Единственный свидетель(Юмористические рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Сели обедать, а теща еще с подковыркой — ко мне: «Если, говорит, ты, дорогой зятек, не пойдешь в свою партийную организацию и не расскажешь чистосердечно, как ты опростоволосился, я сама пойду». Я говорю: «Я же беспартийный». А она мне: «Собираешься в партию вступать — значит, должен быть как стеклышко». Такая старуха!.. Да-а-а!.. Вот и все, товарищ Пучков. Ничего не скрыл. Теперь — разбирайте!..
Опустив голову, Бабкин ждет, что скажет секретарь.
Пучков смотрит на его спутанные, черные, с курчавинкой волосы, на большие руки с узловатыми сильными пальцами, лежащие на столе, и не знает, что сказать. Ему и смешно, и немного досадно, и почему-то неловко. Смутное это чувство неловкости и мешает ему говорить.
Наконец, он произносит:
— Это хорошо, что ты все начистоту рассказал, Бабкин. В партию ты еще не принят, а проступок непартийный уже совершил. Но, с другой стороны, дело у тебя сложное, с психологией, как говорится. Надо подумать, посоветоваться. Подай письменное заявление. Обсудим на парткоме — вызову.
Бабкин поднимается. Лицо его разгладилось и кажется теперь не таким суровым и тяжелым. На душе легче стало.
— А почему не пришел ко мне поговорить? — с упреком говорит Пучков.
Бабкин молчит.
Когда он выходит из комнаты, секретарь партийного комитета снова принимается за тезисы своего доклада. Но работа у него не клеится — мешает именно то чувство смутной неловкости, какое появилось у него после исповеди Бабкина.
Секретарь начинает ходить по комнате, курит, думает — анализирует по сложившейся привычке. Потом садится за стол и записывает в свой блокнот с тезисами: «Усилить внимание к людям. Ближе к ним стоять. Знать их душевный мир».
Последнюю фразу он подчеркивает двумя жирными чертами.
1955
ЧУТКОЕ ОТНОШЕНИЕ
Чуткое отношение
Нынешней весной одна ленинградская студентка безумно влюбилась в своего курсового комсомольского организатора, товарища Клирикова.
Это был серьезный юноша с прической «ежиком», увлеченный своей наукой. Впрочем, он не принадлежал к жутковатому виду заучившихся сухарей. Но что касается любви, то ему было не до любви: нагрузка мешала! А вот Леночке — так звали нашу студентку — нагрузка почему-то не помешала влюбиться в Колю Клирикова со всем пылом своей увлекающейся натуры.
Влюбившись в комсомольского организатора, Леночка загрустила. Выражаясь языком классиков, она «не знала, как открыться избраннику сердца в своем чувстве».
Встречая Леночку в коридорах института, Коля Клириков здоровался и даже разговаривал с нею, но лишь на академические или общественные темы.
— Чем объяснить твой «неуд» по сопромату?.. Не возьмешь ли ты на себя нагрузку по организации стенной печати?..
Леночка обстоятельно отвечала на вопросы комсомольского организатора, а сама грустно смотрела на его «ежик» и думала: «Вот взять так просто и сказать: по „сопромату“ загремела потому, что я вас… люблю, товарищ Клириков!.. Фу, как глупо!.. Лучше так: я люблю тебя, Коля, и с наслаждением возьмусь за организацию стенной печати!.. Еще глупее!..»
От тоски и невысказанных чувств Леночка стала тихо сохнуть. Глаза у нее ввалились и смотрели на мир с невыразимой печалью. Подруги по общежитию приставали к ней с расспросами, но Леночка была неприступна.
— Оставьте меня!
Тогда член комсомольского комитета, энергичная Катя Коляскина, решила поговорить о Леночкиных печальных глазах с самим Клириковым.
— Слушай, Коля, — сказала энергичная Катя, — надо принимать какие-то меры с Ленкой. Девка гибнет! Ты заметил, какие у нее глаза?
— Глаза у нее красивые! — мечтательно сказал комсомольский организатор.
— Глаза у нее печальные, Клириков! А подумал ли ты, откуда у здоровой девятнадцатилетней советской девушки могли взяться такие печальные глаза?.. Объективных причин нет. Значит, ее печальные глаза являются следствием какой-то личной бытовой драмы!..
