Минута истории (Повести и рассказы) - Жданов Николай Гаврилович (версия книг .TXT) 📗
— В опровержение многих слухов, — сказал он, — имею честь заявить, что министр-председатель на посту! Он не бежал, как об этом безответственно судят непосвященные. Он выехал навстречу войскам, посланным ставкой для водворения порядка в столице. Вчера министр-председатель дал мне аудиенцию у своего автомобиля близ Гатчины. Наши силы велики, и наша победа обеспечена. Сюда, в мятежный Петроград, уже направлен третий казачий корпус во главе с генералом Красновым. Я привез приказ верховного главнокомандующего, касающийся наших обязанностей здесь, в тылу, и сегодня утром познакомил с ним тех, кто руководит силами, сохранившими верность отечеству. Я не собираюсь произносить программных речей, — продолжал он. — Наши идеалы ясны, и они остаются прежними. Нам надо подготовить удар здесь, в городе, удар с тыла, в то время как казаки генерала Краснова и полки, верные ставке, нанесут его в лоб врагу. Смыть позор вчерашнего поражения можно только кровью и победой.
На сухом лице Берга выступили пятна, он говорил отрывисто, как будто швырял на стол одну за другой козырные карты. Уверенность, с которой он говорил, заражала.
— Большевиков никто не поддерживает, с ними жалкая кучка отсталых солдат и рабочих. Это всем ясно! — продолжал он.
В мозгу Ярославцева мелькнуло на секунду воспоминание о грозной людской волне, штурмующей Зимний, но он постарался подавить в себе чувство растерянности, вызванное этим воспоминанием.
Стали говорить другие. Затем поднялся тот, с аккуратным пробором, кого Ярославцев мысленно называл «председателем». Оказалось, что это бывший комендант Петрограда Полковников.
— Мы должны уяснить, что сейчас нанести поражение большевикам можно только под лозунгом спасения революции. Иначе нам нельзя рассчитывать ни на одного солдата, — говорил он с привычной властностью. — Последовательность такова: сначала телеграф и телефон, затем — банк и вокзалы и, наконец, — Смольный.
— А разве не лучше сначала захватить Смольный? — вставил Косицын.
— Лучше, — снисходительно улыбнулся Полковников. — Но сначала надо взять разбег, потом прыгать. Удар должен быть подготовлен в глубокой тайне и нанесен решительно и внезапно! Весьма целесообразно придать нашему выступлению, так сказать, народную внешность. Поэтому наши ударные отряды должны выступать не в своей обычной юнкерской, а в солдатской форме. Через своих людей мы сможем получить достаточное количество солдатских шинелей. Ради достижения делового эффекта на это надо пойти. История оценит нашу самоотверженность. Каждый мужественный поступок, всякое героическое действие будут занесены на ее скрижали.
Этот человек все время хотел дать почувствовать, что он накоротке с историей и выступает как бы от ее имени.
Косицын подошел к Ярославцеву и зашептал:
— Даю слово, имена наши будут овеяны славой!
Ярославцев видел перед собой его желтоватое лицо, колючие, без бровей, глаза, капельки пота на маленьком хрящике носа — все это как-то слишком не подходило для личности, овеянной славой. Но он не нашелся сказать что-либо в ответ.
— Совещание окончено, — сказал Берг. — Пора действовать, господа!
Он попросил представителей юнкерских училищ остаться для получения письменного приказа.
Была глубокая ночь. В коридорах Смольного затих обычный гул. Ленин в пальто, наброшенном на плечи, сидел в большой комнате на третьем этаже и, придвинувшись к столу, писал сосредоточенно и быстро.
«Товарищи трудящиеся! — писал Ленин. — Помните, что вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмете все дела государства в свои руки…»
Он посмотрел в окно, неплотно закрытое коленкоровой гардиной, потер ладонью лоб и подчеркнул слова: «вы сами», «все дела», «в свои руки».
Теперь, когда революция поставила его во главе государства, он испытывал потребность немедленно объяснить людям труда, что и как надо делать, чтобы победить разруху и выбраться наконец из вековой бедности, бесправия, нужды и лишений, в которые вверг народ старый порядок.
