За Дунаем - Цаголов Василий Македонович (читать книги онлайн бесплатно регистрация .TXT) 📗
— А, сволочь!
— Ти сама собак!
За этим последовала отборная брань, и Бабу никак не мог сообразить, что ему делать, да подоспел есаул. Во всю мощь легких он крикнул:
— Молчать! Нижние чины, на выход по одному. Живо!
Команда была подобна разорвавшейся гранате. Мгновенно наступила тяжелая тишина. Из-за стойки выкатился хозяин харчевни и, протянув к есаулу руки, взмолился:
— Деньги! Ваше благородие...
Есаул приказал всадникам занять место у выхода и никого не выпускать, а сам прошелся к стойке и обратился к нижним чинам:
— Что вылупили глаза? Кто из вас не рассчитался? Уплатите деньги и марш отсюда!
Допив вино, солдаты один за другим подходили к стойке и долго пересчитывали медяки, пока, наконец, хозяин не хватался за голову:
— Бог тебе судья! Иди... Ох! Разорили меня!
На выходе стоял Бабу и всматривался каждому в лицо. Прежде чем выпустить кого-нибудь, спрашивал:
— Кто затеял драку?
Все показывали на щуплого казака с лычками урядника и двух всадников из Терско-Горского конно-иррегулярного полка. Наконец в подвале остались одни провинившиеся. Есаул, схватив за шиворот урядника, тряхнул его так, что у того лязгнули зубы:
— Пьяная свинья! Опозорил все воинство! Перед кем?
Доставив задержанных в штаб полка, есаул учинил им настоящий допрос с оплеухами, против которых никто не возражал, лишь бы отпустили.
Оказалось, что урядник до того, как заявиться в харчевню, успел побывать в кабачке. Выпил там изрядно и то ли потерял, то ли у него там украли два рубля. Как бы то ни было, а обнаружив пропажу, урядник с горя забрел в харчевню и после - стакана водки стал похваляться, что у него много денег. Тогда два всадника подсели к нему и стали вымаливать у него взаймы три рубля, которые они задолжали хозяину трактира за вино и закуску. Урядник засмеялся, потом неожиданно умолк и, выпучив глаза, ударил кулаком по столу:
— Ду-рааки!
И тут началась потасовка..
Обо всем этом дежурный написал в рапорте начальнику дивизиона, а арестованных приказал взять под стражу.
Бабу было неприятно, что арестованные оказались ингушами и чуть ли не соседями.
— Мне стыдно за вас,— сказал он землякам.
— Послушай, отпусти нас,— умоляли они Бабу.— Ей-богу, мы тебе подарим ружье. Ингуш не обманет.
Оскорбленный предложением, Бабу даже опешил:
— Мне? Ружье?!
— Мало? А коня хочешь?
— Вы разве мужчины? Наденьте вместо шапок платки! — все больше распалялся Бабу и повернулся к ним спиной.
— Извини, земляк, обидели. А тебе не стыдно держать нас под арестом? Кто знает, может, наш отец был в доме твоего отца гостем...
И тут случилось неожиданное: Бабу открыл дверь и крикнул:
— Уходите...
Но теперь ингуши, поговорив между собой, ответили, что они не уйдут, если их даже поведут на виселицу, потому что, как и Бабу, они тоже родились на Кавказе.
Не выдержал Бабу, махнул рукой и пошел в дежурку.
4
Пока в пересыльной тюрьме шла перекличка, разноликая толпа настороженно замерла в тревожном молчании. Но стоило жандармским унтерам сложить длинные листы с замусоленными краями, как поднялся гомон. Тюремный двор стал походить на встревоженный улей. Арестанты сорвались с мест и забегали взад-вперед по просторному двору, в котором вдруг стало тесно.
Одни сновали в поисках земляков, другим непременно надо было узнать такое, от чего, как им казалось, зависела их судьба, а то хотелось просто поговорить и отвести душу, истосковавшуюся по новому человеку.
В этой пестрой толпе Царай и Знаур выделялись своей необычной для тех краев одеждой. Обращали внимание на их черкески и папахи, а потом уж приглядывались к лицу и качали головами, приговаривая: «Вроде бы похожи на турков». Друзья держались особняком и никогда не разлучались.
— Почему они бегают, как жеребята? — удивился Царай.— Не смог бы я жить среди них.
— Все кричат, и никто не слушает,— пожал плечами Знаур.— Эх, кто знает, что будет с нами теперь?
