Под горой Метелихой (Роман) - Нечаев Евгений Павлович (книги без регистрации TXT) 📗
— Так… что же от меня потребуется?
— Ничего. Ты-то как раз виду подавать не должен, и милиции никакой не надо. Тихо всё сделаем, скрадом. Я тут присматриваюсь кое к кому. Здесь он, узелок-то, в нашей деревне. Ну, ладно, пойду я, пока не развиднело.
С чувством пожал Николай Иванович крепкую руку Андрона, посветлело у него на душе.
В тот же день к вечеру зашел Андрон Савельевич в кузницу топор наварить. Топор — это для виду. Другая думка привела Андрона в кузницу: сказывала Кормилавна, что пока самого дома не было, Карп Данилыч да еще несколько мужиков с Озерной в соседний район выезжали своими глазами посмотреть, как в хорошем колхозе люди живут.
Кузнецу больше всего доверял Андрон: верил, конечно, и учителю, да Карп-то, как ни толкуй, ближе: и германскую вместе с ним воевали, и по женам были в родстве. Как бы то ни было, давно уже понял Андрон: не сегодня-завтра и ему придется заявление писать. Вон и братья Артамоновы, — куда с добром оба хозяева крепкие, — записались. На Верхней улице домов восемь осталось. Косо смотрят на них свои же деревенские; кажется, соседи, а разговору душевного нету. Да и в колхозе не шибко ладно: дырок много, дела пока еще вразнотык идут. А ну-ка в крепкие руки взять бы всё!
Сметливым умом, догадкой, хозяйственным глазом видел Андрон большую силу в колхозе — артель, одно слово. Миром-то и дело любое в полдела, и самая злая беда в полбеды. И всё же не мог решиться, — своего жалко.
Раздвоился Андрон: и в колхоз идти страшно, и единоличником оставаться неохота. Понимал и то, что учитель на него самого виды какие-то имеет; рано или поздно мужик, мол, сам одумается. Вспомнить хотя бы ту же стычку Андрона с трактористом: скажи в тот раз Николай Иванович одно только слово, и был бы Андрон там же, где и Кузьма с мельником. Стало быть, выжидает учитель; ну и Карп, думать надо, поддерживает: в ячейке-то обо всем небось у них переговорено.
Кузница на замке оказалась. По тропинке поднялся Андрон на пригорок, толкнулся в прихваченную инеем дверь, поздоровался, сел у окна на лавку. Роется Карп Данилыч в ящике, болтики старые перебирает, а на верстаке затвор ржавый разобран. Крякнул Андрон, глаза отвел в сторону. А кузнец сам всё выложил:
— Летом еще принесли хуторские: пружина в двух местах лопнула. Сунул на полку, забыл промеж делом. Совсем из головы вышибло. А тут днями прибегает парнишка: «Дяденька Карп, чего же с пружиной-то? Зайцев, слышь, тьма развелось. Яблони точат».
— Так оно, так… Точат, — механически повторил Андрон. — А парнишка-то чей?
— Да с Ермилова хутора — Дарьи Пашаниной сын! Сам-то через семь колен племянником церковному старосте доводится.
Нескладного рыжего Пашаню и самого Ермила Андрон, конечно, не мог не знать. Знал и то, что Ермил был двоюродным братом Ивану Кондратьевичу, и как он разбогател. Яблочко от яблоньки недалеко падает, и сынок нечист на руку оказался. Жил не по-людски: сам ни к кому, и к себе никого. А в позапрошлом году и совсем проворовался.
— Да он же посажен был! — воскликнул Андрон, припоминая последнее дело. — За конокрадство!
— Пока тебя не было, отпустили, — недовольно проговорил кузнец, прилаживая пружину. — Оправданным вышел, да мне что-то не верится. У нас, в колхозе, теперь…
— Все они такие-то — в колхоз, — глухо обронил Андрон в лохматую свою бороду. — Точат…
— Ты чего это? — удивился Карп Данилыч.
— Да вот смотрю на вас, на колхозников… — перевел Андрон разговор на дела артельные, а сам глаз не спускает с затвора.
«Затвор, берданка на заимке, двойное родство Пашани со старостой и с Кузьмой… Тут он и есть, узелок, — думал Андрон. — Может, на хуторе с первых дней и скрывается староста? И Филька при нем?..»
