След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич (читать книги полностью txt) 📗
Перелистывая дореволюционные комплекты газеты «Старый владимирец», я нашел там статейку, в которой рассказывалось, как выглядят гусевские казармы. Вот коротенькая выдержка из этой статейки.
«...Чаще всего живут в каморках по две семьи в 8— 10 душ. Каждая семья занимает кровать, обнесенную легкой занавеской, тут же кругом сложено горами тряпье, хламье, развешивается на стены скудное платье, а зимой в каморках сушат белье. Вентиляции нет, воздух промозглый и спертый. Спят вповалку, и дети с ранних лет приучаются видеть сцены, которые их могут только развращать...»
Впрочем, все это я видел своими глазами, потому что в одной из казарм жил мой родной дядя и я не однажды бывал. у него.
В Гусь-Хрустальном почти все постройки были «господскими». Иметь «недвижимую собственность» рабочим и служащим не разрешалось. Даже единственный в поселке магазин принадлежал все тому же хозяину. Заезжие купцы допускались сюда лишь два раза в году: летом — в троицын день и осенью — на праздник Акима и Анны («на якиманны», как говорили местные жители).
При выезде из поселка стояли полосатые загородки— шлагбаумы. Они как бы отгораживали Гусь от всей остальной России и утверждали здесь свой особый уклад жизни, хозяйский суд и управу.
Если кто-нибудь из рабочих не угодил управляющему или в чем-нибудь провинился, следовал строгий приказ:
— Вышвырнуть за шлагбаум!
И человека с семьей, с малыми ребятами, хоть в дождь, хоть в мороз вышвыривали из квартиры, гнали вон из поселка за полосатый шлагбаум.
С течением времени на пустыре за шлагбаумом возникла маленькая слободка, где обитали горемыки, вышвырнутые с завода. Она так и называлась — Вышвырка.
Те, кто жил на этой несчастной Вышвырке, не имели права посылать детей своих в школу, в случае болезни не могли обращаться к заводскому врачу. Наконец, они лишались права пользоваться единственным на весь Гусь продовольственным магазином. Дело в том, что продукты в этом магазине не продавались за наличные, а отпускались по заборным книжкам, выданным главной конторой завода.
Все жители Гусь-Хрустального по своему положению делились на три категории. К первой относились служащие, то есть заводская и фабричная администрация, а также школьные учителя, священник, врач и начальник почты. Ко второй — мастера, то есть алмазчики, стекловары, лучшие стеклодувы и фабричные рабочие высшей квалификации. К третьей — все остальные рабочие. В зависимости от того, кто к какой категории относился, определялось жилье, жалованье и заборная книжка, с указанием суммы, на которую он имел право «забирать» в магазине.
Если говорить о жилье, то служащим полагался отдельный дом. Мастерам — «половинка с кухней» или «половинка без кухни». Просто рабочие жили в казармах.
Была в Гусе еще одна категория — «разрядные», то есть чернорабочие, делавшие все, что прикажут. Разрядные жили в общем сарае и на хозяйских харчах. Им заборная книжка не полагалась. Попасть в «разряд» означало почти то же, что очутиться на Вышвырке.
Поскольку хозяева жили в Петербурге, главным лицом в самом Гусь-Хрустальном был хозяйский доверенный — управляющий.
Не знаю, может быть, Мальцевы специально подбирали таких доверенных, но почти все гусевские управляющие, о которых я слышал от старых людей, были жестокими самодурами.
Об управляющем Гайдукове говорили, что он издал приказ, обязывающий рабочих кланяться не только ему, но даже лошади, на которой он ездил. Иногда Гайдуков останавливал на улице кого-нибудь из рабочих и спрашивал:
— Знаешь ли, кто я такой?
На это полагалось ответить:
— Ты наш царь и бог, батюшка.
Если спрошенный отвечал по-другому, управляющий спрашивал:
— Где работаешь?
— В гуте.
— Пойди и скажи старшему мастеру, что я приказал взыскать с тебя за непочтительность...
О другом управляющем, Титове, старики вспоминали, как о бесстыдном охальнике. В Гусь-Хрустальном для мастеров и рабочих была построена общая баня. По пятницам там мылись женщины, по четвергам и субботам — мужчины. Так вот, управляющий Титов по пятницам отправлялся в баню, бесцеремонно заходил в помещение, где мылись женщины, и, выбрав двух-трех помоложе и покрасивее, приказывал им явиться в господский дом «мыть полы»...
