Твоя заря - Гончар Олесь (мир бесплатных книг .txt) 📗
- Но это для нас, а для других?
В самом деле, что для других, скажем, отлетевший в безвестность Роман-степняк в своей пчелиной кольчуге и его красавица дочка, которая хоть и осталась для нас вечно молодой, но кому она здесь улыбнется, кроме нас, на этом хайвее? Или наш тогдашний учитель Микола Васильевич, своей песней при луне вдруг преобразивший наши будничные терновщанские левады в дубравы зеленые, придав им силу поистине чарующую? И сам он, учитель, был для нас совсем не таким, как все остальные люди, и, согласно нашим представлениям, он бы не должен был влюбиться, ему стоять бы выше всех земных страстей, а однако...
Как она всколыхнула тогда пашу Терновщину, эта их внезапная любовь, которая так ярко и прекрасно воспламенилась враз между людьми, нам не безразличными - между новым учителем, которому будто и не пристало бы выступать в роли влюбленного, и пречистой Надькой, ставшей для нас еще прекраснее в этом своем чувстве!
Смешно, наверное, однако и поныне блестит для меня в лунном свете тот пруд-колдобина на наших левадах.
Ночью он был совсем иным, чем днем. Вижу, как звезды тихо стоят в нем. Изредка всплеснется рыбка - к жаркой погоде. Замигают, расплывутся звезды, а мгновение спустя снова встают на место, нарушенная гармония восстанавливается... И вот такое, казалось бы, незначительное, несущественное, а поседевший твой однокашник всюду почему-то носит это с собою, с ним и в иную субстанцию перейдет.
- А что они, подобные всплески, значат, допустим, для.
нее? - обращаю взгляд к Лиде, которая все же задремала, примостив в уголке свою нескладную худенькую фигурку.
- Вряд ли что-нибудь скажут ей все эти терновщанские паши истории... Это только для нас они нечто...
- А вот и ошибаетесь,- неожиданно говорит Лида, и по ее светло-серым глазенкам, пронзительно вспыхнувшим из-под ресниц, я вижу, что она вовсе и но дремала.- Да, да, ошибаетесь!..
И снова опускает ресницы. Заболотный бросает на меня через плечо короткий, сразу повеселевший взгляд: видно, ему приятно, что мы ошибаемся.
XV
Осенью, когда стерни будут вспаханы и мы пустим коров уже по балкам, по капустищам, где одни кочерыжки после срезанной капусты торчат и где нам гуртить коров до самых заморозков, грея утром босые ноги в горячем пепле костра или в теплых коровьих кизяках, в ту осень, когда неусыпные наши матери, не боясь простуды, из холодного пруда будут таскать тяжелую вымокшую пеньку, чтобы наткать из нее зимою холстин,- увидим как-то на взгорке Надьку Винниковну, ведущую за руку свою маленькую Настю-Анастасию в школу. Такая она маленькая вышагивает по пригорку вдоль оврага, где мы пасем, так радостно семенит с новенькой сумкой ученической через плечо,видно, загодя Надька смастерила своей дочке эту удобную, из чистого полотна череснлечку. С порядочным опозданием ведет Надька доченьку свою записывать в школу, пожалуй, все-таки сомневалась, не откажут ли принять ее ребенка по малости лет, а сейчас вот сомнения в ней не заметно, шагает в школу уверенно, и Настенька рядом с матерью словно даже торопится в школу, под седые школьные маслины, за которыми просвечивает красным еще земским кирпичом наша четырехлетка.
- Будет в доме счастье, если жена Настя,- пошутит кто-нибудь из нашей мальчишеской ватаги.
Шагая с девочкой вдоль оврага, Надька раз только и оглянулась в нашу сторону, словно не узнавая нас и эти осенние поблекшие наши балки, где лето было душистым и знойным от конопли, сизым было от головастой тугой капусты и аж приторным от сладкого, перезрелого паслена, где наши "зеленые дубравы", то есть обыкновенные глинищанские вербы, так роскошно купались вечерами в лунном сиянии. Теперь с них уже облетают листья I; наши костры, а бывает, и соловьиное гнездышко упадет, сбитое ветром, а вскоре все здесь еще и мороз закует, всю зиму по этим балкам будет звенеть лед под нашими самодельными, из железных обручей нарубленными коньками. Мы шумно будем высыпать сюда, чтобы по-новому продолжить наши пастушечьи войны; до ночи гоняя с палками, будем мутузить и мутузить "свинку" в популярной в то время игре - слобожанском нашем хоккее!
Но в ту зиму, которая рано дохнула на нас ледяными ветрами где-то с Выгуровщипы, нам будет не до игр, не до забав...
Терновщина бурлит! У всех на устах соз, хлебозаготовки, чуть ли не каждую ночь в помещении школы проходят собрания, сходки неслыханного напряжения, никак наши терновщане не решат, обобществляться им или нет...
Уполномоченного из района слушают почтительно, учителя - еще почтительнее, а потом, погруженные в думы, курят, молчат, пока кто-нибудь из угла, из тьмы рассудительно подаст голос:
- Оно-то хорошо, если хорошо... А если, не дай бог?..
Со сходок возвращаются далеко за полночь, плетутся домой прямо серые,не успеет хозяин нередремнуть, как его уже снова на сходку...
Ох, как кипела, клокотала в те дни наша слобода! Мина Омелькович аж охрип от агитации, выкрикивая на сходках односельчанам, что те, кто слушает кулацких подголосков, скоро запищат, как мыши в норе, а то и вовсе пойдут чертям на обеды! Сколько раз то разбегались терновщапе из соза, то снова сбегались, сегодня записываются, завтра выписываются, сегодня коней сводят в конюшню, а завтра взбудораженные, бесстрашные женщины уже бушуют на майдане:
- Отдавайте нам наших копей!
Наталка, жена Мины Омельковича, натура воинственная, это она тогда возглавила в Терновщине бабий бупт, это ее была идея покарать своего Мину таким язвительным образом: в хомут его! В самый жесткий, лошадиный! Поныне Терновщина помнит, как женщины водили Мину по селу в хомуте! И он не молил о пощаде, достойно, можно сказать, нес нелегкий свой крест, пусть и в виде хомута!.. Бунтарки повели себя с Миной Омельковичем, как инквизиция с Галилеем, вытащили его в том же виде - с хомутом на шее - на выгон, в одну душу домогаясь публичного отречения.
- Говори: распускаю вас! Разбирайте коней - даю такое позволение!..
А он им:
- Не дождетесь, ведьмы! Ничего не скажу на власть...
А кто меня хоть пальцем тронет...
Однако тронули. Повалили в сугроб, и тузили Мину гуртом, и верхом на нем сидела его отчаянная Наталка, совала своего крикуна носом в снег, приговаривая:
- Вот тебе соз! Вот тебе соз!
Ни конюхи, ни правление ничего нс могли сделать с разъяренными женщинами, еще вчера покорные слобожанки наши словно обезумели в тот день: бросив Мину Омельковича в хомуте на снегу, ворвались в конюшню, расхватывают от яслей только что обобществленных гнедых своих да буланых, некоторые из молодиц даже верхом уселись на коней и, сверкая ляжками, пустились вскачь кто куда! И ныне видим, как они, терновщапские наши амазонки, несутся от конюшни выгоном во все стороны с насмешками, с хохотом...
Мина Омелькович, стоя поодаль в хомуте, смотрел на них - как само око истории - с гневом и осуждением, он нарочно с себя хомута не снимал, упрямо выжидая, пока приедут из района уполномоченные и милиция,- пускай увидят его в таком позорище, пусть все газеты напишут, как здесь селькор Око страдал от несознательного элемента!
А в часы поражения самые воинственные из женщин в кутузке сидят, в каменном погребе у сельсовета, исполнители с дубинками их караулят, а Мина Омелькович время от времени сквозь щель в дверях умоляющим тоном ставит жене условия:
- Хочешь на волю - пиши заявление, что больше не будешь...
- Не дождешься, анциболот!
- Ну, прошу тебя... Вот бумага, пиши...
- Скалкой тебя испишу, дай - выберусь отсюда!
А когда уже Наталка оказалась дома после кутузки,- первым делом выбросила из сеней цветистый ковер, что незнамо как приплутал с хуторов к ее честной хате, и давай при полном собрании соседей рубить тот ковер щербатым топором - гех! да гох! из-за плеча по тканому узору-цветенью! "Не нужно мне кулацкого добра! Голая буду, а чужого нитки не возьму!"
Потом какое-то время в Терновщине царило затишье, и учитель Микола Васильевич, вернувшись из округа, куда он ездил на конференцию, даже шутил, узнав о наших событиях, все интересовался, не натерло ли холку Мине Омельковичу хомутом.
