Кожаные перчатки - Александров Михаил Владимирович (книга регистрации TXT) 📗

Захотелось позлить их, заставить понервничать, подергаться.

— Между прочим, — сказал я, будто в нерешительности, — надо еще подумать…

— О чем подумать, Колюша? — с готовностью отозвался Половиков.

— Видишь ли, — мямлил я, с удовольствием представляя, как вытянутся у них сейчас физиономии, — дело в том… Стоит ли мне сегодня драться? Может, правда, отложим, пока не поздно? На годик, на два… Боюсь я что-то, признаюсь честно…

Физиономии у них действительно преобразились с редкой быстротой. Минуту назад благодушные и приветливые, они являли теперь полную растерянность. Мне стало смешно.

— Шутишь? — с надеждой спросил Половиков, первым пришедший в себя.

— Какие уж тут шутки! — потупился я и вздохнул для вящей убедительности. — Чует сердце: побьет меня Шаповаленко… Давайте, верно, отложим!

Подергались они немало. С великим трудом им удалось уговорить меня перестать быть нытиком и маловером в ответственный момент. Поломался я, покуражился вволю и надоело, стало нестерпимо скучно с ними. Понимая, что сейчас мне все позволится, все можно, я с наслаждением послал обоих к черту. Так и сказал: «Пошли вы к черту! Мне сосредоточиться надо, ясно?»

Я слышал потом, как Юрий Ильич зловеще шипел на Половикова: «Вы еще ответите за моральную депрессию боксера!»

Походив на лыжах, я совершенно оправился от вчерашней мертвой усталости.

Мне понравилась газета. Боялся ли я в самом деле финала? Честное слово, нет. Днем снега снова стали синими, солнце шпарило вовсю. Южный ветер, залетевший случайно среди зимы, был в тот день сродни мне: такой же возбужденный и отчаянный.

…Гулкие обвалы страстей доносились в раздевалку. Выступали боксеры других весовых категорий. В открытую дверь я видел, как проходили, возвращаясь с ринга, победители и побежденные. Победителей было нетрудно определить по тому, как они куда-то еще спешили, как многословно что-то объясняли тренеру, по тому, как светились большим счастьем победы их потные, осунувшиеся лица. Побежденные возвращались неторопливо, были молчаливы и, скрывая огорчение, первыми улыбались тем, кто попадался навстречу: «Вот так-то, брат…»

Поговорку «бросает в жар и холод» я проверил практически на себе много, раз, пока ждал вызова на ринг. Нет, конечно, я не волновался, какое там! Я был олимпийски спокоен и врал Половикову, заглядывавшему мне в зрачки, что никогда не чувствовал себя лучше.

Минута — тяжелая вещь. Время весит, это точно. Разгадывать кроссворды бывает иной раз потруднее, чем грузить товарный вагон чугунными чушками, знаете, так, вручную, поднимать и класть, поднимать и класть, тонн шестнадцать или даже побольше…

Горный хребет в Азии… Парнокопытное дикое животное…

— Слушай, какое может быть парнокопытное?

— Сколько букв?

— Восемь…

— Кто его знает… Может — собака?..

Наконец, наступает время разогреваться. Наконец. Подставлены лапы. Это уже что-то реальное. В коридоре тоже слышны тяжкие, бухающие удары. У Половикова такой зловещий вид, он с таким старанием меняет положение лап, заставляя меня бить стремительно снизу, прямо, с боку, что все посторонние мысли враз улетучиваются, отходят и только чувствуешь радостно, как наливается страстным нетерпением, становится сильнее и гибче тело.

Это он умеет, надо отдать справедливость. Вообще лапы — замечательная штука для боксера, когда они надеты на хорошие руки.

У Половикова хорошие руки. Он умеет заставить человека так поработать на лапах, что в бой идешь готовеньким, горячим.

Только не надо думать, что это финал, что после него, как бы он ни сложился для тебя, ничего не будет.

Я иду на ринг сквозь узенький проход, образованный сидящими прямо на полу, у ринга, людьми и стараюсь думать только о том, что это вовсе не финал и что вообще финал — слово глупое, в нем есть безнадежность, тогда как никакой безнадежности во всем этом нет, и что будут еще финалы и каждый не будет концом всего.

Пока я так философствую, судья-информатор называет наши имена:

— В красном углу ринга…

В красном углу ринга поворачивается, выходит на середину, кланяется во все четыре стороны Виталий Шаповаленко.

— В синем углу ринга..

Это, значит, про меня. Я тоже выхожу на середину ринга и тоже кланяюсь во все четыре стороны. Я не понимаю, чего ради так взрывается, кричит, аплодирует зал, но, когда я возвращаюсь в угол, Половиков говорит: «За тебя болеют! Ясно?..» Я не знаю, отчего бы огромному, глухо теперь шумящему, страшно душному залу отдавать мне заранее симпатии, но то, что сказал Половиков, кажется полным значения и очень нужным. Несправедливым? Наверное, так. Даже наверняка так. Чем я лучше? Только тем, что помоложе соперника, что, если мне удастся победить, будет сенсация? Он, конечно, больше достоин победы. Сколько он сделал в боксе, сколько лет подряд каждый его бой радовал, давал наслаждение. Он тоже был молод. Совсем недавно был молодым, ясноглазым, с белесой челочкой. Но к нему привыкли. Привыкли к тому, что он непременно побеждает, и это приелось, потеряло остроту новизны. Разумеется, и сейчас ему будут аплодировать, если он победит. Однако и победить он обязан громко, необычно, эффектно, лучше бы всего нокаутом. Иначе станут свистеть, кричать судьям: «Жулики!» Он знает, что к нему привыкли. Знает, что от него ждут необычайно яркой победы в этом финальном бою. Не оттого ли так презрительно сложены губы чемпиона и подчеркнуто его кажущееся равнодушие к бурлящему залу?

Мне опять холодно. Только что было душно, теперь — холодно. Откуда так здорово дует? Я кутаюсь в лохматое полотенце, пока Половиков и секундант Виталия разыгрывают по традиции перчатки, в которых нам драться. Перчатки совершенно одинаковые, но — традиция.

Мне холодно. Я стараюсь сосредоточить внимание на одном или двух лицах в зале, говорят, так легче справиться с залом, с его магнетизмом. Как нарочно, первое же лицо, которое я выхватываю и начинаю разглядывать, не видя, закивало мне, как знакомому, заулыбалось, показало большой палец: так, мол, будет все… Согласитесь, что неудобно боксеру, стоящему на ринге, перемигиваться с кем-то в зале. Я отвел глаза. Боксер перед боем должен быть сосредоточенным и неприступным. А этот парень, который показал большой палец, хороший. Интересно, встретимся ли мы с ним в жизни?

Чего они так долго выбирают? Конечно, это Половиков думает вытянуть что-нибудь получше…

Наконец-то!

— Перчаточки — перший класс!

— Расстарался?

— Спрашиваешь!

Перчатки как перчатки. Черные, с блестящей новенькой кожей. Тугие, кожа поскрипывает. Что-то они принесут мне? Пробую, хороша ли шнуровка, не теснит ли? Это помогает мне украсть еще две-три минуты ожидания.

— Кажется, все! — говорит Половиков.

— Что — все?

— Сейчас…

Он снимает с моих плеч полотенце. Почему-то сразу стало одиноко.

— Отходы, контры, концовка!

Все обговорено, затвержено назубок.

— Отходы, контры, концовку — сам!

Знаю. Таков тактический план. Знаю этот план назубок. Он не очень мне по нраву. Есть в нем что-то нечестное.

— Отрабатывай вовсю концы раундов. Последнее впечатление! Понял. Это полдела, голубок!

Расчеты, уловки… Но приходится соглашаться. Половиков, наверное, прав, ему виднее — деятель ушлый, куда там. Раз он говорит, что боковые судьи обычно просыпаются к концу каждого раунда, а в остальное время кемарят — значит, так оно и есть.

— Отходы, контры, концовку — сам!

Хватит. Надоело. Зачем лезть в самое ухо, внушать, будто я глуп как пень?

— Боксеры — на середину!

Ну вот и вы, мое пугало, мой неотвязный спутник последних месяцев. «КТО?..» Чего вы так на меня вылупились, уважаемый чемпион? Знаменитая психологическая подготовочка? Не выйдет, не хотите ли первым опустить свои глазищи?

У меня чуть слезы не выступили, так я старался не мигать, переглядеть Виталия Шаповаленко. Даже стало смешно: играем, как маленькие, в переглядки!