Твоя заря - Гончар Олесь (мир бесплатных книг .txt) 📗
- Так что же - уступить? О, нет! - взмахнул белым кулаком в воздухе Микола Васильевич.- Через века шли пробивались к своей золотой мечте и теперь перед хуторами остановиться? Пойти на попятный? Поклониться бастионам кулацким? Нет и нет! Но до пощады здесь, дорогой коллега! Битва - непримиримая... Идем сами в бон и смену свою берем, потому что судьбы наши - и детей и взрослых - неразделимы, особенно на решающем этом перевале. где правит один закон: или - или!
- Золотая мечта человечества, смею заверить вас, она и для меня кое-что значит,- склонившись над столом, Андрей Галактионович задумчиво перебирал в пальцах свою опрятную, всегда подстриженную бородку.- Однако видеть своего коллегу, народного учителя, в паре с Миной Омелъковичсм, в одной с ним упряжке,- нет, этого я, убейте, не пойму... Пусть вы идете, вами, скажем, движет идеал, молодецкий порыв, а что движет Миной?
- В нем есть классовый инстинкт - это сейчас тоже немало.
- Сила грубая, стихийная, приправленная черной завистью ко всем и вся,вот что в нем есть. Апостол разрушител-ьства, рыцарь сокрушения - разве не таким он объективно сегодня предстает в этих ваших походах...
- Апостол разрушительства? - легкая улыбка трога ет тонкие уста Миколы Васильевича.- При вашем всепрощении и вдруг такие беспощадные характеристики? А разве не вы прятали его в классе под партой... Проявили ведь гуманность!
- Для меня этот Мина тоже не пропащий. Натура крутая, напористая, не отрицаю... Можно чем-то объяснить даже страсть к самоутверждению, мстительную ярость, которой столько накипело в нем, но разве этого достаточно человеку? Азарт мстителя, страсть к разрушению, пусть они сто раз мотивированы, но такие ли силы создавали чтонибудь стоящее, ценное для всех? Возьмите вы для примера Романа-степняка: вот где человек-творец! Личность, я сказал бы, с приметами человека будущего, такого, что органически стремится улучшить мир, совершенствовать природу и жить в вечном согласии с нею...
- В конкретном этом случае я с вами согласен...
Да и с Миной Омельковичем как будто они дружили прежде.
- А сегодня Мина - как раз его полнейший антипод.
Потому что степной наш селекционер в труде себя нашел, а Мина в собственной нищете видит высшую заслугу, везде и всюду выставляет свои рубища напоказ: вот они, мои латки, я их ношу, как герб, а где ваши латки? Роман для него недруг уже потому, что у Романа растет все и родит, пчелы плодятся, даже скрестить их пробует, чтобы вывести новую степную породу, а у Мины одни мухи жужжат да дереза до самых окон вьется...
- Да что вы населись па нашего Омельковича? - весело восклицает Микола Васильевич.- Будьте же милосердны!
- А я милосерден! Не призываю же я, чтобы на дыбу его тащить за его несравненную леность, за то, что Мина ваш деревца в жизни не посадил, гвоздя нигде не вбил...
Безнадежных не бывает - я так смотрю. И это уж, коллега, вам следовало бы думать, как из вашего приятеля, из такого убежденного лодыря-голодранца да воспитать труженика, совестливого и работящего, способного снискать уважение и в общине, и в будущей вашей земледельческой ассоциации.
- Воспитаем,- уверенно улыбается молодой учитель,- Мина Омелькович и правда не без изъянов, в частности, любит рубануть сплеча. Натура прямодушная, может и ошибиться, но кто в такой кутерьме гарантирован от ошибок? Ведь ситуация исключительная: действовать приходится зачастую наугад, поскольку - первые, прецедента не было, прокладываем дорогу без топографических карт, и потому так она многотрудпа, ухабиста...
- Это верно,- соглашается Андрей Галактионович,- но для меня несомненно и то, что искони в человеке два начала живут, две натуры вечно в душе противоборствуют:
творец и разрушитель. Один возводит храм Артемиды, а другой уже поглядывает на него взглядом Герострата.
Сколько и жив род человеческий, борются в нем эти две силы, две страсти, одна из которых венчает нас венцом бессмертья, а вторая - "ломай, круши!"- становится как бы нашим проклятьем. Здесь вечный бой, он и нынче длится, и какое из этих двух начал победит, какое возьмет верх, от этого, друг мой, зависит все, все... И прежде всего будущая участь вот их,указал он взглядом на нас, затаившихся под одеялом.- А живем ведь для них, думать, радеть о них каждодневно - мы здесь с вами только для этого...
