Америке?" и ожидающих, что я открою им истину в последней инстанции. Я авторитетно объяснял им особенности жизни за рубежом, описывал красоты и размах Америки, в которой русские инженеры процветают и каждая просверленная дырка приносит фирме миллионы.
Время от времени я аккуратно прислушивался к холодку, то возникавшему и медленно тлеющему у меня внутри, то затухающему и на время совершенно не дающему себя знать. Время пролетело незаметно, голова у меня кружилась, и уже пора было улетать…
Я проходил таможню в том же месте, из которого мы улетали глубокой ночью несколько лет назад. И так же с отчаянием в глазах стояли старики и махали мне руками, и из глаз их текли слезы. Сейчас через этот узкий проходик между стойками проходили подтянутые иностранцы, насмотревшиеся уже вдоволь на заснеженное золотое кольцо России, Красную площадь и Сергиеву лавру. Они везли домой лаковые матрешки, игрушечные самовары и хохломские ложки. Отполированные поручни тускло светились мертвым металлическим светом.
Тогда мы разбудили в час ночи нашего малыша, которому было всего два с небольшим года. "Вставай, зайчик, в Израиль полетим," - сказали мы ему. -"Там в аэропорту всем детишкам дают конфетки". Он с готовностью вскочил и как взрослый оделся, только глазки были заспанные. Мы в последний раз вошли в лифт нашего нового кооперативного дома, квартиру в котором мы с такими мучениями ждали долгих пять лет, а прожить в котором успели всего два года.
- Малыш, мы сюда больше не приедем, - сказали мы.
- Приедем, - ответил он уверенно, - конфетки съедим и приедем!
В аэропорту царил жуткий бардак, огромная толпа, нагруженная тюками, баулами, в большинстве своем состоявшая из беженцев из начинавших полыхать республик Средней Азии, штурмовала тот же полированный барьер таможни. Нас чуть не смели с ног, каким-то чудом удалось протащить положенные нам четыре чемодана и поставить их на барьер, предназначенный для погрузки в самолет. Ребенку было жарко, ночь была в разгаре. "Ну, где же конфетки?" - хныкал он.