И сказать бы Карпу Даниловичу о своих подозрениях на Пашаню, а вдруг невпопад? На человека напраслину проще всего возвести, а потом-то как? Тут ведь не лошадь какая, — две жизни людские замешаны будут. Нет уж, в деле таком надо с поличным брать, хватать за руку. Хоть и партийный Карп, да ведь где двое знают, и третьему догадаться нетрудно. Потому и осекся Андрон на полуслове, — было о чем поговорить и не упоминая Пашаню, над делами побольше, поважней поразмыслить.
А дела — большие и малые — все упирались в колхоз. Не мог Андрон в стороне оставаться, никак не хотел считать себя отрезанным ломтем. Как это одному оказаться, без народа? В артели и думы у мужиков другие, сколачиваются они ближе один к одному, вместе добиваются чего-то, а тут ночи не спишь, думаешь. Будь дела лучше в колхозе, думать не стал бы Андрон, да вот беда — дела-то не ахти завидные.
Поначалу-то оно и ничего было в артели, а на второй год и яровые осотом заглушило, и рожь погнила в бабках. Ходил председатель Роман Васильев сам не свой. Всем хорош человек, да нету в нем жесткости, уговором норовит больше. А люди ведь разные попадаются: одному и слова достаточно, другому — кол теши на голове. В Константиновке вон развалилась артель — и тут шушера разноликая голову подняла, Чья-то работа сказывалась: воровство да добру хозяйскому порча. В поле ехать — дугу искать примутся, лошадь запрягли — вожжи пропали.
— Вот я и толкую тебе, Карп Данилыч: на язык-то у вас шибко дюжие все подобрались, — продолжал Андрон, — один Артюха десятерых стоит, а хозяина настоящего нету!
Кузнец невесело соглашался: действительно, нет хозяина в колхозе, Роман Васильев слабоват для этого. Сам норовит во все дырки. Бригадиров и голоса не слышно.
Помолчали оба, подвернул Карп Данилыч последний винтик на планке затвора, маслом ружейным смазал, протер еще раз паклей, закурил свою трубку.
— Что верно, то верно, Андрон Савельевич: хозяина у нас нет, — отвечая больше на собственные мысли, в раздумье проговорил кузнец. Помолчал, глянул прищурившись на Андрона и добавил совершенно неожиданное для собеседника: — Толковали мы как-то с учителем, и знаешь, что про тебя он сказал? Нам бы, говорит, бригадиров таких, как Андрон! Они бы и людей каждого к месту определили, и Роману во всем надежной опорой были. Чуешь?!
— Какой из меня бригадир! — хмыкнул Андрон. — Тут человек нужен грамотный, да и поразговорчивее меня. Во мне ни того, ни другого. — Замолчал, головой встряхнул даже, как спросонья: теперь только опомнился, что он и не колхозник еще, что и на него самого недовольно посматривают односельчане, как на обсевок в поле, как на коряжину лесную, что объезжать приходится на дороге.
— Подумал бы ты по-хорошему, — продолжал Карп. — Жалко вот, что не довелось тебе вместе с нами в Старо-Петровском колхозе побывать! Богат ты, Андрон Савельич, самую малость больше того богат, чем следует. Вот и клонит тебя на след хуторян константиновских, забегает одно колесо, вроде той телеги, у которой тяжи неровно закручены. Лошади две, сбруя ременная с шаркунцами, хомут выездной с бубенчиками. И висит этот самый хомут не на рогульке в амбаре, где ему быть полагается, а на собственной твоей шее. Тянет он, гнет твою голову книзу, и видишь ты оттого только то, что у тебя под ногами, ну да в сторону шага на два.
— Ишь ты!..
— А что, не так, скажешь?
Поздно вернулся Андрон и опять до утра просидел на чурбашке. Перед рассветом тихонечко поднялась Кормилавна, перекрестила сонного Андрюшку, босая опустилась в углу на колени, долго молилась, а потом так же неслышно оказалась за спиной Андрона, как в первые годы замужества положила руки ему на плечи:
— Не томился бы ты, Андронушка, не изводил бы себя! Бог с ним, с хозяйством, с живностью. Живут люди…
Андрон и не пошевельнулся, глянул искоса через плечо:
— Советчица выискалась. Шла бы ты… знаешь куда?!
После того как не стало Верочки, Маргарита Васильевна во всем почувствовала себя совершенно одинокой. А тут еще эти нелепые слухи, о которых намекал счетовод. Комсомольцы какими-то недоверчивыми стали, репетиции прекратились. Думалось, что и Николай Иванович в чем-то подозревает. Бывало, зайдет, спросит о чем-нибудь, пусть даже и незначительном, а теперь и этого нет.