Вот уже более получаса никто не входил в комнату. Непривычная тишина стояла вокруг. Ленин исписал еще несколько маленьких листков, положил их в стопку на край стола, поднялся и подошел к окну. Темная узорчатая ветка клена видна была сквозь окно. Тяжелые капли, срываясь с крыши, барабанили о подоконник, и несколько мокрых снежинок косо скользнули по стеклу.
«А ведь скоро зима», — подумал Ленин. Он вспомнил вдруг, как они вместе с братом Сашей катались на коньках в общественном саду в Симбирске и как съезжали с крутой ледяной горы. В первую минуту, когда стоишь на самом верху, становится страшно, и надо сделать усилие, чтобы оттолкнуться. А потом захватывает дух от быстроты, и надо нагнуться вперед и держаться твердо, все время сохраняя уверенность, — тогда не упадешь. И только на полном разгоне, когда кончится спуск, можно уже свободно распрямить корпус и набрать полную грудь воздуха.
Как всегда, вспомнив о Саше, он ощутил поднимающуюся изнутри волну заглушенной боли. Он никогда не давал ей выйти наружу и сейчас привычным усилием постарался подавить в себе эту волну. И все-таки тихо, как грустная, далекая мелодия, глухая боль эта опять, помимо воли, возникла в глубине его сознания.
За дверью послышались голоса, застучали чьи-то шаги. В комнату вошел солдат в мокрой шинели. С нее струйками сбегала на пол вода. Сняв папаху, солдат вытер рукавом разгоряченное лицо с прилипшими ко лбу волосами и, распространяя вокруг себя свежий запах ветреной осенней ночи, спросил внезапно осевшим от волнения голосом:
— Ты, стало быть, будешь председатель народных комиссаров Ленин?
За его спиной стояло несколько человек из здешних, смольнинских, и от них этот солдат, конечно, уже знал, куда и к кому его привели, но, должно быть, долгом своим считал получить подтверждение.
— Да, я, — сказал Ленин.
Солдат, не сводя с него глаз, полез за пазуху и достал небольшую смятую записку.
— В собственные руки приказано тебе передать, — сказал он, протягивая ее Ленину.
Пока Ленин читал, солдат и все остальные смотрели на него с ожиданием и скрытой тревогой.
— Керенский и Краснов повели наступление на Петроград, — сказал Ленин. — Все тот же Краснов! Это становится просто банальным.
На секунду глаза его жестко блеснули, он с сожалением посмотрел на свои записи, как будто ему жаль было отрываться от них.
— Соберите немедленно всех членов Петроградского комитета, — сказал он одному из тех, что стояли в дверях. — Я сейчас приду к ним.
Он взял со стола исписанные листочки, сунул их в карман.
— Вы где же были, на позициях? — спросил он солдата.
— Мы-то? А у самой, почитай, Александровки.
— Это по Гатчинской дороге?
— Вот-вот, — подтвердил солдат. — С этой, значит, если брать стороны от Царского Села, то она, железка, на Павловск идет, а с той если взять, аккурат на Гатчину. И Керенский, слышь, там. Блиндированный поезд у него. Так и пулит из пушки.
— А вы позиции держите?
— Да ить, как сказать, не очень держим-то. Все больше норовим к Пулкову податься. У нас огню-то настоящего нет.
— Огонь нужен?
— Только! — охотно подхватил солдат. — Ежели огонь есть, то тут уж, говори, дело сделано. А без огню куды ж?
Они вместе вышли из комнаты и двинулись по коридору.
Слушая медлительную речь солдата, Ленин думал о том, что надо сделать прежде всего. Надо, думал он, не теряя ни минуты, организовать рытье окопов, возводить проволочные заграждения, необходимо разыскать склады с лопатами и кирками, забрать колючую проволоку. Послать нарочных на фабрики, на заводы, поднять всех к действию, сообщить в Военку Антонову и Подвойскому, запросить помощь у флотских. Очень важно двинуть к Пулковским высотам артиллерию, какая только найдется в городе. Солдат, по-видимому, прав. С пушками будет спокойнее и вернее. Надо вывести на позиции полки Петроградского гарнизона, послать агитаторов в казачьи части, разъяснить им смысл принятых декретов о земле, о мире…
