Там, где рождаются молнии (Очерки) - Грязнов Евгений Николаевич (читать книги TXT) 📗
— Откровенно говоря, товарищ майор, не хочу рисковать, — доверительно объяснял политработнику офицер наведения капитан Волков и, словно желая усилить свой довод, добавил: — Ну посажу я за экран Шмелева, молодого неопытного солдата, а в запасе буду держать Баркетова, отличника, специалиста второго класса. Разве это расчетливо?
— А расчетливо ли для ответственного дела готовить по-настоящему не всех, а одного-двух солдат?
— Все это так, конечно, — не находил что возразить Волков.
— Но…
Что стояло за этим «но», политработник догадывался. Самому ему также было небезразлично, как выполнят стрельбы тот же Шмелев, другие ракетчики и какую оценку выставят дивизиону посредники. Ну, а если взглянуть дальше, задуматься над перспективой роста молодых солдат? Не доверили молодым воинам раз, другой, а там они решат, что вообще надо ли стараться, расти, овладевать в совершенстве боевой техникой, раз спрос с них, молодых, невелик, да и есть люди поопытнее их…
Так приблизительно говорил Анатолий Григорьевич офицеру наведения.
— По идее правильно, — все еще искал оправдательных мотивов Волков.
— А зачем же правильную идею отрывать от правильных дел?.. Не вижу логики в ваших рассуждениях и действиях, — уже более определенно и категорично сказал политработник. — Главное — давайте на занятиях большие нагрузки и Шмелеву и другим молодым солдатам.
А через несколько дней, беседуя со Шмелевым, Редько поинтересовался, как у него идут дела. Солдат ответил, что старается, но только настроение иногда падает — стрельбы-то, мол, новичкам не доверят.
— Доверят, — сказал политработник, — все молодые солдаты включены в полигонный расчет.
— Спасибо вам за это, товарищ майор.
Какими же чуткими к этим доверчивым сердцам должны быть старшие товарищи. Политработник не раз убеждался: слово человека чуткого, всей душой болеющего за дело, показывающего пример в службе, всегда находит нужный отзвук в сердцах воинов.
Работая со всеми, доходить до каждого — к этому стремится каждый политработник. Но не каждому удается. Не удавалось поначалу и майору Редько. На первых порах он объяснял это тем, что людей в дивизионе много, а он один, разве дойдешь тут до каждого, везде успеешь?
Выслушав такое объяснение политработника, начальник политотдела заметил:
— И не успеете, конечно. Если бы, скажем, дирижер не руководил оркестром, а пытался попеременно играть на каждом инструменте, то дело бы у него на лад не пошло.
Начальник политотдела посоветовал, как надо направлять на решение задач воспитания партийную и комсомольскую организации, актив. Приезжая в подразделение, часто интересовался, как идут дела у политработника.
…Офицеры ушли домой, а Редько задержался. Уже в привычку вошло у него остаться на полчаса-час, обдумать дела на следующий день. Он любит эти минуты одиночества, которые позволяют и с мыслями собраться, и с совестью побывать наедине. Сейчас, когда комната согрета теплом паровых батарей, а снежные бураны носятся за окном, Анатолию Григорьевичу становится зябко от воспоминаний о той погоде, в какую дивизиону пришлось действовать на учениях, отстаивая звание отличного.
Очень трудно было. Но звание отличного с честью отстояли.
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
Над пустыней опустилась ночь, и окружающие предметы, словно стертые кем-то небрежно, утратили четкость контуров, а затем и вовсе растворились во тьме.
С моря повеяло прохладой. Весь день нещадно палило солнце, накаляя песок, и теперь этот ветерок, заметавшийся в ночи, приятно освежал тело.
Возвращаясь с позиции в офицерский городок, я предвкушал, как окунусь в холодную воду и вместе с песком смою с себя накопившуюся усталость. И в то же время не переставал думать о тех, кому приходится ежедневно в этих песках, среди ветра и зноя, нести трудную службу.
— Стой, кто идет!? — неожиданно раздался тоненький детский голосок, и передо мной возникла фигурка маленькой девочки.
— Свои, — ответил я, вначале растерявшись, а потом рассмеялся и спросил:
— Ты почему не спишь? Кого-нибудь ждешь?
— Папу, — серьезно ответила малышка, — у него сегодня день рождения.
— Как же зовут твоего папу и сколько ему исполнилось?
— Иван Терентьевич Шейко. А исполнилось ему вот сколько, — и девочка три раза взмахнула обеими ручонками.
— Тридцать?
— Ага, — подтвердила моя маленькая собеседница и спросила меня:
— Вы не знаете, мой папа скоро придет?
Ответить я не успел: девочку позвала мать. Откровенно говоря, это выручило меня. Я не хотел огорчать ребенка и говорить, что папа задержится, а обнадеживать было нельзя: девочка бы не легла спать, ожидая отца.
Уже поднимаясь на крыльцо, я начал восстанавливать в памяти, как же прошел этот день у капитана Шейко, день, когда ему исполнилось тридцать лет.
…Утром вызвали в штаб части командира дивизиона. Потом там же потребовался его заместитель. Обязанности командира дивизиона пришлось исполнять капитану Шейко. Дел сразу прибавилось. Необходимо проверить, как тренирует операторов офицер наведения. Опыта у лейтенанта еще маловато, не все еще ладится у него. А впереди — стрельбы… Надо собрать расчет дизелистов, побеседовать с ними об ответственности за сбережение аккумуляторов. Во время последней проверки комиссией штаба здесь были обнаружены недостатки. Почему так случилось? Размышляя над этим, Иван Терентьевич с горечью признавался себе, что в чем-то он допустил промах и сам. Во всем положился на младшего сержанта Суслова, мало контролировал его.
Конечно, один везде не успеешь. Забот у командира много и тут, правильно говорят: без надежных помощников не обойтись. А Суслова еще надо учить и учить. И не только его — всех сержантов. Некоторые из них забывают регулярно подводить итоги социалистического соревнования, другие не учитывают индивидуальных способностей солдат. Отсюда — ошибки. А сам он, капитан Шейко, всегда ли учитывает эти особенности, обучая сержантов?
Вспомнился капитану случай с сержантом Евгением Кувакиным. Однажды во время тренировки Кувакин стал допускать ошибки. Шейко удивился: лучший сержант в подразделении — и вдруг промахи. Говорит об этом Кувакину, а тот слушает его рассеянно. Не выдержал Иван Терентьевич, сгоряча отругал сержанта.
А оказалось — зря. Поговори он тогда с сержантом по-другому и узнал бы, что причины для плохого настроения у командира отделения веские. Сержант письмо из дома нерадостное получил.
Да, воспитание людей — дело тонкое…
Иван Терентьевич направился было к выходу, чтобы поспеть на тренировку операторов, как зазвонил телефон. Штаб требовал поторопиться с очередным донесением, касающимся боевой учебы. А через некоторое время поступило еще одно приказание: направить в часть двух солдат, подлежащих увольнению в запас. Затем еще одно: направить в партком воина, принятого парторганизацией кандидатом в члены КПСС.
Капитан Шейко тут же отдал необходимые распоряжения. Но уйти ему опять не удалось. Пришлось решать и многие другие вопросы. Вот когда Иван Терентьевич понял, каково приходится их командиру. Видимо, здесь необходимо иметь особое дарование, чтобы не распылить свое внимание на так называемых мелочах, уметь быстро определить, что делать в первую очередь, что во вторую, а что и в последнюю. На первый взгляд, все кажется главным, все вроде требует безотлагательного решения. Но это только на первый взгляд. Сориентировавшись в обстановке, капитан Шейко стал действовать уверенней. Вызвав старшину и некоторых офицеров, он поставил им задачи, а сам, надев фуражку, направился на позицию.
Здесь шла тренировка. В кабине станции наведения ракет полутемно. Сколько бы раз сюда ни поднимался Иван Терентьевич, каждый раз его охватывало какое-то особое чувство. Волна гордости поднималась в груди, заставляла сердце биться учащенней.
— Поиск… азимут… дальность… — командовал офицер наведения.
Капитан Шейко встал за его спиной. Сейчас Ивану Терентьевичу хорошо видны и обстановка на экране, и строго сосредоточенные взгляды операторов. На рабочих местах смена рядового Хачатуряна, в которую входили молодые воины рядовые Поплавко и Карпенко. Офицер наведения щелкнул тумблером. На экране сразу же усилились шумы, перерастая в сплошную пелену. Помехи!