Он сунул руки в потрепанные рукава черкески и присел на корточки, рядом устроился Царай и тоже на корточках. Ему утром сняли наручники, и он беспрестанно гладил запястья.
Внимание Царая привлек забор из целых сосен, приткнутых одна к другой хлыстами вверх, казалось, они подпирают небо.
— Если бы мне сейчас сказали: «Перепрыгнешь через забор — можешь уходить домой», то...— Цараю показалось, что забор стал выше,—;.. перепрыгнул бы!
— А ты знаешь, в какой стороне наш аул? — спросил Знаур, но, не дождавшись ответа, проговорил с горечью.— Лучше думай о жизни...
— Двадцать лет,—свистнул Царай.—Нет, Знаур, я не буду ждать, пока у меня поседеет голова. Убегу! Запомни мое слово.
— Да разве отсюда можно убежать? Здесь же край света! — Знаур сверкнул глазами на друга, словно тот виноват в чем-то.— Погибнешь в дороге. А мне хочется жить ради сына.
— А я убегу,— совершенно спокойно ответил Царай.
— Куда? Тебя тут же поймают и убьют... Я спрашиваю тебя: куда ты пойдешь пешком?
— Или я убегу, или...— Царай накручивал на палец ус, а сам смотрел на забор, будто примерялся к нему.
— Не мучайся, смирись, и время пройдет быстрее...
— Нет,— глухо проговорил Царай, и Знаур сокрушенно покачал головой.
«Надо сдерживать его, а то наделает бед... Он очень похож на Бабу. Эх, был бы дома Бабу, может, и не случилось бы такое несчастье со мной,— Знаур положил подбородок на колено.— У нас уже пшеницу убирают... Здесь и земля другая, совсем не похожа на нашу». Знаур провел пальцем по земле, потом набрал щепотку земли, хотел понюхать, но передумал и высыпал.
По двору шел пьяный арестант. Он был раздет догола, если не считать мешковины, которая висела на нем, как на бабе широкая юбка, с той только разницей, что мешковина прикрывала его от пояса до колен. Он горланил песню и размахивал руками. Очевидно, он таким образом сохранял равновесие, а то бы упал, не сделав и одного шага.
— Пропил все с себя,— брезгливо поморщился Царай.
— Он умрет дорогой, ночью стало холодно.
— Не бойся, мы будем хоронить его в тот день, когда он не выпьет водки,— грустно улыбнулся Царай.
— А на что он выпьет? Фунт хлеба стоит 14 копеек, а нам дают по 10 копеек.
— Они хотят, чтобы мы погибли дорогой.
— Нет, мы не умрем! Нам надо вернуться домой, и мы вернемся.
— Эх, Знаур, ты слышал, что говорил этот русский?
Он уже второй раз идет в Сибирь... Полгода мы будем в пути... Полгода!
Знаур встал, расправил затекшие ноги и сказал:
— Пойдем, поглядим на людей.
Шли молча. Царай не отрывал взгляда от земли, а Знаур всматривался в каждого встречного. «Да разве отсюда убежишь? Нет, надо терпеть, перенести все, только бы вернуться домой. Эх, у меня уже родился сын, и он очень будет похож на Кониевых»,— Знаур остановился, подтянул сползшие ноговицы и тут их кто-то окликнул:
— Эй, земляки, салям алейкум!
Друзья оглянулись: к ним шел, разбросав руки, арестант, он улыбался неизвестно чему.
— Не узнаете? Вот так диво! Да я же гребенской! Земляк из Кизляра! — воскликнул он.
— Кизляр? — проговорил Царай и вдруг кинулся обнимать казака.— Кизляр! да... Кизляр!
Знаур тоже поздоровался с земляком, но сдержанно, кивком головы. А когда казак протянул ему руку, то крепко пожал ее и отступил в сторону. Он не хотел мешать своему расчувствовавшемуся товарищу.
— Значит, домой? Веселей будет нам добираться вместе-то,— казак перевел взгляд на Знаура.— А ты чего нос повесил? Аль не рад, браток? Домой, домой едем!
— Ты пойдешь домой,— Знаур махнул рукой.— А мы идем далеко... Сибирь.
— Как? А я, дурень, думал... Казак сник, словно ему предстояло отправляться в ссылку.— Тю! Ну ладно. Счастливой дороги вам, земляки. Передать вашим что? Ну, дома что сказать?
