Драчуны - Алексеев Михаил Николаевич (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
– Мишка!.. Глянь, что у меня?! – чуть внятно выкрикнул Янька.
Разжав рот, разлепил мокрые от слюней края кепки, и я с любопытством и, пожалуй, с завистью принялся разглядывать ржаво-коричневых, полосатых на спинке малюсеньких цыпляток, не делая ни малейшей попытки, чтобы выпросить у Яньки хотя бы одного для себя: с Янькиной скупостью я уже хорошо был знаком. Но на этот раз Янька почему-то сам предложил мне:
– Хошь, я те подарю пару? – И, приметив, как засверкали мои глаза, добавил решительнее: – Выбирай!
Выбирать было не из чего: перепелята были похожи друг на друга, как конопляные зернинки на ладони. Я взял из кепки двух и, осторожно опустив их себе за пазуху, побежал дальше, забыв или (скорее всего) постеснявшись поблагодарить Яньку, повернувшегося ко мне вдруг совершенно иной стороной. Я был счастлив, но это-то маленькое счастье лишило меня большого, того, ради которого я покинул дедушкин сад и мчался во всю мочь в село. Пока добежал до своего дома, пока искал местечко, где бы укрыть понадежнее от кошек перепелят, – пока обдумывал, чем бы их накормить, пока устанавливал какую-то жестянку с водой и размоченными в ней хлебными крошками, пока то да се, решение о примирении с Ванькой не показалось мне столь неотложным, да уж и не хотелось подставлять добровольно свою голову под кулаки Ванькиных дружков, когда появилась новая забота, а с нею вместе и новое развлечение.
«С какой стати я побегу к нему? – размышлял я, оправдываясь перед самим собою. – Не я – он меня первым ударил. Пускай и просит прощения. У него, чай, нету перепелят. На Больших лугах перепелки не водятся. Папанька сказывал».
Отец никогда ничего такого не говорил мне, но очень хотелось, чтобы на Больших (Ванькиных) лугах эти птицы не водились, а водились лишь на Малых (моих) лугах. Разумеется, было бы даже очень хорошо показать перепелят Ваньке, похвастаться перед ним, и пусть бы он корчился от зависти. И коль скоро сделать это я не мог, то придумал другое: уговорю-ка я «нейтрального» Мишку Тверскова, чтобы он сбегал к Ваньке сам и рассказал ему о моих птенцах. Я даже ухмыльнулся про себя, представляя, как Ванька посинеет от такой новости.
Не откладывая исполнение своего коварного замысла на иной час, не заглянув даже к себе в избу, я направился к Мишке Тверскову. Но дома у него, кроме младших сестер, никого не оказалось. Степашок и Аксинья увели весь остальной свой выводок на луга – ворошить сено. Там-то я и отыскал Михаила. Поначалу он не понимал, что я ему толкую, потому что говорил я запальчиво, торопливо и бестолково. Лишь после пятого, кажется, захода на свой план суть его начала обрисовываться и для умного Мишки Тверскова. Для него, оценивающего все трезво и по реальному, истинному достоинству, замысел мой показался не настолько важным и значительным, чтобы сейчас же бросить работу и сломя голову мчаться на Хутор, чтобы обрушить на бедную Ванькину голову неслыханную новость.
– Ну, и придумал! – удивился Миша. – Разве тятька меня отпустит? – И совсем по-взрослому заключил: – Ведь один летний день год кормит. Это и брошу я луга из-за твоей выдумки? Нужны ему твои перепелята! Их, поди, полным-полно и на Больших лугах. Там их еще больше!
– Ты плохой друг, Мишка! Я с тобой больше не вожусь! – заявил я решительно, сглатывая слезы, не давая им подняться к глазам и вырваться наружу.
Миша испугался:
– Да ты что-о-о?.. Вот пройду еще рядок, а там...
Он действительно прошел этот рядок, снял рубаху, вытер ею пот с лица, с груди, со спины и приблизился к отцу, чтобы отпроситься у него «всего на один, один – единственный часик» в село. Добрый Степашок отпустил.
Я ждал Мишкиного возвращения на окраине Малых лугов. Вернулся Миша не скоро.
– Насилу отыскал его! – сообщил он мне в первую очередь.
– Где ж он был? – спросил я с дрожью в голосе.
– Да на лугах же. Только на своих, на Больших. Таперича все на лугах!..
– Ну... что... как он?
– Да ничего.
