Месс-Менд, или Янки в Петрограде (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVIII - Шагинян Мариэтта Сергеевна
— Как ваш ревматизм, княгиня?
— О, я не ропщу, — кокетливо ответила торговка, — и надеюсь, вы читали последнюю речь нашего возлюбленного монарха?
— Читал и ношу в сердце!
После обмена церемонными приветствиями, газетчик побежал, прихрамывая, к пешеходам, а торговка застыла в прежней позе.
— Хорошенькое местечко, где нищие похожи на придворных, — пробормотал Василов и двинулся дальше, присматриваясь и прислушиваясь. В эту минуту на улицу вылетел автомобиль, украшенный красным флагом. В нем сидело двое простых рабочих в заштопанных куртках, оживленно беседовавших о чем-то со статным человеком в военной форме. Как только автомобиль был замечен с улицы, пешеходы подняли шляпы, и многие крикнули какое-то приветствие.
«Должно быть, важное лицо в городе, — подумал Василов, — забавно, что оно разъезжает с простыми рабочими».
В эту минуту автомобиль, летевший во всю мочь, остановился как вкопанный.
«Что случилось? Кто может помешать проезду такого важного лица в городе?» — продолжал раздумывать Василов, оглядев почти пустынную улицу. Вот тебе и раз! Через нее проходило несколько пар крохотных детей, одетых в одинаковые бедные платьица с одинаковыми шапочками на стриженых головах. Их вела некрасивая девица в очках, похожая на квакершу. Она энергично размахивала руками и, проведя последнюю пару своих птенцов под самым носом автомобиля, сделала шоферу величественный жест рукой, после чего тот пустил машину. Поистине необыкновенное зрелище! Бедные, бездомные дети идут как выводок английского пэра или американского миллиардера, загораживая путь важному лицу в городе…
Василов пожал плечами и ускорил шаги, миновав бурную Мойку. Он очутился на мрачной площади, застроенной старыми, темными домами с заплесневелыми и облупившимися сырыми стенами.
«Здесь, должно быть, притоны нищеты и разврата, как и во всех больших городах!» — подумал он про себя, нащупал в кармане бумажник и осторожно двинулся дальше. Как будто в подтверждение его слов со всех сторон на мрачную площадь стали собираться удивительные люди. Одетые в старые, полинялые платья, в ситцевые платки, в картузы, они шли гурьбой, неся в руках какие-то странные предметы. И что всего удивительней, эти люди как на подбор были стариками. Женщины — седые, сморщенные, с темными мозолистыми руками, мужчины не моложе шестидесяти; многие прихрамывали, горбились, другие опирались на клюку, третьи стучали деревяшкой вместо ног.
«Инвалиды? Преступники? Нищие?» — Василов не знал, что подумать. Старики между тем стали входить в один ив домов. У дверей не было ни швейцара, ни сторожа. Василов смешался с толпой, скользнул в дверь и стал подниматься по лестнице.
«Теперь я узнаю, что это за притон» — подумал он с любопытством туриста. Они вошли, между тем, в большую светлую комнату, заставленную столами и скамьями. На стене висела огромная черная доска. На маленьком возвышении стоял человек в синей блузе. Старики и старухи расползлись по скамьям, уселись рядком и положили перед собой принесенные предметы, похожие на молитвенники. Человек в синей блузе поднял руку.
«Ага! — подумал Василов, морщась от запаха старушечьих тел. — Это какая-нибудь религиозная секта. Значит, и в этой стране есть нечто похожее на наших несносных нью-йоркских фарисеев. Проповедник начинает проповедь… Какая скука! Уйду!»
Не успел он это подумать, как старики и старухи раскрыли свои молитвенники, а человек в синей блузе написал на доске мелом… большую букву А.
Василов оглянулся по сторонам. Сморщенные лица сияли самым непритворным вниманием, лбы были нахмурены, старые ввалившиеся рты шамкали, а раскрытые перед этими кандидатами в иной мир молитвенники оказались не чем иным, как… азбукой!
Этого Василов снести не мог. Он вскочил и выбежал на улицу, он задыхался от изумления.
— Сумасшедший народ! — воскликнул он по-английски. — Учить умирающих азбуке! И они учатся, чорт побери, и даже, кажется, с удовольствием учатся!
— Извините меня, сэр, вы — англичанин? — спросил его кто-то по-английски, нагнувшись к самому его уху.
