Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
— Итак… — сказал Алеша.
— И совсем не так, — передразнил его кто-то из задних рядов. Алеша поднял гневные глаза, но голос его прозвучал спокойно:
— Кто хочет говорить, пусть выйдет сюда и открыто скажет, чем он недоволен. — В ответ затопали и замяукали в темном коридоре. Широкая стеклянная дверь с шумом распахнулась, насмешливый и злобный голос прокричал, должно быть, в рупор:
— Пускай их Совдеп кормит! Совдеп! А не наша демократическая республика! Нам и самим мало. Понял, комса?! И убирайся…
Высокий, грузный математик Боголюбов встал и шагнул к двери, но в коридоре было уже пусто. Он вернулся на свое место, неся в руках измятую географическую карту. Худощавая «англичанка» с седеющими волосами быстро-быстро вертела в пальцах тонкий батистовый платок. Смуглолицый географ Иванов тщательно расправлял взятую у математика карту. Тишина вдруг прорвалась бешеным хохотом и свистом. «Один, совсем один, — с горечью подумал Алеша, — а они беснуются, как спущенная свора».
— Эй, вы, трусы! — крикнул он. — Поднимитесь сюда и станьте со мной рядом, перед лицом честных людей. Ну, кто смелый не под лавкой, выходи!
Тоненькая девушка, со светлой косой, в коричневом, гимназическом платье, шла по проходу и не спеша поднялась на сцену. На нее смотрели с удивлением.
— Да, они трусы, — сказала она звонким голоском, — и они привели на подмогу своих дружков, не имеющих никакого отношения к нашей школе.
— Правильно! — крикнули из зала. — Гоните чужаков!
Несколько парней, пригибаясь, чтобы не видно было их лиц, побежали к выходу. Их провожали не очень лестными эпитетами. Стало шумно и весело. Боголюбов поднял опущенную голову. Только вчера его, первого из учителей города, приняли в партию большевиков, и он только что мучительно размышлял, как бы помочь этому славному юноше. Боголюбов был заика, и, когда волновался, речь его становилась невнятной. Он встал, подошел к столу, открыл портфель, вынул из него разграфленную бумагу и своим размашистым почерком открыл список идущих на воскресник. Следом за ним расписался географ. Историк Телятьев с присущей ему галантностью уступил первенство дамам: чопорной англичанке и словеснице, внучке знаменитого сказочника-поэта, Ершовой, а потом уже расписался сам. Приложили руку и другие учителя. А потом потянулись юноши в сатиновых косоворотках, девушки в бумазейных платьях — юные представители пригородов Забурхановки и Горбы- левки, получившие возможность учиться в одном из самых привилегированных в недавнем прошлом учебных заведений города. Они давали молчаливый отпор тем, кто показал сейчас свое звериное нутро.
Зал быстро пустел. Алеша свернул список и сунул его в карман. Невысокий человек, с румяным лицом и яркими черными глазами, — заведующий хозяйством школы Трофим Иванович, — положив руку на выключатель, ждал его у двери, сокрушаясь вслух об испорченной карте:
— Такую вещь изничтожили, лоботрясы. Заставь сделать — мозгов не хватит ни у одного!
«Какое у нее лицо! — думал в это время Алеша. — И коса, будто сплетенная из солнечных лучей, и голос…» И перед его мысленным взором стояло, как беленькая девушка неуверенным, детским еще почерком выводит свою фамилию.
Размышляя обо всем этом, он торопливо соглашался с завхозом:
— Да, да… конечно. И у нас, в политехникуме, тоже очень трудно с учебными пособиями. — Он взял в руки карту: — А знаете, ее еще можно разгладить утюгом.
Ранним утром, столкнувшись с кем-то в полутемном коридоре облкомпарта, Алеша посторонился, но тот схватил его за обе руки и весело закричал:
— Алексей свет Николаевич! Много на улице народа собралось?!
— Ни единой души! — досадливо поморщился узнавший Бородкина Алеша и посетовал: «Чему он радуется? Список живых людей не заменит».
— А нет, так подождем! Сейчас собираются по районам, а к семи, часам… Да вот уже первая ласточка голос подает. — Он потащил Алешу в одну из комнат и распахнул окно. Вместе со свежестью раннего утра в него влилась отдаленная расстоянием песня. Пели молодые, слаженные голоса:
В такт ритму угадывалась и мерная поступь. Алеша пожал плечами:
— Первая ласточка не делает весны. Это курсанты политшколы, а речь шла…
— За своих второступенцев беспокоишься? Да у них еще когда больше двухсот набралось!
— Выдумываешь, — вспыхнул Алеша. — Откуда такие сведения?
— А мне сорока на хвосте принесла, — отшутился Саня. — Славненькая такая, голосочек звонкий!
— Я так и думал! Да тебе-то, друг, не к лицу распространять сорочьи вести!
— Ты, чижик-пыжик мой дорогой, не дерзи! — повел лазоревыми глазами Саня. — Мне только что сказали об этом по телефону. И о тебе справлялись, вот не сойти с этого места, не вру! — засмеялся он.
— Чего ты заливаешься? — обиделся Алеша.
— Да ты не сердись, — тряхнул его за плечи Бородкин. — Я сам над собой смеюсь: с самого утра у меня птичья терминология в ход пошла. Ты меня одергивай, если что. Пойдем-ка на улицу, славный молодой человек.
Алеша расцвел: это была высшая похвала в устах Сани. Обычно он так с легкой иронией отзывался о себе самом — славный молодой человек… Он и на самом деле был очень славным.
Американский переулок, — где в нарядном особняке бывшего Русско-Азиатского банка помещался облкомпарт, — был запружен народом. Пестрая и шумная народная волна, затопившая его на грани дня и ночи, всполошила обывателей.
Но эти люди не походили ни на мятежников, ни на анархистов. Они были веселы, беспечны, и рука об руку с мужчинами и женщинами шли подростки и даже дети. Когда стройные колонны разлились двумя потоками, древние, как библейские пророки, деды — сторожа музея и магазина — вышли на середину переулка и долго обсуждали происшествие, так и не докумекав, что к чему.
Городские пошли на Амур, в район Загородной, и ответственными за эту колонну были Бородкин, Гертман и Булыга. Забурхановцы и горбылевцы под водительством своих секретарей райкомов направились на берег Зеи.
Алеша пробежал вдоль школьной колонны и насчитал свыше трехсот человек. Но это были еще не все. Учителя, убоявшись пыли, вышагивали по тротуару, многие из девушек, узнав, в чем будет заключаться работа, побежали домой переодеться. Пыль поднималась над идущими тонким золотистым облаком. Солнце только что проглянуло, и покрытые дубняком дальние сопки пламенели, будто на их склоны набросили сказочное золотое руно. Сразу же за городским театром колонна стала спускаться к реке.
Амур лежал в песчаных берегах, как лиловая змея, блистая чешуйками холодной и влажной спины.
Горбатый плот качался у берега. На бревнах стайкой сидели девушки. Гамберг, в вязаной фуфайке и шапке-ушанке, убеждал в чем-то раскрасневшегося Булыгу; тот приседал, откидывал назад длинное гибкое тело, делая быстрые движения руками. Губы его были плотно сжаты, уголки их усмешливо вздернуты кверху.
— Фома неверующий, — сказал он громко, — гимнастика-то, если хочешь знать, и греет, а одежонка…
К Бородкину, — видимо, признав его за начальника, — подошел кряжистый плотовщик, сунул ему моток веревок и показал рукой на плот.
— На укладку направьте женщин, — сказал ему Саня. — Так… приступим! — Он стал снимать кожаную куртку.
Булыга и Алеша наперегонки бросились к плотам. Их обогнал Бородкин. В светлой вышитой по вороту и подолу васильками рубашке он напоминал отрока с какой-то очень знакомой картинки. На ногах Сани были легкие, выше колен бродни. Он ступил в ледяную воду и стал подводить под конец бревна веревку.
— Нет, Саша, не надо! — крикнул Бородкин, видя, что Булыга хочет последовать его примеру. — Застудишься в своих ботиночках. Беритесь с Гертманом за пилу! — По быстрым и уверенным движениям Сани было видно, что ему не холодно и он чувствует себя здесь так же уверенно и просто, как под надежной крышей облкомпарта, когда он названивает по телефону и одновременно готовится к очередному занятию в политшколе или докладу в какой-нибудь ячейке.
