Человек должен жить - Лучосин Владимир Иванович (прочитать книгу .txt) 📗
Чуднов тоже, кажется, был доволен и время от времени одобрительно на меня поглядывал и улыбался одному мне заметной улыбкой. Эта улыбка как бы говорила: «Ну, вот и нашелся человек, который хочет начинать практику у меня, так что вы, Золотов, не очень-то задирайте нос».
Чуднов записал на листе бумаги наши фамилии; причем, когда я назвал свою, он усмехнулся.
Потом Чуднов спросил, где мы хотим столоваться, в больнице или в городе. Мы согласились столоваться в больнице, так как в городских столовых, наверное, слишком много времени тратится на ожидание.
— Да! Относительно акушерства… Впрочем, подождем, скоро заведующий отделением вернется из отпуска.
— Все, что ли? — спросил Золотов, посмотрев на Чуднова.
— Как будто все, Борис Наумович, — сказал Чуднов, завинчивая авторучку.
— Кто со мной? — спросил Золотов, вставая.
Захаров и Гринин подошли к нему.
Уходя, Захаров бросил мне взгляд, словно говоря: «Ничего, ничего! Главное — не теряться. Все начинается не так уж плохо».
Мне было немного грустно оставаться одному, без Захарова, к которому я успел привыкнуть. Я сидел на кушетке и смотрел на длинный маятник часов, когда резко зазвонил телефон. Чуднов взял трубку и минуты две слушал. Потом положил трубку на рычажок и сказал мне, что его вызывают в горсовет.
— Проведите сегодня денек с товарищами. А хотите, познакомьтесь с терапевтическим отделением без меня.
Он говорил так, будто провинился передо мной и теперь извиняется. Мне стало неловко. Я сказал, что лучше пойду к товарищам. Он кивнул, и я выскользнул из приемного покоя.
Гринин и Захаров стояли возле окна в коридоре хирургического отделения и, видимо, кого-то ждали. Вскоре пришел Золотов. Он был чем-то расстроен, но, заметив меня, оживился.
— А вы почему здесь? — обратился он ко мне. — Сбежали из терапии? — Он был и удивлен и обрадован. Ему явно хотелось, чтобы я сбежал.
Я объяснил ему. И он, кажется, остался не совсем доволен.
— Ну, пошли, — сказал он, глянув на ручные часы.
Мы пошли по коридору.
— Весь первый этаж мой. Вверху — все прочие.
Подошли к белым дверям. Золотов распахнул их, посмотрел на Гринина и сказал:
— Ваша палата. Девять коек.
Гринин благодарно улыбнулся.
Не знаю, о чем думал он в эти минуты, но если бы эту палату отдали мне, я, кажется, закричал бы от радости. Ведь в клинике нам давали курировать лишь по одному больному, а здесь сразу девять человек. Если судить по его виду, он был рад. Он упорно сгонял со своего лица улыбку, а она прорывалась. Из-за этого у него был довольно глупый вид.
Золотов обвел взглядом больных. Некоторые из них лежали, укрывшись одеялами, другие сидели на кроватях; все в каком-то тревожном ожидании смотрели на заведующего.
— Ваш новый доктор, — сказал им Золотов и рукой показал на Гринина. — Прошу любить и жаловать.
Больные перевели взгляд на Гринина. Еще бы — новый доктор! Как не посмотреть! Но, говоря откровенно, я не уловил в их взглядах энтузиазма.
Мы вышли в коридор.
Золотов прикрыл за нами дверь — мы сами не догадались этого сделать — и, глядя на Гринина, сказал:
— Итак, товарищ студент, вы прикрепляетесь к Коршунову, моему помощнику. Я отдал вам его палату. По всем вопросам обращайтесь к нему. Ну, а если будет особая надобность, можно и ко мне. — Он поднял вверх указательный палец.
Как я заметил позже, этим жестом он подчеркивал значительность того, о чем говорит. И еще я заметил, что когда он говорит, то прислушивается к собственному голосу. Сейчас Золотов смотрел на Гринина взглядом экспериментатора.
А Гринин стоял, оцепенев, прикусив губу.
— Что с вами? — спросил у него Золотов. — Случайно, не аппендицит?
— Совсем другое, — ответил Гринин, не поднимая глаз.
— Значит, вы не больны?
— Я здоров.
— Превосходно. Пошли!
Одну палату мы миновали и остановились у дверей следующей. Золотов повернулся к Захарову.
— Вам отдаю свою палату. — Согнутым указательным пальцем он тихонько постучал по двери. Фамилии Захарова он не назвал, как не назвал до этого и фамилии Гринина. — Запомните: завтра будем оперировать. Готовьтесь. Советую почитать об аппендицитах. — И он ласково улыбнулся Захарову. — Познакомьтесь с людьми, с историями болезней. Скажете сестре, что я велел вам дать. Вопросы есть?
— Вопросов нет, — ответил Захаров.
Золотов торопливо пошел по коридору. Мы следили за ним до тех пор, пока он не вошел в какую-то дверь налево. Позже я узнал, что там была операционная.
Мы стояли у окна.
— Жутко не повезло, — сказал Гринин. — Я хотел только к Золотову, из-за этого и поехал сюда… А ты счастливчик, Колька. Ты уже успел чем-то ему понравиться. — Он коротко глянул на Захарова. — Чему меня научит какой-то Коршунов, если он сам три года назад окончил институт? Не для этого я сюда ехал.
— Можем поменяться, — предложил Захаров. — Возможно, Золотов удовлетворит нашу просьбу.
— Теперь уже неловко. Он и больным объявил. — Гринин вздохнул. — И зачем я поехал в эту больницу?
За окном лил дождь. Земля под окнами была совершенно черная, и на этом фоне трава выглядела особенно свежей.
Двухметровый дощатый забор, отделявший больничный двор от парка, и комли сосен во дворе, и даже телеграфные столбы почернели. Сосны чуть покачивались на ветру, словно раскланивались друг с дружкой. Они беспрерывно раскланивались, будто играли. Глядя на них, мне стало весело. На меня дождь никогда не наводил хандру. Я любил всякую погоду, потому что и в дождливой и в ясной есть свои прелести.
— Умрешь от такой погодки, — проговорил Гринин.
— Еще никто не умирал, — сказал я.
— Вот что, пойдемте знакомиться с больными, — предложил Захаров. — Никто не сделает этого за нас.
Мы уже собрались идти, но увидели в конце коридора бегущую сестру. По ее напряженному взгляду я почувствовал, что она бежит за нами. Видно, что-то стряслось, раз мы оказались нужны.
— Борис Наумович зовет. Скорее в операционную! — сказала она, запыхавшись, и положила руку на сердце.
Сестра была очень курносая; впервые я видел нос, который был хуже моего. Но сестре давно перевалило за тридцать, и красота теперь была ей ни к чему.
Мы побежали в конец коридора.
Открыли одну дверь, вторую, — здесь! На операционном столе лежало что-то окровавленное. Не сразу я догадался, что это человек. Пострадавшему переливали кровь.
Золотов стоял возле больного и считал пульс.
— Шок, — сказал он.
Я сразу же вспомнил классическое описание шока, которое дал Пирогов. Я знал его на память, слово в слово. И начал вспоминать, что нужно делать, чтобы вывести человека из шока. Золотов прервал мои мысли.
— Безнадежен — сказал он, сняв свою руку с пульса больного, и пошел к раковине мыть руки.
— Операции не будет? — несмело спросил я, еще полминуты назад уверенный, что операция будет обязательно.
— Нет смысла, — ответил Золотов.
— Почему? — спросил я снова. Мне было неясно. Разве я не могу спросить?
— Он умрет через полчаса, — сказал Золотов, глядя на меня.
Мне показалось, что ему не нравятся мои вопросы. Но ведь я на практике, и я обязан спрашивать как можно больше обо всем, что мне непонятно, и я спросил:
— Почему он должен умереть?
— Лихачество и сто граммов. Разве не слышите, как от него несет?
Я склонился над пострадавшим и без труда уловил запах водки.
— Безнадежен, — повторил Золотов, вздохнул, покачал головой. — Наверно, страшно умирать в двадцать лет. Ведь даже глубокие старики хотят жить. А у него вся жизнь была впереди, но, как видите, не смог ее сберечь. Шоферу и мотоциклисту нельзя пить спиртного, а он напился и врезался в поезд… Скорая помощь, больничная помощь ему оказана, больше нам делать нечего. Оперировать? Он умрет прежде, чем мы закончим. Нина Федоровна, — сказал он сестре, — уберите систему. Хватит!
Сестра вынула из вены больного иглу, санитарка отставила к стене систему для переливания крови.
