Закон предков (Рассказы) - Яньков Николай Дмитриевич (книги полностью txt) 📗

— Пойду, побалуюсь, — говорит Андрей и просит для лесы суровую нитку или кусок капроновой жилки.

— Во, жилка! — выходит из палатки Чохтоо с мотком в руке. — Настоящая, оленья: шигда.

Андрей пробует — крепче капроновой. Шигдой женщины унты шьют, объясняет Чохтоо. Но и для лесы годится, поди.

Андрей срезает ветку для удилища и уходит по речке вниз. По кустам тихо крадутся обе девочки — Чэкэрэк и Аярик. Дюдувул велел смотреть, куда пойдет парень и что будет делать. В далеких землях нет мира, нельзя никому верить. «Хунта…Ирландия…Израиль», — говорит радио.

Дыбятся горы Кодара. Гудят. Вечная песнь жизни и смерти. Вечная тень радости и печали. Кодар — жестокий и добрый. Кодар, который отнял у Андрея любовь и теперь дает ему силы. Щербатые камни высот скребут облака. Сливаются в белое дым облаков и вечные снега гольцов, где не обитает живое. Редко-редко пройдет лишь загадочное животное — снежный баран.

Между высотами — седловина. Там угадывается оленья тропа. Тропа диких оленей. По этой тропе ушла любовь. Ушла в рубчатых горных ботинках и брезентовых джинсах. Ушла перевалить Кодар, а он, Андрей, остался со стертой ногой у камня, возле которого упражнялся с бубном шаман-любитель, молодой тунгус с речки Курунг-Урях.

И вот теперь Андрей третье лето прилетает из Минска — «с другого края земли» — в Чару, чтобы одолеть Кодар, стать самим собой. Или чуть выше! «Надо быть выше», — говорят про униженных.

В кустах хихикают Чэкэрэк и Аярик. Андрей смешно хлопает себя по щекам и шее — ловит паутов для наживки. Прыгают в бочаге цветастые рыбы — хариусы, ловят мух, паутов и бабочек, упавших на воду. Падает на струю паут с крючком — бросок цветной молнии, вода бурлит. Сгибается в колесо ивовое удилище. В руках Андрея — холодная рыба. Поднебесный гольцовый лед. Запах льда. Настоящая удача всегда цветастая, но холодная. Как дождь для сухого поля. Лед и мудрость. «Истинная мудрость отдает холодком», — сказано древним. Вода холодна и прозрачна. Рубиновые плавники хариусов дрожат в струях. Струи — струны. Река — гитара. Басовито поет в камнях, толкутся в хороводе рыбы. На крючок они кидаются с жадностью. Андрей бросает в траву тяжелых рыб — одну за другой. В сонной траве зундят мухи. У себя за спиной Андрей слышит возбужденный шепот Чэкэрэк и Аярик. Хочется ему хоть одним глазком увидеть Аярик — дивная! Но Андрей чувствует: один шаг в ту сторону — и девушки прошумят в чаще, как ветер.

Дюдувул послал девчонок подсматривать, Чохтоо не пошлет. У Чохтоо лицо мудреца. Мудрость приходит с годами. «Атомная война будет, нет? — спрашивает Чохтоо. — Если будет, то люди одичают и обрастут шерстью, Опять на земле станут жить одни только звери». Старики думают об одном и том же — в Москве, на Волге и вот здесь, в диком углу Кодара: будет ли война?

На таборе шум. Потные Чэкэрэк и Аярик показывают руками, как Андрей машет палкой с ниткой из шигды — ловит рыб. Много рыбы!

Через час приходит и сам Андрей. Он, действительно, едва несет улов. Жирные хариусы тяжелыми гирляндами висят на здевках — таловых прутьях. Два толстых ленка висят отдельно — через плечо. Третий ленок оборвал лесу, ушел с крючком.

— Давай бочки, Дюдувул! — смеется Андрей. — Солить будем.

Чохтоо одобрительно щурится. Шилборок хохочет. Дюдувул недоверчиво трогает рыб: сети нет, как одной маленькой железкой поймал столько рыбы?

Горит костер. Запах ухи и дыма. Солнце упало за спину Кодара — тихо шевелятся последние лучи в оранжевых и зеленых размывах. Уху варит Андрей. Но сначала он рубит дрова. Сверкает лезвие топора, летит щепа. Куча дров! Потом Андрей учит Шилборок готовить уху.

— Сам варить мастер, жену не надо! — смеется Шилборок.

— Надо жену, но-но! — не то сердится, не то смеется Чохтоо. — Аярик нашу бери, сладко жить будешь! Ладная девка. Мальчика родит. Надо мальчика!

Этот рыжий — ладный парень, только все время горбится, будто на его плечи тяжелое давит.

