Повести и рассказы - Гончар Олесь (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Лишь изредка море награждает девушку волнующей, ни с чем не сравнимой радостью… Это когда, направляясь на Керчь или возвращаясь оттуда на рыбозавод, проходит неподалеку «Боцман Лелека».
Мария сразу узнает на палубе Вовика. Он стоит на борту с мегафоном в руке и что-то весело кричит в сторону маяка. Как ни напрягает Мария слух, разобрать она ничего не может, ветер доносит лишь невыразительное:
— Я-а-а…
— Что он там кричит, этот «летучий голландец»? — спрашивает с порога мать.
— Не разберу, мама, — откликается с берега девушка, не в силах признаться даже матери в своих тайных догадках: может, это он кричит «Мари-и-я-а-а»? А может, просто дурачится и тянет лишь это раскатистое «я-а-а»?
Ей хочется, чтобы катер не проходил так быстро мимо, чтобы хоть на миг завернул на маяк. Но для чего? Сюда он прибудет не скоро, не раньше, чем кончатся запасы ацетилена. Доставит полные баллоны и заберет пустые.
— Я-а-а… Я-а-а… — слышится все отдаленнее, все глуше. Звуки стелются низом, по воде, выплескиваются на берег вместе с волной, будто это откликается Марии само море.
Невыразимая печаль сжимает ее сердце.
Девушка — в который раз! — пересчитывает в уме, сколько полных баллонов осталось на складе. Еще много!..
Медленно, очень медленно в короткие летние ночи выгорает на маяке светильный газ!
Вовик-капитан как будто прочитал тайные девичьи думы: прибыл на маяк внеочередным рейсом раньше, чем Мария надеялась.
Было воскресенье, выходной день, девушка стояла на берегу босая, ситцевое платьице легко развевалось на ней. Все, словно чудесный сон, сбывалось перед ней наяву. Сияло небо, расцветало море, и белый красавец «Боцман Лелека», разрезая грудью морскую гладь, полным ходом приближался к маяку.
На палубе было много пассажиров, белели костюмы, звучала музыка, как будто приближалась с моря чья-то счастливая свадьба. Мария сразу догадалась: это рыбозаводцы выехали на прогулку. Догадывалась девушка и о другом: о том, что не кто иной, как сам Вовик-капитан подал им мысль высадиться тут, на маяке, а не где-нибудь в другом месте… Остров чаек был для жителей городка любимейшим местом летних пикников, издавна привлекая их своими пляжами да степным ароматным воздухом. Но прежде все имели обыкновение приставать где-нибудь на окраине рыбацкого поселка или в степи, а сейчас идут прямехонько на маяк, к гостеприимному дому Марии. Девушка едва сдерживала свою радость.
«Боцман Лелека» вырастал на глазах. Уже отчетливо видна на мостике стройная фигура капитана в фуражке, его приветливое, дышащее отвагой лицо… Вот он что-то говорит рулевому, вот уже улыбается Марии, и девичья рука сама невольно подымается для приветствия, радостно машет ему в воздухе книжкой…
— Постой-ка… Кому ты машешь?
Девушка, вздрогнув, оглядывается. На пригорке у маяка стоит отец. Вид у него далеко не гостеприимный: ружье на плече, сам насупился, усы сердито топорщатся. Что он задумал?
— Емельяну Прохоровичу — салют! — кричит с катера добродушный толстяк в белом кителе, весело потрясая над головой бутылкой шампанского.
Это отец Вовика, директор рыбозавода, товарищ Гопкало. И товарищ Гопкало, и большинство других стоящих на палубе пассажиров боцману хорошо знакомы. Вон смеется директорша — высокая видная дама в темных очках, за нею толпятся начальники цехов, их жены, родственники.
Катер замедляет ход, разворачивается, кто-то уже кричит: «Швартуйся!»
Боцман неторопливо спускается к причалу.
— Швартоваться запрещаю, — вскинув ружье, предупреждает он сурово, как часовой.
— Громче! Что вы сказали, Емельян Прохорович?
— То, что слышали. Зона! Швартоваться не дам.
Компания сначала принимает это как шутку.
— Вот вам и «Мыс Доброй Надежды»!
— Нас тут еще холостыми обстреляют!
— Смилуйтесь, Прохорыч! Мы к вам на медок да на ушицу, а вы…
Товарищ Гопкало размахивает в воздухе громадным кружком колбасы, словно соблазняя ею боцмана:
— Чуешь, Прохорыч, как пахнет? Домашняя! Объедение!
Боцман стоит как скала, не улыбаясь, не принимая шуток.
— Зона — и все, — хмуро отворачивается он в сторону. — Остров большой, ищите себе пристанища в другом месте.
Воевать дальше с боцманом бесполезно, такой уж характер: а то еще и в самом деле стрельбу ради праздника откроет…
Катер дал задний ход.
Мария не знала, куда деваться от стыда. Как можно быть таким! Даже тут не отступит от правил, своих, заводских не пустить на берег!
Стояла поникшая, уставившись полными слез глазами в песок, омытый волной, покрытый до самых ее ног тающим кругом белоснежной пены.
Чистыми кружевами плещет море; могли бы они ходить сегодня с Вовиком вдвоем по этим кружевам, по этому светлому, сказочному берегу, который то померкнет, то снова сверкнет, покрываясь пеной, так что даже светлее становится вокруг… А теперь? Когда еще он теперь заглянет сюда и какой след оставит в его сердце неумолимая жесткость отца?
Уже отчаливая, Вовик обернулся с мостика к Марии. Думала, будет злой, а он — как ни в чем не бывало! Неожиданная стычка с боцманом нисколько его не обескуражила, будто другой встречи он и не ждал тут, в запретной зоне маяка. Что, мол, возьмешь со старика? Чудачества его нам известны! И жестом дал понять Марии, что они пристанут в другом месте, даже показал, в каком именно: там, на северной окраине острова, где высятся мачты радиостанции рыбозавода… Девушке нетрудно было догадаться, для чего это все объясняет ей Вовик: он как бы приглашал ее прийти сегодня туда.
Когда катер ушел, Мария с болью в голосе обратилась к отцу:
— Ну как вы можете, папа? Ведь все там свои, заводские, сам директор с ними…
Старик с прояснившимся лицом насмешливо кивнул вслед катеру:
— Вот и директор… Подожди, я его еще на партактиве расчихвощу — будет ему «медок», будет и «ушица»! Такое судно в вертеп превратить!
— Что вы говорите, папа? Какой вертеп?
Мать тоже решительно встала на сторону отца.
— Это все он, тот ветрогон, их привел… Раз угостили медом, так его и в другой раз сюда, как трутня на сладкое, потянуло!..
Мария знала, что мать недолюбливает Вовика, но не ожидала, что ее непонятная антипатия могла зайти так далеко. Оскорбление, брошенное ему вслед, девушка целиком приняла и на свой счет.
Хотелось ответить сейчас матери злым, колючим словом, сказать, что мать топчет ее чувства, что она и ее самое, наверное, никогда по-настоящему не любила, потому что для нее всегда на первом месте были сыновья — Мария имела в виду братьев, один из которых погиб во время войны в Новороссийске, а другой служит сейчас где-то на Крайнем Севере в морской авиации. Им отдавала мать щедрую свою любовь, а Марию с детства считала дикаркой, нелюдимой, больше боцмановой, чем своей дочкой. Так, по крайней мере, казалось Марии сейчас, когда ей хотелось как-нибудь пообиднее донять мать. Но трогать братьев ей и самой было больно, да и мысли ее все время кружились больше вокруг Вовика.
— Какими словами вы бросаетесь… А спросить вас, мама, что он вам плохого сделал?
— До худого дело еще не дошло, а только сердце мое не лежит к нему. Чует, чует оно, что не тот это человек… И тут меня не переубедишь, дочка.
— Я и не собираюсь вас переубеждать. Да и к чему? Вовик пока еще не подсудимый, вины на нем нет и адвокатов ему не нужно!
Выпалила одним духом и, повернувшись, медленно пошла вдоль берега — подальше от маяка. Не туда, где еще едва виднелся катер, где призывно вздымались в небо высокие мачты радиостанции, а прочь — совсем в противоположную сторону.
Мать не спускала глаз с Марии до тех пор, пока она, уйдя далеко-далеко, не села на песок и не склонилась над книжкой. Лишь тогда боцманша, облегченно вздохнув, вернулась к своим делам.
Звать Марию к обеду пошел Дема Коронай. Из всех парней только он один оставался в этот день на маяке. Как и подобало будущему олимпийцу, он тренировался даже в выходной — метал диски и выжимал двухпудовые гири возле сарая, а когда Евдокия Филипповна предложила ему сходить за Марией, охотно принял на себя эту миссию.