Василов вскинул глаза и увидел высокого, как атлет, крупного человека военной выправки с седыми генеральскими усами и в щегольской форме командира. Он стоял рядом с Вавиловым на панели, следя за тем, как через площадь стройно проезжали колонны артиллеристов с пушками.
— Да, — машинально ответил Василов, — я турист… Я впервые в этой стране.
— Чему же вы изволили так громко удивиться?
— Я удивился сумасбродству стариков, обучаемых вот в этом доме направо — азбуке.
— О, сэр, это один из способов омолаживания, практикуемый у нас, — ответил с улыбкой командир, — я сам сдал недавно экзамен политической грамоты. И смею вас уверить, я не променяю ни мою артиллерию, ни моих солдат ни на одну армию в мире, до такой степени мне было приятно начать жизнь сначала.
Он приложил два пальца к фуражке, любезно поклонился Вавилову и сел в мотоциклет.
Изумление смешалось у Василова с завистью. Он проводил глазами кавалерию, гарцуя проехавшую через площадь, и повернул обратно на Мойка-стрит. У подъезда, где помещалось их общежитие, стояло два человека в военных куртках, оглядывавшихся во все стороны. Один на них был Евгением Барфусом. Другой, высокий, сероглазый, с трубкой в зубах, был Василову незнаком. Оба тотчас же подошли к нему, Барфус взял его под руку, высокий представился:
— Ребров, — и дал знак автомобилю подъехать.
— Товарищ Ребров повезет вас на Путиловский завод, мы вас ждем уже десять минут, — торопливо сказал Барфус, — все нужные объяснения вы получите от него, он — ваш непосредственный начальник.
С этими словами Барфус поднес пальцы к фуражке, сел в мотоциклет и исчез как молния.
Василов поднялся в автомобиль, Ребров вскочил вслед за ним, шофер тронул рычаг, и они отъехали от общежития Василова.
Василов искоса поглядел на своего соседа. Это был стройный мускулистый человек с юношески моложавым лицом, суровыми тонкими губами и утонченной линией подбородка.
«Аристократы еще не вымерли в этой стране рабочих и крестьян, — подумал Василов иронически, — держу пари, что мое начальство — отпрыск каких-нибудь древних поколений, засекавших крепостного мужика».
— Товарищ, — обратился он к нему, — вы, должно быть, и раньше служили на Путиловском заводе?
Ребров вынул трубку изо рта и ответил на хорошем английском языке:
— Вы угадали.
— Где же вы учились на инженера? Должно быть, в Англии?
— Вы опять угадали, — улыбнулся Ребров, — если то, что я делал в Англии, можно назвать «учением на инженера», то я учился в Англии.
Василов думал несколько минут, с какого конца возобновить свой допрос. Но прежде чем он раскрыл рот, Ребров выколотил трубку, быстрым движением спрятал ее в карман, обратил к Василову лицо, так поразившее его своим изяществом и тонкостью, и дружелюбно заговорил:
— Ведь я смазчик Путиловского завода, а отец мой был слесарем на том же заводе. Семнадцати лет меня сослали в Сибирь, я бежал в Англию и кое-чему там научился, работая кочегаром у Паукинса в Бирмингеме. Ребята выбрали меня в директора, ну, мои знания и пригодились немножко.
«Чорт побери! — опять подумал Василов, поминая чорта чуть ли не в сотый раз за сегодняшний день. — Я не могу понять этой страны, даже если бы тридцать немецких Бедекеров описывали ее на тридцати языках. Я отказываюсь ее понимать!»
Они мчались сейчас по широкому шоссе, окаймленному великолепными липами. Быстроногие пешеходы сновали взад и вперед. Дворцы сменились тенистыми садами с прорытыми в них прудами и каналами, и, наконец, вдалеке, в дымном и как будто закоптелом небе обрисовались гигантские очертания тысячи заводских труб разной длины, ширины и формы. Это был целый лес воздетых к небу оконечностей, похожих на выпяченные губы, выдыхавшие со свистом и хрипом дымное дыхание.
— Это наш фабричный поселок, — заговорил Ребров, указывая туда пальцем, — мы сконцентрировали все наше производство в одно место. Раньше Петроград с четырех сторон был окружен заводами, а сейчас мы перенесли их в эту гористую часть, развив колоссальное единство метода. Взгляните сюда: вы видите три круга, похожих на три этажа?
