За Дунаем - Цаголов Василий Македонович (читать книги онлайн бесплатно регистрация .TXT) 📗
В стороне от дороги послышался дробный топот лошади. Царай тотчас спрыгнул и, бросив поводок, лег на землю и замер в ожидании. Вскоре из чащи выскочил белый жеребец. Царай вздрогнул: узнал коня, хотя видел впервые. Это был знаменитый жеребец из табуна Тасултановых. Князь перед смертью велел сберечь любимца, мол, пусть ходит на свободе и напоминает всем о нем. И седлать коня не разрешил... Изогнув тонкую шею, красавец застыл. «Уведу»,— мелькнула мысль, и Царай бесшумно пополз на другое место. Жеребец, почуяв присутствие чужого коня, перешел через дорогу. Беспокойно заржав, раздвинул заросли высокой, сильной грудью и приблизился к коню Царая. Мгновение — и Царай бросился к нему. Жеребец ударил об землю копытами и шарахнулся, но споткнулся о корягу и грохнулся на бок. Делом одной минуты было набросить ему на шею аркан. Жеребец вскочил, но Царай уже сидел на нем верхом. И напрасно оскорбленный конь старался сбросить Царая, тот словно слился с ним воедино.
Радости Царая не было предела. И вместо того, чтобы скакать домой, он вдруг вспомнил Хаджи-Муссу и решил покончить с ним.
Не сходя с коня, Царай стал наблюдать за дорогой, ведущей из усадьбы Тасултановых, надеясь, что вот-вот на ней появится Хаджи-Мусса. Не мог Царай простить приставу обиду. Кубатиев унизил его в глазах чужих людей и должен за это заплатить своей кровью. Если Царай сразу же не поступил, как подобает мужчине в таких случаях, и не вонзил в сердце обидчика кинжал, так в том виновата мать. Когда Царай готов был покончить с Хаджи-Муссой, ему вдруг почудилась мать, и куда делась его решимость.
Но теперь, когда ему повезло с конем, Царай должен рассчитаться с Кубатиевым, и тому не уйти от заслуженной смерти. Царай заставит ползать Хаджи-Муссу у своих ног и целовать землю. Только бы встретить его.
Пришли сумерки, и дорога стала уж не видна. Но Царай ждет. До боли в глазах всматривается в надвигающуюся ночь. Конь ие стоит на месте, все рвется куда-то, беспокойно храпит, норовит сбросить с себя всадника, и тому приходится быть начеку. А Куба-тиева все нет. Стал тогда Царай подумывать, не остался ли пристав ночевать в доме Тасултановых? И тут вспомнил про другую дорогу, что идет севернее речки. Не поехал ли по ней Хаджи-Мусса? Вкралась в душу тревога, и Царай готов был скакать в погоню, да догонишь ли... Пока будешь догонять пристава, если тот вообще уехал, наступит полная ночь. А Хаджи- Мусса, наверняка, не рискнет ехать в темноте и заночует у кого-нибудь из своих друзей.
Сидя на коне и соображая, что к чему, Царай стал рассуждать: «Братьям Фатимы я отомстил, завладев конем, а вот пристава упустил». Но ничего, Царай еще успеет напомнить ему о себе. Развернув коня, он быстро удалился от усадьбы Тасултановых. Погони он не опасался: не могли же Тасултановы хватиться коня, который гулял на воле. А когда обнаружится пропажа, так Царай уже будет дома, и тогда кабардинцы не страшны ему.
... Когда Царай въехал во двор, то, к своему удивлению, увидел мать: она стояла посреди двора, сложив руки на груди. Аул еще не проснулся. Собаки после бессонной ночи дремали.
Царай соскочил на землю и, не выпуская из рук поводка, легко вздохнул. Мать поняла, что сын угнал у кабардинцев коня и, подняв высоко над головой руки, ударила ими по коленям, словно плетьми, и запричитала.
— О, да-дай!
На крик выскочил младший брат и, протирая на ходу заспанные глаза, радостно воскликнул:
— Саулох!1
Он кинулся к жеребцу, хотел обнять его за лоснящуюся шею, но красавец мотнул головой, и Царай счастливо засмеялся:
— На нем разъезжал сам бог!
А мать все причитала и била себя попеременно то в грудь, то по лицу, безжалостно рвала выбившиеся из-под черного платка седые волосы:
— Ох-хо! Горе пришло в мой дом! Что ты наделал? Погубил всех нас...
Однако сын не обращал внимания на ее слезы, радуясь своей удаче, о которой и не мечтал; он повел жеребца к сараю, а брат расседлал другого коня.
