Лето летающих - Москвин Николай Яковлевич (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
— Нет, Мишк, побольше. Потому и говорю, что на пятнадцать…
Тут был довольно сложный расчёт, в который входили неизвестные: величина змея, высота полёта, толщина ниток — при одном известном: цена ниток. Чем нитки были толще, тем они были дороже. Самым дешёвым был двойник, самым дорогим — шестерик.
Так, например, увидав в небе крошечного, с ириску, змея, сначала надо было определить, что это: маленький змей на небольшой высоте или большой змей на большой высоте? Если это было установлено, то по величине змея, по дуге провисающей нитки определялась толщина нитки, а по высоте полёта насколько хозяин змея расщедрился, вернее — отец, давая сыну деньги на нитки.
Нитки покупались на пять, десять, редко, — на пятнадцать копеек. И только уж счастливчиками — на двадцать. Это было богатство… Но какие бы деньги змеевик ни получал от отца, он тут же погружался в долгое, сладко-мучительное раздумье: какие нитки покупать?
…Двойника даже на пять копеек дадут очень много, но какие змеи придётся всё лето пускать на этих тонких нитках! Маленькие — не больше развёрнутого тетрадочного листа!.. Пятерик же выдержит полулистового змея, а шестерик — и побольше, но вот беда — на пять и даже на десять копеек этих толстых ниток лавочник даст немного.
А как красив полулистовой змей! Какой у него плавный, важный взлёт! Он звенит, как бубен! А как тянет!.. Да, но что за радость, если такого красавца распустить как следует нельзя! И сам ты и другие ребята в первую очередь смотрят на того змея, который выше. Высокому не страшна перемена низкого надземного ветра; такой змей стоит не шелохнувшись, его можно привязать к колышку… Да что там — оставить на ночь, как «солдатский».
Так-то так, однако на эти деньги высоко можно запустить только маленького змея… И он, лёгкий, не будет тянуть, и трещотка на нём будет еле слышна — комариный писк…
И после раздумий обычно покупались средние нитки — четверик. Лавочник давал его сравнительно много, а четверик выдерживал почти полулистовых змеев.
— А вот это тройник на пятачок! — кивал Костя на узкого змея из жёлтой обёрточной бумаги, который, взлетев, сейчас как бы усаживался, выбирая себе место на небе.
— Вон — Леньки Ксенофонтова.
— Где?
— Справа от «солдатского»… Красный с жёлтым.
— А о н сегодня забирает!..
«Он» — это парящий над всеми, глава всех — синий «солдатский» змей. Если о любом можно было сказать, какие у него нитки, сколько наголовников и прочее, то этот был непостигаем. На земле его никто не видел (казармы стояли за высоким забором), поэтому ходили только слухи, легенды: сделан он из «сахарной» бумаги, размером с человечий рост, пускают его на каком-то никем не виданном десятерике, и он так тянет, что держат его два солдата. Да и не просто держат, а, чтобы не унесло, солдаты обматываются цепью…
8. КВАДРАТ И РОМБ
А на следующее лето Костя решил идти дальше. Сначала мы с ним покинули «челноков», носящихся со своими нелетающими летунами туда-сюда, а теперь Константин как бы покинул меня — обыкновенного змеевика. Он, видите ли, решил «ставить опыты».
Ему показалось мало пускать змея, как все. Недаром, когда мы сидели над оранжевым, вернувшимся из поднебесья, он расспрашивал Графина Стаканыча, почему путы сделаны так, а не этак, почему надо нагибать наголовник, почему то, почему это…
Возможно, на «опыты» его натолкнули два события — два н о в ы х, не похожих на наши змея, которых мы увидели в начале лета.
Первый был необыкновенно красив, и пускал его Аленька — маменькин цветочек.
Справа за забором нашего двора находился лесной склад Бурыгина. Сам Бурыгин был мужчина простой, немудрёный: расхаживал по своему складу, между брёвен и досок, зимой — в ватной куртке, летом — в сатиновой косоворотке; поругивался с возчиками, курил дешёвые папиросы «Трезвон»…
Сидя на заборе, мы иной раз видели, как Андриан Кузьмич, подтянув короткие голенища сапог и сбив облезлую меховую шапку на затылок, помогал возчикам спустить с тележных ходов брёвна или вытянуть лошадь из осенней грязи. Иногда для разминки, отстранив какого-нибудь парня в лаптях, он хватался за большую, звенящую басом продольную пилу…
Но женился этот мужчина на актрисе местного театра Светлозаровой-Лучезаровой. Несмотря на такую фамилию, она в театре была на выходных ролях: или проходила в одной из пар, изображавших гуляющую по бульвару публику, или молчаливой гостьей сидела на чьих-то именинах, или пробегала со щёткой слева направо… Однако прошло время, и судьба преподнесла ей дар. Но не на сцене, а из зрительного зала: Бурыгин, сидя по простоте и бережливости в последних рядах партера, заприметил у задних кулис высокую, худощавую девушку с чёрными запавшими глазами…
Всё это нам с Костей было известно от наших пап и мам, ибо то происходило до нашего появления на свет. А сейчас по соседнему с нами двору лесного склада бегал сынок Бурыгина и Анфисы Алексеевны Светлозаровой-Лучезаровой, по прозвищу «Аленька — маменькин цветочек» или просто «Цветочек».
Алёшка был бы человек человеком, если бы не нежная любовь матери. Не знаем, что происходило у них дома, за стенами, но, находясь на дворовом заборе или на улице, мы видели, как в бурыгинском доме время от времени открывалось то окно, то дверь и раздавалось, как вскрик восторга:
— Аленька!!!
К подбежавшему мальчику протягивалась рука матери то с булкой, то с ложкой варенья, то с ломтиком колбасы… Иногда же ничего не протягивалось, вместо этого Анфиса Алексеевна хватала подбежавшее чадо в пылкие объятия и, закатывая свои чёрные запавшие глаза, горячо целовала Алёшку.
Мамаша не только из Алексея, Алёши сделала какого-то Аленьку, но ещё и обрядила его шутом гороховым — в настоящую взрослую одежду: брючки навыпуск, пиджачок, галстучек. В добавление ещё — причёска на пробор… Аленька — маменькин цветочек напоминал одного из тех лилипутов, которых мы с Костей видели в прошлом году в цирке.
Вначале Алексей, замечая, что ребята смеются, защищался и от поцелуев и от пиджачков, но потом мама внушила ему, что всё это от зависти. Наверно, в самом Алёшке было какое-то зёрнышко от маменьки, и он поверил ей… Стал задаваться, хвалиться. Залезал на забор и, сияя розовой мордашкой, объявлял, что маменька сегодня купила бархатные шторы, а папенька — целый фунт колбасы…
Его, конечно, били — кто же любит хвастунов!
И вот этот Аленька в начале июня вынес на улицу необыкновенного змея. Уже по самому Цветочку это можно было понять. Он то бледнел, то краснел, то от восторга начинал смеяться. Нас он оглядел торжественно-надменно…
Змей был совсем необыкновенный. Во-первых, не из бумаги, а из голубого сатина; во-вторых, на хвосте, как на девчоночьей косе (но только много-много!), были нанизаны тряпичные бантики; в-третьих, он был квадратный, и, в-четвёртых, — самое удивительное! — он находился в… коробке. В плоской большой коробке, в которых игрушечные магазины продают настольные игры.
Да он и был куплен в игрушечном магазине Юдина. Это был покупной змей.
Николо-завальские ребята оторопели… Это всё равно как если бы в магазине купили живую собаку или кошку, которые, как известно, неизвестно откуда появляются. Или ещё вернее — всё равно как если бы из магазина вынесли пять фунтов щей или борща, которые всегда варят дома. Только дома…
На это дивились мы — обыкновенные змеевики. Константина же задел не сатин, не бантики, не коробка из игрушечного магазина, а то, что у Алексея змей квадратный.
— Понимаешь, Мишк, значит, и квадратный летает! — хмуро-раздумчиво сказал он, пытливо, будто запоминая, всматриваясь в покупного змея.
Да, змей был необыкновенный, удивительный, но самое удивительное ожидало нас впереди.
Всё с тем же торжественно-хвастливым выражением на своей кругло-розовой рожице Цветочек вынес змея на середину мостовой и, взявшись за нитку, прытко побежал с ним.
Змей… не полетел. Взмахнув своими бантиками, он вкололся в землю, в пыль.