Добрая память сохранилась в Гусе об одном лишь управляющем, Корсакове. Он жил здесь в середине прошлого века и был справедлив в отношении к рабочим людям. В Гусе у Корсакова родился сын Сергей, впоследствии прославившийся как выдающийся ученый, основоположник передовой школы русских психиатров. Но Корсаков был исключением среди мальцевских управляющих.
Во второй половине девятнадцатого столетия, после отмены крепостного права, гусевским рабочим было разрешено обзавестись для своих нужд небольшими огородишками и даже иметь коров. В огородах сажали лук, капусту, в забаву детишкам — репу и сладкий горох. Владельцам коров выделялись в окрестном лесу делянки покосов. Хозяева резонно рассуждали, что огородишки и коровы надежнее привяжут рабочих к определенному месту. Но разрешение иметь огородишки и корову было единственным «послаблением». В остальном же крепостнические порядки почти полностью сохранялись еще долгое время. Власть и управа Мальцевых были незыблемы. Их управляющие по-прежнему творили здесь что хотели.
Заезжих людей в Гусе почти не бывало. Да и откуда? Железная дорога через Гусь-Хрустальный из Владимира на Рязань была открыта лишь в 1907 году, а до старого ямского почтового тракта из Владимира на Муром от Гуся считалось пятьдесят верст. Кроме того, существовал строжайший приказ, запрещающий жителям поселка пускать к себе на ночлег не только посторонних людей, но и родственников. Запрещалось также вечером долго сидеть с огнем. «Хожалые», как называли заводскую полицию, стучали в окна и покрикивали:
— Эй, вы, гасите огонь, спать пора!..
Но, как ни старались они задушить в рабочих людях человеческое и держать их в рабской покорности, искра протеста и возмущения запала в души мастеровых и, разгораясь, давала о себе знать вспышками стачек и забастовок. В феврале 1898 года забастовали рабочие хлопчатобумажной фабрики. Местная полиция, подчиненная главной конторе, не могла справиться с возмутителями спокойствия. Управляющий обратился за помощью к губернатору. Из Владимира в Гусь-Хрустальный прибыли войска и жандармы. Начались аресты. Более двадцати участников забастовки были приговорены губернским судом: одни — к тюремному заключению, другие — к ссылке в Сибирь. Но погасить искру не удалось. В поселке продолжала действовать подпольная группа рабочих-ре-волюционеров. Она уже была связана с Владимирской окружной организацией РСДРП. В конце 1901 года в Гусь тайно стала поступать ленинская газета «Искра». Ширился круг борцов за рабочее дело.
Пройдет четверть века после первой массовой стачки гусевских рабочих, и в 1923 году один из ближайших соратников Владимира Ильича Ленина — М. И. Калинин напишет в «Известиях»: «Гусь-Хрустальный, этот небольшой заводской городок отметится в истории нашей Коммунистической партии как одно из старейших и первых гнезд большевизма...»
5
Мы жили в деревянной «половинке», недалеко от Питерской казармы. Отец работал паровозным машинистом на заводской узкоколейке. Мне было десять лет, и я учился в третьем классе начальной школы, которая находилась возле церкви, довольно далеко от нашего дома. Бегать туда приходилось мимо фабрики и мимо гуты, почти через весь поселок.
Не помню уж, в какой день, но в самом начале марта после первого урока нам объявили, что занятий сегодня больше не будет, и велели идти домой. Мы обрадовались и высыпали на улицу. Была оттепель, снег под ногами маслился. По плотине от гуты к главной конторе двигалась толпа народа и пела, точнее сказать, выкрикивала слова незнакомой песни. Впереди с высоко поднятым красным флагом шагал молотобоец из механической, бывший матрос Колотушкин, которого все в Гусе называли просто Антипычем. В одном ряду с ним шли худощавая работница с фабрики тетя Маша Рудницкая, табельщик Петя Хрульков, хрустальщики Николай Осьмов и Владимир Березкин. Тут же увидел я соседского парня Егорку, а по-гусевски Игорея Фролова и, подбежав к нему, спросил:
