На семи ветрах - Мусатов Алексей Иванович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
В тот же день на последнем уроке Федя получил записку:
«Предупреди Варвару Степановну… Под диктовку одного человека на неё написана жалоба. Жалоба будет подписана группой родителей и направлена в роно».
Записка была без подписи, но Федя по почерку сразу догадался, кем она была написана.
Едва дождавшись звонка, он бросился к Саше и Ульке.
— А кто этот «один человек»? — спросил Улька.
Федя сказал, что записка написана Таней Фонарёвой, а один человек — не иначе, как её отец.
— Вот это да… — удивился Саша. — А председателева дочка кое-чего понимать стала… Только почему же она записочками отделывается?
— Хорошо, что на такое решилась… — одобрил Федя.
— Началась заваруха, — вздохнул Улька. — Нет, надо что-то и нам делать. — И он предложил пойти по избам и попробовать уговорить родителей не подписывать письма против Варвары Степановны.
— А кто ж нас послушает? — возразил Саша. — Погонят в шею, и вся недолга.
— Это пожалуй, — согласился Федя. — А всё ж пойти, следует. Узнаем хотя, кто письмо подпишет.
Целый вечер ребята наблюдали, как бухгалтер Иван Лукич ходил по домам.
— Теперь картина ясная, — заключил Федя, когда колхозный бухгалтер, обойдя пятнадцать домов, направился к председателю. — Иван Лукич не в каждую избу заходил, а по выбору… Только к тому, кто за Фонарёва держится.
— Давайте и мы письмо напишем, — загорелся Улька. — Своё, в защиту Варвары Степановны. И тоже подписи соберём. От ребят, от родителей. Наших-то подписей куда больше будет.
Решено было, что после уроков ребята останутся в классе. Сторожить в коридоре поручили Ульке Вьюркову, а вести собрание уговорили самого спокойного человека в классе — Сашу Осокина.
— Собрались мы правильно, — начал Саша. — Оставаться в стороне больше нельзя. Мы комсомольцы. А как защитить Варвару Степановну, не знаем. Давайте говорить, только не враз…
Через минуту класс бурлил, разбился на группы, которые ожесточённо кидались друг на друга. Улька то и дело просовывал из коридора голову и шипел, чтобы орали потише.
Большая часть ребят шли за Федей Стрешневым, который требовал, чтоб сейчас же было написано всем классом письмо в роно.
— Изложить одни факты! — рубил он ладонью воздух, перечислив всё то, в чём Варвара Степановна обвинила на собрании Фонарёва.
— Пустой номер, — ухмыльнулся из угла Димка. — Факты ещё доказать надо, а у Варвары Степановны свидетелей кот наплакал… И нас никто не просит в чужое дело соваться.
— Как это — не просят?! — зашумели в классе. — Что мы, пешки? Как раз сегодня с нас и спрашивают.
— Кто бы это? — переспросил Димка.
— Комсомольская совесть, вот кто! — сказал Саша. — Я вам ещё один факт приведу, самый главный! Нас в школе девять лет правде учили. И Варвара Степановна первая. Помните, она с малых лет нам внушала: «Имей смелость сказать правду в лицо». И сама она никогда не изменяла этому правилу. Всем говорила только правду, не приглаживая и не прихорашивая её, хотя ей и доставалось за это. И мы верим учительнице. Так чем же мы ей не свидетели? Вот и пришло наше время сказать, что мы её в обиду не дадим.
— Не дадим! — подхватили ребята. — Кончай разговоры! Садись за бумагу!
На другой день Федя, Саша и Улька принесли Григорию Ивановичу письмо.
— Вот… насчёт Варвары Степановны… Двадцать три подписи в классе собрали.
Ребята писали в роно о том, что их учительница никакая не кляузница, она только осмелилась сказать на собрании чистую правду о председателе колхоза. И ещё ребята просили не верить первому письму о Варваре Степановне, которое сочинил сам Фонарёв, а подписали письмо его ближайшие приятели и родственники.
Григорий Иванович пробежал глазами исписанный размашистым почерком лист бумаги и задумался.
После бурного родительского собрания правление колхоза создало комиссию по расследованию загадочной истории с минеральными удобрениями. В неё вошли от колхозников Григорий Иванович и Прохор Михайлович, от учителей — Пётр Акимович. Но пока комиссия ничего не могла выявить. Все свидетели и бухгалтерские документы подтверждали, что удобрения были полностью внесены в почву.
— Это хорошо, что вы учительнице верите, горой за неё встали, — заговорил Григорий Иванович. — Я вот тоже готов свою подпись поставить, двадцать четвёртую. Но письмо ещё всего не докажет. Ведь фонарёвских свидетелей со счётов не скинешь… Да и самому председателю в районе ещё кое-кто доверяет.
— Так что же — не посылать письмо? — приуныл Федя.
— Да нет, письмо нам ещё пригодится, — подумав, сказал Григорий Иванович. — Но тут, ребята, такое дело. Надо нам насчёт удобрений убедить всех, на фактах доказать, чтобы ни у кого ни малейших сомнений не осталось в том, что Варвара Степановна права.
— А как докажешь? — спросил Улька.
— Вот я вам и хочу одно задание дать. Возьмите с пахотного поля, что около Епишкиного оврага, пробы почв…
— Весной обязательно возьмём, — сказал Саша. — Все поля будем обследовать.
— Да нет…. Надо сейчас же взять, немедленно, — настаивал Григорий Иванович. — И анализы срочно сделать. Вот они и покажут, есть в почве фосфор или нет…
— А если нет, значит, его не вносили туда, — договорил Саша.
— Ну конечно! Дошло наконец-то…
Через день школьники принесли несколько почвенных проб пахотной земли, сделали анализы и показали их Варваре Степановне.
— Что это? — удивилась учительница. — Откуда пробы?
— С поля третьей бригады, — сказал Саша. — Недалеко от Епишкиного оврага. Всего пять проб взяли… По совету Григория Ивановича.
— Смотрите, Варвара Степановна, — шепнул Федя, — фосфору совсем мало…
«В самом деле, — подумала Варвара Степановна, рассматривая анализы, — почему они показывают такое незначительное содержание фосфора?» Если в пробах, взятых с пахотной земли, его так мало, как и в почве с Ерёминой пустоши, то выходит, что суперфосфат в эту землю осенью не вносили. И, значит, Федя Стрешнев в своём сочинении написал подлинную правду. Только он ничего не мог доказать. Да и она на родительском собрании тоже никого ни в чём не убедила.
— Теперь всё ясно, — заявил Улька. — Мы сделали почти открытие! Удобрений в эту землю не запахивали…
— Интересно, что теперь Фонарёв скажет… — заметил Саша и предложил показать анализы почвенных проб комиссии.
— Выводы делать ещё рано, — сказала Варвара Степановна. — Пяти проб недостаточно. Надо будет всё поле третьей бригады проверить. Так что поднимайте ребят, и завтра же пойдём за пробами.
После уроков учительницу вызвал к себе в кабинет Звягинцев.
— Присаживайтесь, Варвара Степановна. Надо поговорить.
— Я вас слушаю.
— Понимаете, что происходит. Я ведь думал всё по-хорошему уладить, чтобы чести школы не запятнать. Мы бы отчислили Стрешнева на месяц-другой из школы, сделали ему внушение — подросток одумается, успокоится, и всё придёт в норму. А вы своим выступлением на собрании испортили всё дело. Сами понимаете: можем ли мы Стрешнева после этого вообще оставить в школе?..
— Словом, вы решили освободиться от неудобного ученика! — вспылила Варвара Степановна. — А это уж не честь, Алексей Маркович, а бесчестье наше… Ну нет, я за Федю драться буду.
— Похвально, конечно, но сейчас, пожалуй, это и не нужно, — вздохнул Звягинцев. — Тут дело в другом. Вы незаслуженно обидели председателя колхоза. И вообще сложились очень нездоровые отношения между школой и колхозом. К тому же в роно на вас поступило письмо от группы родителей…
— Письмо?!
— Да, да… Они очень недовольны вашим поведением… И настаивают, чтобы в роно приняли меры.
— А можно узнать, кем написано письмо? — поинтересовалась Варвара Степановна.
— Этого я не знаю. Письмо адресовано в роно, а не в школу.
— Так о чём же нам говорить. Если работникам роно всё ясно — пусть делают выводы.
Звягинцев сокрушённо покачал головой:
— Всё это не так просто. Вы, Варвара Степановна, педагог немолодой, опытный и сами должны понять, что положение создалось крайне ненормальное. Вы обвинили колхозного руководителя в нечестности, в обмане…
