Соленое озеро - Солоухин Владимир Алексеевич (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Постепенно разговор перешел от институтской темы вообще на литературу и не помню уж как перешел на Гайдара. Впрочем, это логично. Ведь «Гайдар» хакасское слово, и я, возможно, спросил, почему у Аркадия Петровича Голикова хакасский псевдоним.
– Говорят, – спросил я, – что это слово означает не то «всадник, едущий впереди», не то «смотрящий вперед». Правда, что ли? И слово это не то бурятское, не то монгольское? Правда, что ли?
И Миша вдруг в этих таежно-пасечных условиях заговорил откровенно. Сначала робко (аккуратный, сдержанный он человек, лишнего, бывало, ничего не скажет), а тут – откровенно. А может быть, одна откровенность (о московской писательнице) как бы открыла «клапан» откровенности вообще.
– «Гайдар». – не торопясь, как обычно, говорил Миша, – слово чисто хакасское. Только правильно оно звучит не «Гайдар», а «Хайдар»; и означает оно не «вперед идущий» и не «вперед-смотрящий», а просто «куда». – Ну и почему же Голиков взял себе в псевдонимы хакасское слово «куда»? – А его так хакасы называли. Кричали: «Прячьтесь! Бегите! Хайдар-Голик едет! Хайдар-Голик едет!» А прилепилось это словечко к нему потому, что он у всех спрашивал: «Хайдар?» То есть куда ехать? Он ведь других хакасских слов не знал. А искал он банду Соловьева. И самого Соловьева ему хотелось поймать. Его из Москвы специально прислали Соловьева ловить, а никто ему не говорил, где Соловьев прячется. Он подозревал, что хакасы знают, где Соловьев, знают, а не говорят. Вот он и спрашивал у каждого встречного и поперечного. «Хайдар?» Куда ехать? Где искать? А ему не говорили. Один раз в бане запер шестнадцать человек хакасов. «Если к утру не скажете, где Соловьев, всех расстреляю». Не сказали. А может, и не знали, где Соловьев, тайга ведь большая. Утром он из бани по одному выпускал и каждого стрелял в затылок. Всех шестнадцать человек перестрелял. Своей рукой. А то еще, собрал население целого аила, ну, то есть целой деревни… Семьдесят шесть человек там было. Старухи и дети, все подряд. Выстроил их в одну шеренгу, поставил перед ними пулемет. «Не скажете, всех перекошу». Не сказали. Сел за пулемет и… всех… А то еще в Соленом озере, да в Божьем озере топил. В прорубь под лед запихивал. Тоже – многих. Тебе и сейчас эти озера покажут. Старожилы помнят…
– Да кто же такой Соловьев-то был?
– Банда соловьевская была. Значит, Соловьев – бандит.
– А почему не выдавали его? Боялись мести?
– Нет, своих он не трогал. У него в отряде… в банде то есть… девяносто процентов хакасов было, хоть сам он русский казак. Своих он не трогал… Даже песни про него сочиняли…
– Но если он своих не трогал, кого же он трогал?
– Тогда продразверстка был, хлеб у мужиков отбирали подчистую. Свозили в общественные амбары, на ссыпные пункты, увозили обозами. А он этот хлеб отбивал, оставлял на прокормление отряда… то есть… банды. Остальное возвращал мужикам… Его три года ловили, даже Голикова прислали из Москвы. Но и он Соловьева не поймал, хоть и стал здесь Гайдаром.
Сон после ухи (и того, что перед ухой) сморил нас в конце концов, а утром мы к вечернему разговору уже не возвращались. Во-первых, почва, на которую упали Мишины семена, была, значит, не совсем готова, а во-вторых, Миша почувствовал, наверное, что сказал лишнее (ведь были еще не перестроечные, а всего лишь застойные времена).
Одним словом, оба мы сделали вид, что вчерашнего разговора не было. Во всяком случае, замысла во мне – все разузнать и рассказать людям – не вспыхнуло. Но… дрожжинка в сусло была уже брошена и процесс брожения возник. (А один мой приятель, художник, выражается в похожих случаях грубее, но, может быть, и точнее. О непривычной идее, которую надо привнести людям, он говорит так: «Важно человеку вошь в голову запустить. А потом она сама (идея) свое дело будет делать. То там зачешется, то там зачешется… И в конце концов человек поймет, как будто проснется».)
…На вольный, привольный, изобильный край (некоторые хозяйства имела до тысячи лошадей и до десяти тысяч овец) вдруг обрушилось чудовищное насилие. Насилие и в большом, и в малом, насилие беспардонное, непререкаемое, неслыханное и невиданное ни в какие времена.
Об этих местах, то есть о Минусинской котловине, то есть о Хакасии, написан роман. Его написал красноярский писатель Анатолий Чмыхало, и называется он «Отложенный выстрел». Поскольку главный герой романа и нашего очерка – одно и то же лицо, то я роман, естественно, прочитал и должен сказать, что его автор для семидесятых годов, когда роман писался, да со скидкой на отдаленность от московского, хотя бы некоторого «свободомыслия», довольно объективен и даже временами смел. Конечно, он не мог изменить советскую терминологию: «богатей», «банда», «бандиты», равно как и официально-советскую оценку происходивших событий, но временами он поднимается все же почти что до объективности, то есть до правды.
В сценке насилия, которую я хочу тут из романа переписать, будет упомянут голод за Уралом, на Волге. Так вот, для не очень осведомленных читателей это требует пояснения. Подробнее (совсем подробно) об этом читайте в книге о В. И. Ленине «При свете дня», а сейчас, хотя бы – несколько необходимых слов, чтобы понять обстановку в стране того времени.
Большевикам, как явствует из ленинских слов, предпосланных эпиграфом к этой книге, удалось сравнительно легко захватить власть в России. «Россия завоевана большевиками». Труднее было эту власть удержать. На этот счет Лениным была разработана чудовищная теория, сводившаяся к изъятию у населения всего хлеба, сосредоточению этого хлеба (и вообще всех продуктов) в своих руках и распределению этого потом по своему усмотрению и своим нормам. Вся страна была посажена на паек. В двух главных городах – Петрограде и Москве был инспирирован голод, чтобы под этим предлогом (борьба с голодом) отбирать хлеб у крестьян. Специальные заградотряды не пускали никого, кто пытался провезти хлеб в голодающие города. Все это называлось продовольственной политикой, а еще продразверсткой. Голод с людоедством и детоедством охватывал одну губернию за другой. Вот почему в отрывке из романа, который мы сейчас выпишем, как образчик беспардонного насилия упоминается голод за Уралом, на Волге.