- Сама революция уже как никто о них позаботилась,- решительно отвечает Микола Васильевич, вышагивая по комнате взад-вперед, словно в невидимой клетке, и на ходу похрустывая худыми пальцами.- Позаботилась, подумала, да еще как!.. Сегодня же мы призваны дальше расчистить дорогу, и не сомневаемся, что она выведет нас в заоблачную вожделенную даль! Идем в эпоху, дорогой Андрей Галактионович, где не будет разрушителей - будут одни созидатели! И вот эти воробышки, что угнездились здесь, может, и раскроют там полностью себя, свою творческую духовную энергию, да еще и спасибо скажут, что мы и в пору их детства были начеку, укрепляли их волю, закаляли дух, учили наших отроков не бояться трудностей.
Неужели вы не согласны со мной?
- Попробуй с вами не согласиться, завтра угодишь в кутузку,поднимаясь, грустновато шутил Андрей Галактионович и, опять накинув на плечи пальто, пошаркал своими лодочками-галошами к порогу, осторожно обходя нас, лежащих.- Спокойной вам ночи.
- Нет, по-моему, я вас убедил,- весело говорил ему вслед Микола Васильевич.
- Ни вы меня, ни я вас... А как же завтра?
- Завтра вы снова обходитесь здесь без меня, я ведь опять буду в походе...
Так они и расходились, оставаясь каждый при своем, Андрей Галактионович нес па ветер и метелицу свою простоволосую львиную голову, а Микола Васильевич, уперщисьобеими руками в стол, еще какое-то время стоял перед лампой в глубокой задумчивости. В этот вечер уже не брался он ни за чтение, ни за писанину, даже о наушниках забыл,- застыв в этой позе у стола, он точно прислушивался к чему-то, казалось, самым важным сейчас для него была та зимняя ночь за окном, гудящее ее завывание. А может, что другое слышалось ему в эти минуты, может, "зеленая дубрава" Надьки ему сейчас листьями зашелестела в степи, и зимы еще нет, еще теплая звездная ночь плывет над садом, где вдвоем они с Винниковной стоят, одни в целом свете, и только ясный месяц заглядывает в их сияющие, бледные от любви лица...
Затем, сам себе улыбнувшись, учитель делает несколько шагов к прислоненному к стенке велосипеду, который стоит там покрытый, как конь, какой-то попоной, Микола Васильевич берет ту попону и неспешно расстилает ее себе на кровати,- так он готовит свою суровую спартанскую постель. Еще после этого подойдет к дверям, повернет ключ, всегда торчащий в замке. И, прикрутив, уменьшив фитилек в керосиновой лампе, теперь наконец он ляжет, в последнее мгновение бросив под подушку свой тяжелый черный наган.
XVII
Внезапно занемог наш Микола Васильевич. Простудился, носясь по хуторам в худой своей шинелишке, и к вечеру уже его сжигал жар, Андрей Галактионович собственноручно лечил коллегу, заваривал ему липовый цвет, а мы, школярята, как могли, помогали по хозяйству:
деревянный пол в комнате помыли, досуха вытерли так, что краска засверкала, потом разожгли примус, позатыкали в большом окне щели, чтобы на больного нс дуло.
В тот вечер разгулялась метель, такая пурга, что света не видно, и, кроме нас, слободских, осталась ночевать в школе еще и стайка хуторских детей, которых и раньше в ненастье оба учителя оставляли на ночлег, не отпуская Домой одних, чтобы их не замело в степи. Среди тех, кого приютила школа в тот раз, была и маленькая степнячка Настя-Анастасия, наша Настуся. Уже она теперь не сторонилась нас диковато, эта полнощекая, густо-смуглая школярочка с большими, как у матери, глазами. Чисто вымытые томно-русые косички всегда на ней туго заплетены, пахнут зельем,- никто из нас не может отгадать, каким именно.
Нас притягивает уже само Настусино лицо, не столько даже лицо, как то, что оно усыпано густым маком родинок - одна покрупнее, а вокруг нее еще пропасть махоньких, и правда, как мак,- это, говорят, к счастью! Выпадет же на одного человека столько вот счастья! Как и большинство хуторских, Настуся не больно речиста, скорее даже молчалива, хотя во взгляде из-под черных, раньше почти всегда нахмуренных бровей теперь все чаще просвечивала приветливость к нам, слободским. Андрей Галактионович, хлопоча у занемогшего, избрал Настусю себе помощницей, и в этой роли наша степнячка - пусть и самая маленькая среди нас - показывала себя на удивление смышленой, понимала учителя с полуслова, а кое в чем даже осмеливалась давать ему советы, скажем, что надо бы сейчас больному приложить ко лбу компресс и, кроме липового цвета, хорошо бы перед сном дать ему еще и калину с медом...
