Трава - Солоухин Владимир Алексеевич (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗
Я всегда знал, что растение — живое существо, которое нарождается, растет, вступает в пору зрелости, цветет, оплодотворяется, плодоносит, стареет и, наконец, умирает. Но я впервые увидел, что передо мной действительно живое, шевелящееся существо, шевелящееся не от ветра, а само по себе.
Сработал некий механизм, откуда-то, каким-то образом поступила команда, и части цветка пришли в движение. Я посмотрел на часы, на них было четыре двадцать. Не скрою, что озноб и трепет пробежали по мне, словно я прикоснулся к какой-то великой священной тайне.
— Но почему, почему именно в это время? — спросил я ученых-ботаников, разделявших со мною созерцание Виктории. — Теплее в оранжерее не стало. Часто ведь именно теплота включает в растениях разные механизмы. Светлее или темнее тоже не стало. Что же сработало, что дало сигнал, где это реле, которое включило Викторию, почему именно в это время?
— Так уж она себя ведет, — замечательно ответила Вера Николаевна. Эту фразу в тот день я услышу еще несколько раз.
— Но вы же ботаники, ученые, скажите мне — где? Я понимаю: запрограммированность, наследственность, генетический код… Но где? У нас, у людей, хоть мозг, на который можно ссылаться. Но вот — листья, вот — стебли, корни, бутон. Семечко, в котором, можно бы предполагать, упакована программа дальнейшего поведения растения, семечко это давно исчезло, проросло, остатки его сгнили, семечка больше нет, скажите мне, где скрыта программа! Где руководящий центр? Откуда пришла команда чашелистикам прийти в движение? Почему после двадцатого листа? Почему в этот час? Почему, где и как?
— Вы можете задать нам еще тысячу «почему», «где», «как», мы все равно ничего не сможем ответить. Так уж она себя ведет.
— Ведь даже если предположить, что в природе существует какой-то высший или сверхвысший разум (чего мы с вами, разумеется, предположить не можем), все равно нельзя же предположить, что он управляет и командует каждым экземпляром растения в отдельности. Чепуха, вздор. Но тогда почему, где и как? Извините меня, но я не нахожу для всего этого другого определения, кроме короткого слова — чудо.
Между тем четыре зеленых чашелистика отогнулись настолько, что сверху острые концы их разомкнулись и в образовавшееся пространство высунулись белоснежные концы лепестков, собранных в плотную щепоть, в столбик. Причем лепестки эти, собранные в щепоть, оказались вдруг значительно длиннее чашелистиков, в которые они были до сих пор упакованы.
Был момент, когда «упаковка» отогнулась уже очень сильно, обнажив лепестки во всей их белизне и величине, а лепестки между тем все еще оставались собранными вместе, словно бы слиплись. Вдруг весь этот столбик из лепестков явственно вздрогнул, встряхнулся и разредился. Тотчас три лепестка с одной стороны и один лепесток поодаль первыми отделились от своих собратьев, отлипли и отогнулись на сантиметр-другой. Подобно все той же часовой стрелке, они незаметно по движению, но заметно по результатам движения начали отгибаться все больше и больше, стремясь принять горизонтальное положение и догнать зеленые чашелистики. И другие лепестки, то один, то сразу два, стали отделяться от общего пучка и отгибаться вслед за первыми.
Где-то в научной даже статье я однажды прочитал, что цветок Виктории регии напоминает цветок магнолии. Вот уж чего он не напоминает, так именно цветок магнолии, если не считать, конечно, что оба большие и белые. Цветок магнолии — белая фарфоровая чаша из нескольких крупных лепестков, а у Виктории этих лепестков десятки (около семидесяти), они длинные и сравнительно узкие, ложатся слой на слой, причем каждый верхний слой покороче нижнего, так что самые длинные лепестки — это те, что первыми легли на зеленые чашелистики. Кроме того, и чашелистики и лепестки цветка Виктории, можно сказать, переусердствуют в своем распускании и перегибаются за горизонтальную плоскость, несколько выворачиваются. Весь распустившийся цветок напоминает не чашу, а тарелку, перевернутую вверх дном.
— Она сейчас усиленно дышит, — комментировала события хозяйка Виктории. — То есть в несколько раз интенсивнее обычного.
