Повести и рассказы - Гончар Олесь (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Единым духом, с музыкой, с ходу, — не часто такое бывает, говорили потом бойцы 2-го Украинского. Воспоминание об этом стремительном порывистом бое они донесли до берегов Дуная, до стен Золотой Праги. Было так. Вечером советские части, выбив немцев с Южного вокзала, заняли первые кварталы. Город еще корчился в огне пожаров, окутанный дымом и гарью. Немецкие арьергарды, стреляя вслепую, сдерживали наступление, пока остатки их войск, наталкиваясь на свою застрявшую технику и отступающие части, уползали по разбитому снарядами Кобеляцкому тракту.
Женщины и дети еще сидели в погребах, жадно прислушиваясь к доносившейся перестрелке; еще метались по темным дворам, перетаскивая горячие пулеметы, отчаявшиеся фашисты, как вдруг среди багровой тьмы, клубящейся удушливыми дымами, как позывные великого радостного мира, внезапно заговорил громкоговоритель.
Группа танков, зайдя немцам с тыла, прорвалась к городскому парку, и на самом высоком дереве кто-то установил радио. Кто был он, этот танкист, что влез на дерево под трассирующими пулями, смельчак, которому так хотелось немедленно, еще в самый разгар боя обратиться к Полтаве со словом привета?
— Поздравляем граждан Полтавы с освобождением города! — загремел громкоговоритель, и казалось, будто сразу во всем городе утихла стрельба и только эти слова звучали в угарном дымном воздухе…
— Поздравляем граждан Полтавы с освобождением города!
И полилась — среди стрельбы! — мажорная маршевая музыка.
Это, кажется, произвело самое большое впечатление.
Фашистские арьергарды, услышав могучий голос радио совсем где-то рядом, в парке, властную музыку другой, новой жизни, в панике бросали последние рубежи, поспешно откатывались за город.
Полтава — Киев
1947–1949
ПУСТЬ ГОРИТ ОГОНЕК
В ясный день с высокого берега материка можно увидеть на горизонте, в открытом море, довольно большой остров. Плоский, окутанный синеватой дымкой, он почти совсем сливается с поверхностью моря, растворяется в нем мягкими контурами берегов. Местные жители издавна называют его Островом чаек.
В пору свирепых осенних штормов Остров чаек служит пристанищем для рыбаков, а с весны приморские колхозы вывозят туда свои пасеки. Нигде, наверное, на всем юге нет лучше медоносов, чем на этом острове.
В мае и в июне весь он цветет, как настоящая степь. Собственно, это и есть кусок степи, самой природой отторгнутый когда-то от материка и подаренный морю. Большая, степная, часть острова — несколько тысяч гектаров целины — была еще в первые годы Советской власти объявлена государственным заповедником. С тех пор на равнинных, со всех сторон окруженных морской синевой просторах острова, в нетронутых его травах, перемежающихся кое-где густыми зарослями камыша, лето и зиму живет на приволье множество дикой птицы, никем не стрелянной, не пуганной.
Остров почти безлюден. Только в одной из его бухт притулился к самому берегу небольшой рыбачий поселок с приемным пунктом и радиостанцией рыбозавода. На крайнем южном выступе острова высится маяк. Его вышка видна далеко вокруг.
У подножия маяка, на песчаном пригорке, белеет всего один-единственный дом, новый, капитальный. Там живут старший смотритель и немногочисленный обслуживающий персонал маяка.
Хотя маяк и стоит в стороне от больших морских путей, считается он перворазрядным, и обитатели маяка немало этим гордятся, как, впрочем, и тем, что капитаны рыбачьего флота величают их поселение «Мысом Доброй Надежды».
Старшим смотрителем маяка работает отставной боцман Емельян Прохорович Лелека, известный в Приазовье герой гражданской войны, именем которого назван один из самых больших катеров местного рыбозавода. Могучий боцманский бас Емельяна Прохоровича задает тон всей жизни на маяке. По-флотски подтянутый, собранный, с аккуратно расправленными густыми, цвета махорки, усами, Емельян Прохорович и со стороны подчиненных не терпит ни малейших отклонений от раз и навсегда заведенного порядка. А порядки у него крутые, корабельные: в течение ночи — вахта, утром вся оптика должна быть в чехлах, двор подметен, на камбузе должно все блестеть.
Суровая служба требует четкости, и нет тут исключений ни для кого: ни для самого боцмана, ни для жены его Евдокии Филипповны, на которую возложены обязанности кока, ни для долговязых ребят-мотористов, которые хотя порой и ропщут глухо на жесткий боцманский режим, но жизни своей вне маяка уже не представляют.
Навек посвятив себя морю, почитая морскую службу превыше всего, боцман и дочь свою Марию, задумчивую и немного суровую с виду девушку, направил по морской линии. Сразу после школы послал ее на курсы, и спустя полгода она вернулась на маяк с официальным званием: техник по аппаратуре.
В солнечный ветреный день прибыла Мария на остров. Доставил ее не кто иной, как тот же белый стосильный катер «Боцман Лелека», что шел как раз на маяк с грузом светильного газа.
Встречать новоприбывшую вышла вся команда маяка во главе с боцманом. Емельян Прохорович был в отличном настроении. Отстранив других, подхватил Марию прямо с трапа, и боцманше пришлось-таки подождать, пока старик расцелует дочку, щекоча ее своими махорочными усами.
— Хватит уже тебе, хватит, — с радостными слезами на глазах отталкивала боцманша мужа. — Дай и мне глянуть на дитятко.
«Ничего себе „дитятко“, — весело думали мотористы, топтавшиеся поблизости и тоже ожидавшие своей очереди поздороваться с девушкой. — Выросла, выровнялась, хоть сейчас замуж выдавай…»
— Магарыч с вас, Емельян Прохорович! — подал голос с палубы веселый, немного фатоватый с виду капитан судна Вовик Гопкало. — Когда прикажете реализовать: теперь или в четверг?
Старик, набивая трубку, покосился на палубу:
— Магарыч? Тебе-то за что?
— Как за что? Праздник вам устроил!
— Гм-гм… За это, пожалуй, стоит…
— Только стерегите ее хорошенько теперь, чтобы ненароком не выкрал какой-нибудь капитан. Ишь ведь какая! Капитаны таких крадут!
И шутник с непринужденной легкостью подмигнул Марии, а та зарделась, прижавшись щекой к широкому плечу матери.
— Ну, довольно языком молоть, пора за дело, — махнул трубкой боцман, пресекая шутки.
Пока хлопцы выгружали на берег баллоны с ацетиленом, а боцманша хлопотала на кухне, старик с гордым видом показывал дочке хозяйство маяка, знакомя ее с теми переменами, которые произошли здесь во время ее отсутствия.
В хозяйство Емельян Прохорович вкладывал немалую часть своей неугомонной души, и его немного разочаровало то, что на дочь не произвели ожидаемого впечатления ни реконструированный склад для баллонов, ни новые рыбачьи снасти, развешанные на кольях, ни здоровенный кабан, благодушно похрюкивающий в свинарнике.
— У вас тут как на добром хуторе, — улыбнулась девушка, нисколько не желая обидеть отца, — Обжились…
— А как бы ты хотела? — покосился на нее старик, обиженно ощетинив усы. — И то нужно, и это. У хорошего моряка все должно быть свое, под рукой…
Тем временем Евдокия Филипповна уже накрыла на стол и, встав в дверях, гостеприимно пригласила всех в «кают-компанию».
За обедом боцман угощал Вовика душистым, довольно-таки хмельным «медком» домашнего приготовления.
— Свой мед, первого сбора, — не удержался, чтобы не похвалиться, боцман. И, обращаясь к Марии, добавил: — Уже четыре улья есть, целая пасека… В степь вывез, на травы…
Из всех сидевших за столом Мария одна не пила, но и без меда была как хмельная. Все ей тут так нравилось, так приятно тревожило душу… Чайки вьются под самыми окнами, запах моря слышен даже в доме.