— Народ подумает, что в нашем доме покойник, нана... Ты так причитаешь, что боюсь, как бы не сбежались к нам люди... А мне не хочется показываться им на глаза. Устал я с дороги, хочу поспать,— проговорил Царай, поравнявшись с матерью.
— Откуда у тебя эта лошадь? — быстро спросила она.
— Добыл, нана, или я не мужчина? А?
Вернулся брат и, поминутно ударяя в ладоши, воскликнул:
— Ну и конь! Огонь! Ты мне дашь проехаться на нем?
— Конечно, только не сейчас. Не приставай.
Над зубчатой цепью гор вставал рассвет.
22
Христо устроился на вершине бука и рассматривал в бинокль турецкий лагерь. Он старался запомнить вал и глубокий ров перед ним, число орудий. Шесть тупых рыл сторожили выход из ущелья. Вот бы пробраться в неприятельский лагерь да пальнуть по туркам из их же орудий.
Уже второй раз к палатке, что в центре, в отдалении от других, подходят два молодых турка. Постояв, снова удаляются в сторону сторожевой вышки, что шагах в сорока. Но вот из палатки вышел долговязый турок, он то и дело размахивал руками и вертел головой. Он что-то кричал, но Христо не слышал. Те два молодых турка стояли перед ним, опустив головы. Видно, он отчитывал их строго за что-то. «Эх, вот бы захватить длинного! Да, за него Бабу руку пожмет. Должно быть, он не простой офицер. Но как завладеть им? Откуда и зачем пожаловал сюда?» — Христо перевел бинокль на долговязого.
Воздев руки к небу, тот быстро обошел вокруг палатки. Христо увидел в его правой руке длинную нить четок. Как ни старался Христо рассмотреть лицо турка, у него ничего не получалось: долговязый все время суетился. Наконец, что-то сказав, он махнул рукой и исчез в палатке. Христо проследил, куда пошли те двое. Саженях в трехстах от того места, где сидел Христо, росли три дерева. Под ними из-под камней выбивал родник. Здесь и устроились турки под тенью деревьев. Христо прикрыл ладонью глаза: они болели от напряжения и солнца. Задание генерала разведать турецкий лагерь Христо выполнил, но ему нельзя было оставлять наблюдательный пункт до наступления темноты. Вспомнив Бабу, Христо перевел взгляд на палатку: «Жаль оставлять здесь длинного... Бабу говорил мне, что в штабе очень обрадовались бы пленному офицеру».
Солнце пригревало сквозь густую крону, а запах листвы предательски клонил ко сну. Христо почувствовал, как ноет старая рана на левом плече. Сложив руки на груди, он закрыл глаза и сразу же ощутил в теле приятную истому. Промелькнувшая мысль о том, что он может уснуть и не вернется в лагерь к назначенному сроку, погасла. Христо все больше погружался в забытье.
... Чьи-то легкие руки подняли его ввысь, и под ним поплыли горы, леса... Сверкнула серебром река. Он присмотрелся к ней и узнал Дунай. Теперь земля стремительно приближалась к нему, и он оказался на пристани в Гюргево. К нему отовсюду шли хыши, бородатые, в одежде садовников. И он, ни о чем не спрашивая, пристроился к ним. На его бронзовом от загара лице выросла короткая пышная борода. Но вот колонна остановилась у самого Дуная. Кто-то прошел и пересчитал людей. Их было двести человек... Впереди показался Ботев. Он тоже одет, как все. Он взошел на палубу «Радецкого». Но почему медлят? Дружина стоит вдоль бортов и ждет сигнала. Впереди Козлодуй. От одной этой мысли у Христо все сильнее бьется сердце. Все быстрей... Наконец блеснула в руках Ботева сабля. Это солнце припало к ее лезвию. Оно скользило взад-вперед, словно задумало подточить оружие. Командование кораблем берет на себя Ботев. Но только до Козлодуя. Сигнал — и дружина одевается в униформу. Ботев смотрит на тот берег, и вдруг «Радецкий» срывается и птицей несется вперед. Козлодуй...
Дружина упала на колени и припала к земле. Долго ты нас ждала, земля отцов! Пятьсот лет ждала. Прости, что мы так задержались...
Ему представился Ботев великаном, а рядом с ним он увидел себя. Но вдвоем они оставались недолго: Ботева обступила дружина. Оглядев всех, Ботев улыбнулся. Гайдуки смотрели на него снизу вверх. Лицо Ботева вдруг посуровело. Он что-то сказал. Однако Христо засмотрелся на него и не слышал слов, а переспросить не успел. Ботев повернулся к нему спиной й пошел легкой походкой. Гайдуки не отставали от него.
