На далеких рубежах - Гребенюк Иван (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— И то правда, идите, Челматкин, отдыхайте. А вы, Иван Васильевич, все же не забывайте, что «Победа» не МиГ, не больно нажимайте на скорость.
— Не беспокойтесь, Семен Петрович! — ответил Поддубный, садясь за руль. А Лилю спросил взглядом: «Не ждали?»
— Ради Бога, осторожнее, — только и успела сказать Харитина Львовна.
Машина выкатила на дорогу. Поддубный притормозил, открыл дверцу.
— Переходи, Лилечка, ко мне.
Девушка молча пересела.
— Я не понимаю вас, Иван Васильевич. То скрывались от меня, а то не постеснялись отца… А если бы он не согласился? А если бы мать запротестовала?
— О, ты уже сразу на «вы»!
— Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе…
— Ну, об этом я даже не подумал.
— Ты слишком самонадеян.
— Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так сказать, показываю лицом.
— А как ты узнал, что я собираюсь в аул?
— Интересовался…
— А где пропадал?
— Как где? На аэродроме. Дома.
— Я сержусь на тебя.
— А я люблю сердитых.
Поддубный снял фуражку, и Лиле захотелось отодрать его за чуб, отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.
За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так, чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.
— Не смей смотреть!
— Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в кювет.
— Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.
— Вот это уже неправда, — рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и долго молчал. — А помнишь, Лиля, как в день нашего приезда Максим Гречка принял тебя за мою жену?
— Ну и что?
— Гречка не так уж ошибся.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, Лиля, — уже совсем иным, без тени веселости голосом, промолвил Поддубный, — я хочу сказать… — он запнулся и остановил машину. — Я серьезно…
У Лили замерло сердце: «Говори, милый, любимый, говори!»
Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего…
«Глупый, — подумала Лиля, — неужели это так трудно сказать?..»
Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе, промелькнули незаметно.
Давно ли выехали из Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул Талхан-Али. Он лежал среди зеленых полей хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного дрожащей дымкой марева. Стройные тополя и развесистые карагачи скрывали строения.
Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.
До этого майор Поддубный видел туркменские аулы лишь с воздуха. Они мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили небольшими, беспорядочно разбросанными строениями. Аул Талхан-Али представлял собою довольно большое селение с улицами и домами европейского типа. Это был новый, колхозный, социалистический аул. То там, то здесь, у домиков дехкан, под карагачами и шелковицами, стояли «Победы», «Москвичи», мотоциклы. Аул был зажиточный — это сразу бросалось в глаза.
— Вон там живет Зейнаб, — Лиля показала на хорошенький домик с этернитовой крышей и навесом на весь фасад. — Да вот и она сама!
Из-за ограды на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы ее были заплетены в четыре тугие косы, какие носят незамужние туркменки. В ней Поддубный сразу узнал ту скуластую смуглянку, которую впервые видел на веранде коттеджа. Заметив за рулем автомобиля офицера-летчика, девушка смутилась.
— Зейнаб! — окликнула ее Лиля.
Зейнаб бросилась к машине.
Девушки обнялись. Лиля познакомила подругу с Поддубным.
— Я тебя ждала, ждала, да и ждать перестала, — сказала Зейнаб на отличном русском языке. Год назад она окончила университет и теперь преподавала в школе-десятилетке русский язык и литературу.
Все трое вошли в дом.
Зейнаб приоткрыла дверь в соседнюю комнату.
— Эдже! — позвала она.
На зовы вышла пожилая женщина, закутанная в белый платок. Поздоровавшись с Лилей, как со старой знакомой, она с приседанием, по-восточному, поклонилась летчику.
Поддубный огляделся. Пол в сенях заслан войлоком-кече, а в комнате — коврами. Круглый стол, стулья, шкаф с книгами и кровать завершали убранство этой опрятной и уютной комнаты.
На стенах — фотографии, картины в рамах.
Кроме этой комнаты в доме было еще три. Очевидно, мужские и женские спальни.
Вскоре пришел хозяин дома — пожилой плечистый человек в халате и шапке — и его сын Байрам — подвижный паренек лет шестнадцати-семнадцати. Сын был одет так же, как и отец, но вместо простого халата носил шелковый, и шапка у него была не черная, а серая, из каракульчи, с раструбом вверху.
Отец и сын также разговаривали по-русски. Байрам, узнав, что майор недавно служит здесь, вызвался показать ему аул. Прежде всего он повел гостя в чайхану, верне, в чайчи. Там несколько дехкан, разместившись на ковре и обливаясь потом, пили гокчай. Отдельно в углу перед недопитой пиалой сидел старый туркмен, напевая какую-то песню под аккомпанемент дутара.
Поддубному показалось, что он где-то встречался с этим стариком. Ба! На его шапке летная кокарда! Да ведь это тот самый Бояр, который привез на аэродром трос, перебитый Телюковым! Старик тоже узнал летчика и вежливо, широким гостеприимным жестом указал на место рядом с собой.
— Садитесь, а то старый Бояр обидится, — подсказал Байрам.
Пришлось Поддубному отведать гокчаю.
Чтобы угодить дорогому гостю, Бояр снова ударил по струнам дутара и хриплым голосом затянул песню.
— О чем он поет? — обратился Поддубный к Байраму, потягивающему из пиалы горячий зеленый напиток.
Тот, вслушиваясь в слова, передавал содержание песни.
— Про летчиков, которые летают над горами, как соколы… Тем летчикам не страшны ни грозные бури, ни густые облака. Сильнее и смелее орлов те летчики. Орел в облаках не полетит — упадет на землю и разобьется. А Летчики летают в облаках, летают по ночам и не разбиваются. Их, этих летчиков, обучает усаты полковник…
Это была песня-импровизация. Старый Бояр выступал сразу в трех ролях — музыканта, поэта и композитора.
— Вы пригласите его к себе, — сказал Поддубный Байраму. — У меня есть отличное вино, угостим доброго старика.
— О, старые люди вина не пьют. Мухаммед запретил. Молодежь вино пьет, а старики — не пьют.
— А все-таки пригласите.
Байрам обратился к старому Бояру, и тот в знак согласия закивал головой.
Байрам показал майору школу, где учит детей дехкан его сестра Зейнаб, библиотеку, клуб, правление колхоза, пруд.
Когда они вернулись домой, стол был уже накрыт.
Лиля принесла из машины три бутылки портвейна, привезенные Поддубным. Подали плов, конечно, в пиалах, но в каждой пиале была либо вилка, либо маленькая чайная ложка. Старый Бояр за стол не сел, устроился на ковре, скрестив под собой ноги; от вина и впрямь отказался.
Не села за стол рядом с мужчинами и мать Зейнаб — не дозволено обычаем…
— Глубоко засел в душе стариков бог, — стыдливо пояснила Зейнаб.
Ели плов и запивали портвейном. Потом Байрам принес дыню, которая своим размером могла бы поспорить с самой крупной тыквой. А до чего вкусна и ароматна! И хоть хозяин видел, что гости и так в восторге от дыни, он расхваливал ее, как только мог. А разрумянившийся от вина Байрам клялся, что эта дыня едва ли не самая маленькая из тех, что лежат у них в погребе…
Поддубный не знал здешних обычаев и, боясь обидеть гостеприимных хозяев, не поднимался первым из-за стола. А хозяин, очевидно, ждал, пока поднимется гость. Обед, таким образом, затянулся надолго и, когда наконец закончили его, солнце уже клонилось к закату.
— Я с большим удовольствием искупался бы, — вытирая влажное лицо, сказал Поддубный. — А ты, Лиля?
— Иди купайся, а я побуду с Зейнаб.
— Идем вместе.
Поддубный соскочил с балкона и протянул Лиле руку.
— Здесь не принято, чтобы мужчины купались вместе с женщинами, — сказала Лиля.
— Тогда прогуляемся.