Аярик в смущении прячется за спину матери. Андрей тоже вдруг краснеет от неожиданности: Аярик красивая. Чэкэрэк низкорослая, толстенькая — тарбаган, каким он бывает под осень, в сезон охоты. Аярик быстрая, тонкая. Глаза на матовом смуглом лице по-восточному длинные. Губы не надо красить и щеки — натуральный румянец, свой. Имя Аярик — звук летящей стрелы.

— Завтра вместе пойдем рыбачить, — чтобы скрыть смущение, говорит Андрей Дюдувулу.

Аярик! Андрей даже смотреть на нее боится. Глаза слепит. А точнее — накатывает липкая робость, туман. «Аярик нашу бери себе в жены».

Костер качает тени. Схлебали уху, хвалят Андрея. Дареный радиоприемник Дюдувула гудит без умолку. Звучит венгерский чардаш.

— Плясать охота, — говорит Шилборок и колотит ладонями в ритм танца.

— Аде! Аки! Омоко!

Гудит лунный Кодар, гудит чардаш. Пляшет Дюдувул с Шилборок, и обе девчонки пляшут.

— Хумкай, хорго, хунде! — забавно кривя рот, кричит эвенкийские танцевальные выкрики Дюдувул.

Аярик в черном спортивном трико и белых «городских» туфлях. Ломкая стрелка. Молния. Огонь в глазах. Не по земле стучат каблучки белых туфель — по сердцу Андрея.

Аярик зовет в круг — улыбкой, взмахом рук. Но Андрей сидит — размяк, словно рыба на солнце, недвижимый. Оцепенел. Сладкая тоска, боль и робость. «Аде, аки, омоко!» — эвенкийско-венгерский чардаш.

А Чохтоо опять о войне. Были люди хунну. Не хотели работать. Воры. Хотели обманывать, отнимать, грабить. Бумагой и спиртом отнимать не умели, отнимали прямо — дубиной и топором. Саранчой шли, тучей. Вой, дым и пыль. Эвенки отодвинулись в глубь тайги, в сторону Ночного моря. Унесло хунну. Пришли ниоткуда и ушли в никуда. Только искры остались. Размело по земле искры. Сейчас они мелькают в глазах людей. Искры вражды, жадности, зависти. Свирк — и нету. Свирк-свирк! Мелькающий стоп — огонь самолета. Пересилят, разгорятся искры в огонь — будет атомная война. Люди одичают после того и обрастут шерстью. Будут ходить в лесу одни только звери.

Огонь костра качает танцоров. Тени качает. Ночь блестит в круглых глазах оленей.

— Хунну-хунта! Хунну-хунта! — изобретает новые танцевальные выкрики Дюдувул.

Силы исходят. Дюдувул и Шилборок падают на траву. Чэкэрэк и Аярик убежали в кусты. Смеются, хихикают. В спину Андрея летят из темноты пихтовые шишки. Девичьи игры.

Андрей не знает, что делать: обидеться на эти смешки или вскочить, догнать Аярик, осыпать лицо дикими поцелуями? Догнать и схватить невесту — бывает такой обычай…

Спят на стойбище. Все спят. Только Андрей остался сидеть у костра на медвежьей шкуре. В палатку нельзя. Там — Аярик. Магнитное поле. Дрожь осиновых листьев.

Олени фыркают, трясут ушами. Звенит бурбулен, окликая звезды. Белый пепел на углях. Струйки дыма как бы сплетают в замысловатое кружево слова и думы Чохтоо, который сидел на той стороне костра. Старик опять спрашивал про отца. Среди молодых певцов у отца кличка: Сипатый. «Водку-спирт пьет? Но-о! Почему старости-то боится?» Бывают такие люди: боятся своей старости и чужой молодости. Пинают молодых. А может, на крепость пробуют? У дикарей было испытание для молодых воинов: ставили босыми ногами на раскаленные угли. Андрей обжегся, не выдержал испытания. У него свое: Кодар! Висит над головой — огромный и темный. Давит. Где-то далеко наверху ледяные поля Сыгыкты — застывший страх.

Ночь и дым. И рассвет — дым. Туман в отрогах. Андрей несет к речке бочонок замачивать. Приволок из лесу на дрова две огромные сушины, а теперь налаживает бочки. Бочки у Дюдувула рассохлись. Клепки рассыпались. Олень с бельмом на глазу сопит, тычется мордой в плечо Андрея — соли просит. Олень Чохоты — одноглазый. Смирный олень. Дюдувул стоит босиком возле палатки, чешет спросонья грудь. Андрей манит его ладонью: пойдем рыбачить! Уйти, пока спит Аярик.

Речка петляет в камнях, крутит прозрачные струи в ямах. Ямурит. Андрей налаживает удочку себе и Дюдувулу. Паутов еще нет — рано. Андрей цепляет на крючок рыжего древесного муравья, забрасывает на воду. Всплеск, удар! Дюдувул хохочет, радуясь первой рыбине. Все просто! Рыб в яме — стадо оленье. Кажется, сунь руку — пальцы откусят. Роса блестит на траве. Радуга в каплях росы, цветной огонь.