– Ну... ты-то... как, рассказал ему?
– Знамо, рассказал...
– Ну а он... как он?
– Промолчал. Ничего не сказал. Глянул толечко на меня и убежал.
«Разозлился, значится, – решил я про себя, – завидки, чай, взяли! Так ему и надо!»
Удовлетворенный этим, я вернулся к своему дому, прихватил горбушку черного хлеба, горшок молока, упрятал вновь за пазуху перепелят и, поманив Жулика, отправился в сад.
Примирение с Ванькой не состоялось.
16
Отец, оставив сельсоветские дела, находился на Малых лугах, а что происходило на Больших, не знал. А было там не все ладно. Григорию Яковлевичу Жукову показалось, что Петр Михайлович, у которого Григорий собирался было попросить прощения, при дележе лугов отвел ему, Григорию, самый плохой участок, а себе отрезал кус наиболее густой и разнотравистый. В отличие от пахотной земли луга перекраивались ежегодно, чтоб никому не было обидно: нынешним летом тебе достался надел поплоше (что поделаешь – не повезло!), а в следующее – «обчество» учтет это и отведет прошлогоднему неудачнику полоску побогаче, и сделает это без жребия. Жуковым и вправду трава досталась хоть и высокая и густая, но наполовину с осокой и мокричником, зело несъедобными для скотины. Но досталась по жребию, и тут вроде бы винить, окромя фортуны, было некого, и, случись такое прошлым летом, Григорий никого бы и не винил, а примирился бы с такой незадачей. Теперь же он был убежден, что тут не обошлось без злого умысла со стороны нашего дяди Петрухи, которого как раз за его исключительную честность и доброжелательность и назначали главным как при разделе полей, так и лугов – причем Больших и Малых. Григорий разъяренным зверем не подошел – скорее подбежал к участку, на котором трудилась семья Петра Михайловича, и, свистя носом, хватая по-рыбьи воздух, прошипел:
– Косишь?
– Приканчиваю, слава Богу! – простодушно отозвался дядя Петруха, отложив косу в сторону.
– Ищо б тебе его не славить! Во-о-он какой кусище отвалил! Всю зиму с кормами будешь... А мне по твоей милости придется скотинешку со двора сгонять...
– Это почему же? – И без того потное лицо Петра Михайловича вспотело еще больше.
– А ты, хохол, вроде и не знаешь, почему?
– Не знаю.
– Надсмехаешься? Вот пойду, наберу охапку того мокришника да и напихаю тебе в рот – жри!
В руках Григория Яковлевича была коса, и лезвие ее нехорошо шевелилось в скошенной траве.
– Може, угостить вот этой? – Жуков приподнял косу и поднес ее к самому лицу дяди Петрухи. Тот, побледнев, сказал:
– Не балуй, Яковлевич! У меня ить тоже есть этот струмент!
Гроза надвигалась, и неизвестно, как бы она разразилась и чем закончилась, ежели б к месту зарождающейся большой беды не приблизились мои двоюродные братья, старшие сыновья Петра Михайловича – Иван и Егор.
Григорий Яковлевич швырнул косу в сторону, сплюнул в сердцах:
– Ну, погоди, хохол!.. Я тебе припомню!
– Постой, постой, дядя Гриша, – вступился Иван. – За что же ты грозишь отцу? Что он сделал такое, чтобы так гневаться?..
– Он сам знат.
– Нет, ты нам скажи: что он натворил?
– Без корма оставил мой двор – вот что! – выкрикнул Жуков.
– Не понимаю, – спокойно продолжал Иван. – Ты же сам тащил из шапки номер!.. При чем тут наш отец?..
– При чем... при чем!.. Ни при чем!..
– Вот именно!..
– Все одно так я это дело не оставлю!.. Я ему припомню... – Подняв косу, Григорий Яковлевич ушел.
Дядя Петруха и его сыновья молча переглядывались.
– Ну вот что, тятя, – заговорил первым Иван, – отдай-ка ты ему наш участок. Пускай докашивает. А мы возьмем его. Обойдемся как-нибудь.
– Да я и сам об том думал, – заторопился дядя Петруха, – по дурости могет заварить такую кашу, что век не расхлебаешь. Пойду скажу, чтоб переходил суда.
Тетенька Дарья, ее дочери Любанька и Маша, ничего не подозревая, на другом конце делянки продолжали ворошить рядки, то и дело радостно ахая:
