Тронка - Гончар Олесь (книги txt) 📗
— Лина! — слышен оттуда девичий голос.
Лина словно ждала этого: оторвавшись от цветов, метнулась к забору, схватила собаку за ошейник, отбросила в сторону.
— Заходи, заходи, он не тронет, — говорит она той улыбающейся особе, что появляется во дворе в походных синих шароварах, с рюкзаком за плечами и палкой в руке. Ах, Тоня Горпищенко пожаловала! В дорогу, что ли, она снарядилась?
— Попрощаться забежала, уезжаю, — весело звенит Тоня, а заметив меж виноградными шпалерами чалму майора над литой бронзой спины, задиристо бросает и туда:
— Здравствуйте! Когда уж вы своего пса в милицию передадите?
— Он и мне нужен, — угрюмо откликается майор.
— Там хоть ворюгу какого-нибудь поймал бы.
— Пускай сами себе обучают.
И майор снова налег на тяпку.
Лина в тихом восторге осматривает Тоню в дорожном ее снаряжении.
— Ты все-таки решилась?
— А что? Лето пробуду в пионерлагере, помуштрую малышню, накупаюсь в море, а тогда…
— Что тогда?
— Вернусь в совхоз да организую девичью чабанскую бригаду! — смеется Тоня. — Из тех, что по конкурсу в институты не пройдут. Мы тогда кое-кому нос утрем! Есть же вон в совхозе «Приморский» такая бригада, из одних женщин-чабанок. Их старшая чабанка даже в Москву на выставку ездила, а я-то что ж, не смогла бы? По сто двадцать ягнят не дала бы на сотню овцематок? — Смеясь, она даже ногой притопнула. Легко выскользнув из-под рюкзака, Тоня бросает его наземь. — Герлыгой меня не запугаешь, я же потомственная чабанка.
Лина оживает, веселеет возле подруги, словно биотоки какие-то льются на нее от Тони, словно самую силу жизни излучают эти полные искр и блеска глаза и личико лукавое, разрумянившееся, персиково-тугое… Этой Тоне просто позавидовать можно: из всего умеет черпать радость, жизнь для нее полна гармонии, на каждом шагу ждет ее счастье. И разве не эта жизнерадостная беззаботность придает ей такую красоту, солнечность?
— Ой, как твои гладиолусы распустились!
Тоня уже возле клумбы, над каждым цветком наклоняется, над каждым ахает от восторга.
— Ах, какой! А этот! Ух, красавец! Как небо при восходе солнца! Заря утренняя… Только еще нежнее.
— А этот, жемчужно-розовый? — Лина еле сдерживает гордость. — Мне он почему-то больше всех нравится… «Ариозо» называется этот сорт. Снег и утренняя заря… Хотя и это не точно. Такие тонкие цвета, видимо, только музыкой можно передать.
— А это что за казак? — Тоня уже склонилась над другим цветком, рубиново-красным.
— Ты угадала, казак и есть — «Степан Разин»… А это «Касвалон»… Белый — это «Зоя»… А это «Синьорита», — касается Лина рукой яркого, оранжево-абрикосового соцветия.
А Тоня пробегает взором грядку все дальше, маленькие загорелые, в ссадинах руки ее так и мелькают между стеблями да соцветиями, глаза зорко всматриваются в тугие нераспустившиеся бутоны, что выступают на верхушках.
— Столько сортов!.. И каждый нужно было кому-то вывести… — на миг задумалась Тоня.
Лина, подпушивая землю детскими грабельками, улыбнулась:
— Есть теория, что цветы занесены к нам с других планет. Что когда-то на Земле были одни только папоротники…
— Выдумки! И не забивай ты ими себе голову. Где это те планеты, чтобы с них такие цветы до нас долетели? Люди, люди, Линок, сами все вывели!
— И в то же время есть люди, Тоня, которые век живут и никогда не видят такого, — ответила сдержанно Лина. — Это же цветы солнца, не всюду их вырастишь. Я уже думала: если бы хоть несколько сортов на Север!.. Ведь я и сама, пока была на Севере, просто не догадывалась, что есть на свете такая красота.
— Гладиолусов и у нас не густо. Вот, пожалуй, только у тебя. У нас возле хат больше мальву сеют, ты же видела, возле школы у нас полно мальв: крепкие, высокие вытягиваются. Правда, бывает, и мальва может пригодиться в роли наглядного пособия, — усмехнулась Тоня с обычным своим озорством. — Как-то в пятом классе спросили мы Василия Карповича, что такое эстетика, так он нам как раз на примере с мальвой объяснял. «Посмотрите, говорит, в предвечерний час, когда мальва расцветает, а солнце нальет ее краской, и лепестки просвечивают насквозь, и вся она сияет красотой…» Вот и все, что мне запомнилось про эстетику, — засмеялась Тоня и, заметив грусть в глазах Лины, спросила: — А разве у вас там, при лагерях, в тундре… вовсе никакие цветы не выдерживают? Мох, и больше ничего?
— Нет, растут и у нас там… цветы — морозники называются… Они, как подснежники, пробивают снег и цветут… Я вот напишу, мне вышлют, может, скрестить удастся.
Тоня снова приникла к цветам.
— Ну, Лина, как хочешь, а эту «Ариозочку» ты мне срежь. Без нее со двора не уйду!
Лина сбегала на веранду и, вернувшись с ножницами, осторожно срезала стебелек гладиолуса, над которым Тоня стояла неотступно. Подавая стебелек Тоне, спросила:
— Это для?..
— Тсс!.. — приложив палец к губам, цыкнула Тоня и озорно оглянулась в сторону майора. Потом неожиданно громко, чтобы и майор слышал, выпалила: — А то кому же! Ему, властелину эфира! Забегу, подкрадусь тихонечко с улицы к радиоузлу, положу на окно, пускай сам догадается… А его и отрывать не буду, он теперь из наушников и не вылезает…
Лина улыбнулась, спросила тихо:
— Как же он, ревнивец такой, тебя отпускает?
— Все будет о'кей, как говорит капитан, — пошутила Тоня и снова весело притопнула ногой: ей не стоялось на месте. — Это Лукия Назаровна думала, что, как спровадит Тоньку в пионерлагерь, так может быть спокойной за своего сыночка. Ох, ошибаетесь, уважаемая моя будущая свекровь! Забыли, что где сердце лежит, туда и глаз бежит!
С этими словами Тоня подхватывает с земли рюкзак, ловко набрасывает на спину, на бегу чмокает Лину в щеку и, шутливо погрозив собаке палкой, исчезает за калиткой.
Лина присела на скамью в тени ореха, взволнованная, охваченная радостным смятением. Ну и Тоня! Нет ее, уже побежала, уже где-то взбивает палкой по улице пыль, а здесь, во дворе, еще звенит ее смех, в самом воздухе словно бы еще искрится безудержное Тонино веселье, полыхает огонь ее темперамента. Недавно они целым классом ездили на экскурсию в Крым (Пахом Хрисанфович сдержал-таки слово и дал грузовик). В дороге Тоня показала себя такой заводилой, что Лина подчас просто поражалась ее кипучей энергии, общительности, умению не обращать внимания на неприятные мелочи, всей душой жить, упиваться этим щедрым миром и его чудесами. Какое было путешествие! Махнули они до самого Севастополя, побывали на раскопках Херсонеса, где больше всего Лину поразили не стародавние беломраморные колонны да капители, а арбузные семечки, которые с эллинских времен сохранились в глиняных амфорах и свидетельствовали о том, что и эллины разводили бахчевые. Потом побывали на Сапун-горе и, затаив дыхание, осматривали диораму, на которой, словно живые, вставали герои штурма — солдаты и матросы, охваченные пламенем битвы. А как потрясло их, когда, осматривая Графскую пристань, они узнали от экскурсовода, что среди десантников-черноморцев, первыми ворвавшихся на Графскую пристань, был их земляк, их вечно заросший грязной щетиной Мамайчук Мартын, который сейчас со скрежетом гоняет по совхозу на своих колесиках! Сегодня как-то и не похож этот искалеченный человек на героя, а тогда он первым поднял свою бескозырку на высокой арке над Графской пристанью, и бескозырка заменяла атакующим знамя, оповещала всех, что в тот день, 9 мая 1944 года, советский воин с боем возвратился в Севастополь… Подвиг стоил Мамайчуку дорого: с севастопольской мостовой его, тяжело раненного, забрали в госпиталь; и боевой орден, которым командование наградило героя-десантника, еще долго после войны разыскивал его, пока не нашел инвалидом без ног в этом овцеводческом степном совхозе.
Завершением их экскурсии была Новая Каховка — солнечный молодой город с могучей плотиной гидростанции, с раздольным гоголевским Днепром, с исполинскими платанами, раскинувшими вдоль берега высокие свои шатры; из-под корней у них большими и малыми струями звенит-струится родниковая вода, множество ключей бьет, чистых, разноголосых; они сливаются в единую, тихую и певучую музыку воды. А дорога, которой они ехали в Каховку, — широкий степной шлях, на десятки километров обсаженный мальвами! С ума можно было сойти от этой красоты! От самого Ново-Троицка и до Каховки цветут и цветут они вдоль шляха, крепкие и высокие. Белым цветом! Розовым! Красным! Желтым! Не боятся ни зноя, ни горячих сухих ветров. Вот такой жизненно цепкой, сильной и неподатливой представляется Лине и эта неугомонная Тоня Горпищенко, что живет и не тужит. Рюкзак на плечи и — в пионерлагерь на целое лето вожатой. «А я? На что я способна?»
