Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Глава двадцать восьмая

«ЧТОБЫ КАЖДОЕ СЛОВО ПЕЛО, СВЕТИЛОСЬ…» КОМАР ПОДСЫПАЕТ ПЕРЦУ В СУП. «ТЕРПИ, ГЕННАДИЙ!»

Много чудесных перемен произошло на нашей стройке. Много я за это время узнал, много увидел. Все-таки очень полезно ездить по земле, ночевать у таежных костров, плыть на легкой ветке— по сибирским рекам. Если у тебя есть творческое зерно, тогда еще лучше: ты не только увидишь и запомнишь все, что встретил на пути, но сможешь написать об этом и для других. Невелика тяжесть — тетрадка и карандаш. Им всегда найдется место в тугой, до отказа набитой походным имуществом котомке.

Кстати, а как же с моей тетрадкой? Может быть, Иван Иванович уже давно швырнул ее в мусорный ящик? Нет, до ящика дело не дошло. Иван Иванович приехал на стройку и в первый же день отправился разыскивать нашу квартиру. Жаль, что меня не было дома. Вечером, когда я пришел с катка, бабушка сказала:

— Только сейчас знакомого твоего проводила. Чаи с ним распивали. — А сама так и сияет. Прибирает посуду со стола и все твердит: — Ну до чего же человек обходительный! Семян веерной пальмы обещал прислать. «Я, говорит, хоть и сибиряк, а пальмы эти просто до ужаса люблю».

— А про меня он что-нибудь говорил?

— А как же, конечно… Очень хороший, самостоятельный человек… «Обязательно, говорит, пришлю»…

— Что пришлю?

— Семена веерной пальмы. Я же тебе уже сказала.

Так я ничего толком и не узнал. Бросил со злости коньки в угол — и за шапку.

— Ты куда? — спросила бабушка.

— К Ивану Ивановичу. Он писатель. Он мне сейчас вот как нужен!

Бабушка загородила дверь и не пускает:

— Ты мне брось чепуху на человека наговаривать — «писатель-расписатель»! Сам ты писатель! Сиди дома, и все.

Я шмыгнул у бабушки под рукой и был таков.

Пока добежал до дома Ивана Ивановича, чуть не сгорел от нетерпения. Остановился в дверях и слова сказать не могу. Из горла какие-то сиплые звуки вылетают.

Иван Иванович смотрит на меня и улыбается:

— Чего это ты так бежал? Алчные звери за тобой гнались?

Я сразу же понял, что Иван Иванович прочитал дневник. Это ж только Люська так на букву «а» говорит.

Я кое-как отдышался и говорю:

— Рассказывайте, Иван Иванович, понравился дневник или нет? Не мучайте.

Иван Иванович вдруг стал серьезным. Вынул тетрадку из стола, задумчиво и, по-моему, даже чуть-чуть нежно посмотрел на нее и сказал:

— Ты, Генка, не торопись и не тяни меня за язык. О таких вещах серьезно надо говорить.

— Так вы только одно слово скажите: хорошо или

плохо?

— Вот же чудак человек! Пятерки я тебе за дневник не поставлю, ты это так и знай, а поговорить придется обстоятельно.

Мне стало очень обидно, что Иван Иванович виляет и не хочет говорить прямо.

— Когда же вы со мной поговорите? — спросил я. — Со мной еще никто не говорил обстоятельно. Мне только писали из редакций: «Уважаемый товарищ Лучезарный. К сожалению…»

Иван Иванович положил мне на плечо руку и очень тихо, как говорят о самом дорогом, сказал:

— Не торопись, Генка, не надо. Дай почитать свой дневник ребятам. А когда все прочитают, мы обсудим дневник на литературном кружке. Пусть твои друзья выскажутся. Ты же знаешь: ум хорошо, а два лучше. Согласен с моим предложением?

— Ну да, согласен, — неохотно ответил я.

— Вот и молодец! Кстати, почему ты написал на дневнике «повесть»?

— Просто так… Разве он не похож на повесть?

— Не совсем… Впрочем, поговорим об этом уже заодно на литкружке.

— А как же я дам читать дневник ребятам? — спросил я. — Они же сами герои повести. Разве им можно высказываться?

— А почему нет? Если хорошо, скажут — хорошо, а если плохо — не взыщи. Героям виднее, как о них написано.

— Комару тоже повесть давать?

— Конечно, дай. Почему ты об этом спрашиваешь?— Комар ни за что не похвалит. Я его знаю.

— Зря так думаешь. Впрочем, и написал о нем ты тоже не совсем правильно. По-моему, в жизни он значительно лучше, чем в тетрадке. Правда, полностью я его не защищаю: писать на заборах — скверная и глупая привычка. Но ведь и ты не всегда относился к Комару по-товарищески…

Странно! Что же можно было еще сочинить о Комаре? Разукрасить его, написать, будто он замечательный, незаменимый товарищ? Нет, я просто не представляю, что хорошего увидел в нем Иван Иванович! Но так и быть, если Иван Иванович говорит, что дневник Комару надо дать, я дам. Пусть читает и краснеет за свои поступки. И Люське дам и Степке.

Я пришел домой и развернул тетрадку. Не знаю, поверите или нет, но у меня даже волосы стали дыбом. Вся тетрадка от начала до конца была разукрашена коротенькими красными черточками, вопросительными и восклицательными знаками. На последней странице стояла какая-то непонятная, загадочная цифра — 476. Что означает это крупное число? Отметка? Не похоже.

Долго я ломал голову над таинственной цифрой 476, но все же докопался до истины. Оказывается, это не отметка, а количество орфографических и синтаксических ошибок. Вот тебе и поучительная повесть? Любой двоечник по сравнению со мной круглый отличник. Как ни ищи, а четырехсотсемидесятишестерочников ни в одной школе не найдешь. Если бы Люська изучила словарь до буквы «у», она наверняка сказала бы: «уникальный писатель» — то есть очень редкий, сохранившийся в одном-единственном экземпляре.

Не знаю, что теперь делать. Хотел стереть пометки резинкой — резинка не берет. Протер такую дырку, что туда может свободно пролезть пуговица от пальто. Как же я буду отдавать такую дырявую повесть героям? Засмеют.

Но так или иначе, я решил отдать повесть героям. Если герои — эти свои, близкие люди — не поймут и не оценят моего труда, я сдаюсь. Пусть сочиняет веселую и поучительную повесть кто хочет, мне решительно все равно.

Я отправился к дому, куда недавно переехал Комар, и постучал в окно.

— Комар, выйди, пожалуйста, на минутку.

Мой герой, то есть Комар, понял, что произошло что-то необычайное, и тут же появился на крыльце.

— Что случилось? Пожар?

Я торжественно передал Комару тетрадку и сказал:

— Это моя повесть. Прочти внимательно. Будешь выступать на литературном кружке.

— Я не умею выступать, — смутился Комар. — Ты же знаешь…

Еще бы я не знал Комара! Только на заборах и умеет выступать… Но Комару этого я не сказал. Я вежливо пожал своему герою руку и ушел. Комар стоял на крыльце как громом пораженный…

Тетрадка моя переходила из рук в руки. Ребята многозначительно поглядывали на меня и шептались на переменках. Ну что ж, пусть шепчутся. Я ходил по школе с гордо поднятой головой и делал вид, будто ничего не замечаю. Но на сердце было неспокойно. Выносить повесть на суд общественности дело нешуточное.

Но вот наконец в коридоре, чуть повыше столика, на котором с утра до вечера лежит бронзовый колокольчик, появилось объявление:

Когда я пришел в школу, зал уже был почти полон.

В самом конце стоял длинный стол, а на нем — большая чернильница из учительской и графин. За столом сидели учитель и Иван Иванович. Он увидел меня и дружески кивнул головой:

— Иди сюда, садись рядом.

Ребята услышали и: ахнули. Ну что ж, напишите повесть — будете сидеть в президиуме и вы. А пока терпите и смотрите на меня, Геннадия Пыжова.

Время приближалось к шести. В зал один за другим входили всё новые и новые мальчишки и девчонки. Герои моей повести расположились в передних рядах. Они просматривали свои выступления и шевелили губами, как колдуны. Все страшно волновались. О себе я говорить не буду. И так ясно.

Первым на занятии литературного кружка выступил наш учитель, за ним — Иван Иванович. Сейчас я уже не помню всего, что говорил Иван Иванович, но основные мысли я записал.

— Сегодня, на первом занятии литературного кружка, мы обсудим дневник вашего товарища, Геннадия Пыжова, — сказал Иван Иванович. — Геннадий рассказывал мне, что некоторые ребята смеются над ним, дразнят писателем. Это очень нехорошо. Сегодня будете смеяться над Геннадием, завтра над другим, потом над третьим. Так у нас ничего не выйдет, и литературный кружок рассыплется. Верно я говорю?