— Еще бы… ведь это любовь, акт любви.
— Температура цветка сейчас градусов на десять выше окружающего воздуха и остального растения.
— И вы по-прежнему будете утверждать, что она бесчувственна, что она не живое существо?
— Мы этого и не утверждаем. Как это она не живая, если цветет? Вон еще отгибаются лепестки…
— А кто ее опыляет?
— У нас никто. Сначала в оранжерее мы опыляли ее кисточкой, но теперь и этого не делаем. Все равно пыльца каким-то образом попадает на пестик и оплодотворение происходит, получаются семена. На родине, на Амазонке, Виктории помогают опыляться насекомые, конечно, ночные бабочки, ночные жуки. Ведь недаром она распускается перед вечером, в косых лучах солнца. Это ночной цветок. Говорят, что множество жуков наползает в цветок, а потом перед утром он быстро закрывается и захлопывает жуков, как в ловушке.
— А потом?
— Потом, на другой день, в те же предвечерние часы цветок раскрывается вторично, только уже не белый, как сейчас, а розовый. Жуки вылетают на свободу.
— Гуманно с ее стороны. Царица Тамара, как помним, после брачной ночи женихов велела сбрасывать в Терек. Да и Клеопатра… что-то похожее рассказывают про нее.
…Не перед телевизором, не на стадионе мы сидели и не в кино, а между тем часы пролетали незаметно и прошло уже три часа. Рабочий день в оранжерее и вообще в Ботаническом саду давно закончился, все служащие ушли домой. Пришла ночная дежурная и несколько удивилась нашему позднему пребыванию здесь. Татьяна Васильевна несколько раз порывалась сходить к телефону, позвонить домой о том, что задерживается, да так и не оторвалась от цветка.
Вечернее безлюдье и тишина придавали событию некоторую таинственность, интимность. Распустившийся огромный цветок еще более прекрасным отражался в воде. Действительно, ему пришлось упереться в край листа и несколько наклониться в нашу сторону, как бы доверительно и щедро показывая себя.
— Смотрите, он розовеет! Он явственно розовеет.
— Посмотрели бы вы на него завтра. Он будет ярко-розовый.
Белое, начинающее розоветь живое чудо покоилось на воде и отражалось в ней. На улице поверх стеклянного потолка стало заметно темнеть. Но здесь, в укромном зеленом уголке, от распускающегося цветка стало как будто светлее. Рядом с ярким белым цветком словно бы ярче сделалась зелень листьев. Вдруг все помещение под стеклянным потолком наполнилось дивным ароматом — Виктория царственная, Виктория амазонская, Виктория круциана (будем точными) расцвела.
Мы простояли над ней еще около часа. Уходить не хотелось. Сообщницы моего созерцания и любования, постоянные сотрудницы, научные работники Ботанического сада и этой оранжереи, признались мне, что они впервые так вот, по-настоящему разглядели Викторию и прониклись ее красотой.
— Все на ходу, на бегу, — объяснила Вера Николаевна. — Лепестки сосчитать — пожалуйста, кисточкой опылять — пожалуйста, отцветший бутон в воде марлей обвязать, чтобы семена потом не рассыпались, — пожалуйста, лишние листья отрезать и выбросить… Хлопочешь, бегаешь, суетишься. Взглянешь — еще не распустилась, прибежишь через два часа — распускается, бежишь дальше… Очень, очень мы вам благодарны!
— Вот так новости! Это я вас должен благодарить.
…С неохотой оторвались мы от созерцания чуда. Едва ли не на цыпочках и разговаривая едва ли не шепотом, тихонько пошли из оранжереи.
— Значит, утром, вы говорите, она закроется, а к вечеру раскроется снова, но будет уже не белая, а розовая.
— Ярко-розовая.
— А потом?
— Закроется еще раз и расцветет на третий день багрово-красная. И это будет конец цветения. Цветок ляжет набок и начнет погружаться на дно, чтобы там, у дна, вызревали плоды.
— Белый цветок первого дня закрывается, розовый цветок второго дня закрывается, а красный последнего дня цветения? Прежде чем погрузиться в воду, он закрывается тоже?