— Может быть… она влюбилась неудачно?
— Пусть даже так. А разве коллектив не должен помочь товарищу, которому «и скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды!..»
— Ну, если некому руку подать, тогда, конечно, я… то есть мы должны подать ей руку. Только, знаешь, я, ей-богу, не умею разговаривать на эти… как они называются… щекотливые темы…
— Обязан уметь!
В тот же вечер Клириков вызвал к себе Леночку. Она пришла трепещущая, бледная, села на кончик стула и подняла на комсомольского организатора красивые, печальные, влюбленные глаза.
«Глаза у нее, действительно…» — подумал комсомольский организатор и мягко сказал:
— Последнее время, Лена, ты что-то у нас загрустила… Вот и глаза у тебя такие… очень печальные. Некоторые ребята даже заниматься не могут из-за твоих глаз. Посмотрят в них и расстраиваются. А это уже имеет общественное значение. Ты скажи, в чем дело? Может быть, я сумею тебе помочь?..
Леночка опустила голову, румянец пятнами выступил у нее на щеках. Конечно, Клириков может ей помочь. Но как сказать, как же сказать?
А комсорг ласково журчал:
— Ты не стесняйся, Лена, говори прямо. Я, понятно, не хочу вмешиваться в твои интимные дела, но… может быть, у тебя… душевная невзгода на личной почве?.. Может быть, тебе некому руку подать, а, Лена?
Леночка молчала.
— Ну, что же ты молчишь?.. Не влюбилась ли ты неудачно в кого-нибудь?.. Расскажи — разберемся, ведь мы же члены одного коллектива! Вызовем его сюда, поговорим начистоту, как комсомольцы, выясним, почему между вами такая ерунда получилась… Даже приструним его, подлеца, если нужно. Нужно его приструнить?
— Нужно! — сказала Леночка и посмотрела на Колю Клирикова так нежно, что комсорг заерзал на стуле.
— Вот видишь! Что же ты молчишь? Если он беспартийный, на него можно будет по профлинии нажать.
— А если комсомолец? — прошелестела Леночка чуть слышно.
— Если комсомолец — дело проще. Он что, чудак, и смотреть даже на тебя не хочет?
— Не хочет… — Леночка вздохнула.
— Небось слова ласкового и то не скажет?
— Не скажет!
Коля Клириков решительно встал.
— Отвечай прямо: давно тебя бросил этот аморальный «гусар»?
Леночка промычала что-то невнятное.
— Ну, все ясно… Ты напрасно скрываешь его имя, мы же все равно узнаем. Мы твой вопрос обсудим на бюро. Давай-ка его имя и фамилию, хватит играть в молчанку. Имя!
— Николай!.. Ко-ля!..
— Николай. Ко-ля. Записано! Фамилия!..
— Кли… Клириков! — выкрикнула Леночка и вдруг заплакала.
Комсомольский организатор уронил сначала карандаш, потом блокнот и на цыпочках вышел из комнаты. Вскоре он, однако, вернулся.
Вышли они из аудитории вместе, держась за руки. Леночкины глаза сияли и искрились, даже тени печали не было в них. Коля Клириков выглядел… несколько смущенным.
В столовке они встретили Катю Коляскину.
Катя отозвала Клирикова в сторону и спросила громким шепотом:
— Говорил?!
— Говорил!
— Подействовало?
— Как рукой сняло!
— Вот что значит чуткое отношение к живому чело веку! — сказала энергичная Катя.
1936
Я тут ни при чем
Григория Евгеньевича в городе знали хорошо. Он был врачом-хирургом, проработал у себя в железнодорожной больнице сорок лет и за это время, вырезая аппендициты и вскрывая нарывы, по количеству пролитой крови догнал и перегнал, как говорили местные остряки, самого Тамерлана.
Когда старый врач шел утром на работу (ходил он в больницу пешком — для моциона), с ним раскланивался каждый десятый прохожий. А многие останавливались и здоровались с Григорием Евгеньевичем за руку.
В этом случае, пожимая протянутую руку, Григорий Евгеньевич, близоруко щурясь, всматривался в лицо остановившего его гражданина и коротко спрашивал:
