Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Латикас все смотрел и смотрел, потом глаза у него часто-часто заморгали и покраснели.
Старик плакал. Редкие слезинки безмолвно катились по щекам и падали на продранные колени брезентовых штанов.
Набрякшее свинцовое солнце, сочувствуя старому Латикасу, роняло с черных развесистых ветвей на землю капельки росы.
Детей охватила жуть.
Они сбились в кучу, схватили друг дружку за руки и боялись отвести взгляд от Латикаса. Никто из них еще не видел плачущего мужчины.
Первым пришел в себя Хуго. Он проворно перелез через забор и исчез из виду. Через некоторое время, запыхавшись, Хуго вернулся, неся в протянутой руке большой ломоть хлеба, вложил его Латикасу в руку.
Теперь и другие дети осмелились подойти к старику. Уно выскреб из кармана слипшиеся карамельки и тоже протянул свое лакомство Латикасу. И Мирьям скользнула рукой в карман передника, но ничего, кроме камешков для рогатки, там не нашла и, смутившись, тайком выкинула их за спину.
Латикас по-прежнему сидел на ступеньке крыльца, откусывая от ржаной краюхи, толсто намазанной маслом, и своим обычным мутным взглядом смотрел мимо детей.
Извозчиха распахнула окно, перегнулась через подоконник и крикнула:
— Латикас! Сходил бы в поле, выкопал картошку!
Латикас не слышал ее. Поев, он свесил меж колен свои заскорузлые руки и начал раскачиваться, так, будто дети вновь с криками «лаль-лаль, Латикас» бросились прыгать и кричать.
Но ребятишки стояли застывшие, серьезные и, не иначе как от холода, вздрагивали…
Вечером, когда Мирьям гляделась в роскошное бабушкино овальное зеркало, правая сторона которого невероятно кривила лицо и вытягивала ухо, явилась цветочница Ронга.
— Nach Vaterland! — вместо приветствия выкрикнула старуха Ронга и плюхнулась на шелковый диван.
— Да ну-у? — чужим голосом воскликнула бабушка, хотя обычно она ничему не удивлялась.
— Meine liebe Tochter studiert auch in Deutschland, — коверкая слова и торжествующе улыбаясь, произнесла цветочница.
— Да ну-у? — повторила бабушка, уже с язвинкой в голосе.
Мирьям следила за ними в зеркало, в которое было хорошо видно всю бабушкину парадную комнату.
Старуха Ронга, одетая в коричневое демисезонное пальто, склонилась вправо, оперлась на подлокотник дивана, и Мирьям пришлось стиснуть зубы, чтобы не прыснуть со смеху, потому что цветочница Ронга, которая сегодня несла такую несусветную чушь, вдруг превратилась в зеркале в стопудовую тушу.
Бабушка расхохоталась, будто не внучка, а она сама увидела свою подругу в зеркале.
— Да какая же из тебя немка, ты же чистой эстонской породы и из самой что ни на есть деревни вышла.
Всегда такая приветливая, цветочница Ронга вдруг рассердилась и начала объяснять бабушке так, что Мирьям ничего не могла понять:
— А как я в девичестве прозывалась? Эмилия! Эмилия Пауман! Это все мой старик, через него я стала этой Ронга. Покойный — пусть ему будет пухом земля — настоял, чтобы я и имя обэстонила. Пришлось послушаться и себя в Мийли переделать! Но теперь, когда фюрер зовет нас, я должна вернуть свое старое имя…
Бабушка, покатываясь от смеха, откинулась на спинку стула, так что резное дерево затрещало, и воскликнула:
— Liebe Freundin! Да что ты там будешь, в этом фатерланде, делать? У тебя же там домов нет.
Мирьям поставила локти на краешек буфета, оперлась подбородком на руки и не отводила взгляда от зеркала.
— Я здесь свои дома продам, и денег у меня хватит— и для себя и для дочки! — гордо и беззаботно ответила цветочница Ронга.
— Послушай-ка, барышня Эмилия Пауман! В твоем фатерланде закатают тебя в богадельню, вот увидишь!
Старуха Ронга подняла руку — в зеркале она была такой же толстой, как пушечный ствол, — и крикнула:
— Что же мне, выходит, дожидаться здесь русских? Или хочешь, чтобы они все у меня отобрали и пустили по миру?
— Чего ты болтаешь! — серьезно и твердо ответила бабушка. — Уж власти-то постоят за нас, не задаром же мы им налоги платим?
— Ну, знаешь ли, — цветочница Ронга понизила голос до шепота и с опаской огляделась кругом, — как бы эта власть скоро сама в штаны не наклала, не то разве бы она допустила русские базы на эстонскую землю.
— Ах, это так… дипломатия… — Бабушку невозможно было поколебать.
— А что, плохо ли мне будет разгуливать по фатерланду, как настоящей фрау, а то ходи тут по домам, выколачивай из этих голодранцев деньги за квартиру! — оправдывалась цветочница.
— Да, получить с них свои кровные — крест тяжкий, — согласилась с подружкой бабушка. — У меня тоже есть один такой, старик Латикас, уже два месяца с него ни одного цента не могу получить, надо будет что-нибудь придумать.
Мирьям уже больше не прислушивалась к разговору бабушки и цветочницы Ронга, она и в зеркало смотреть перестала и принялась напряженно думать, как бы спасти старого Латикаса от бабушкиного «придумывания».
После ухода подружки бабушка отыскала книгу с квитанциями, и Мирьям уже знала, что ей надо сделать.
Быстро-быстро побежала она в темный коридор переднего дома и остановилась возле двери, ведущей в комнату Латикаса. Постучалась и крикнула в замочную скважину:
— Латикас! Латикас! Это я, Мирьям. Ты не открывай дверь, а то бабушка идет с тебя деньги за квартиру требовать!
Едва девочка успела спрятаться в темном углу между стеной и чуланом, как явилась бабушка.
Она долго стучалась в дверь и требовала, чтобы Латикас открывал, но в комнате царила тишина. Бабушка дергала ручку, из других дверей высовывались любопытные женщины, но Латикас не отзывался.
Бабушка ушла рассерженной, двери вновь захлопнулись, и Мирьям могла выбраться из своего затянутого паутиной убежища, где она мужественно таилась, несмотря на все свое отвращение к длинноногим тварям.
Назавтра бабушка привела с собой даму из попечительского совета и полицейского. Им повезло. Дверь в комнату Латикаса была не заперта, старик сидел перед печкой и, привычно разламывая на равные куски сухие ветки, подкладывал их в огонь.
Дверь оставалась распахнутой, и все желающие могли наблюдать за тем, что происходило в комнате. Мирьям и Пээтер пробрались вперед и видели, как сухопарая дама с опаской, одними кончиками пальцев, собирала с полки красочные открытки.
Это же те, которые прислала старому Латикасу его дочка, смекнула Мирьям и, нагнувшись к Пээтеру, шепнула ему на ухо:
— Это дочкины письма, которые она посылала родителям из Америки.
Уж лучше бы, чертовка такая, послала старику денег! — в ответ прошептал Пээтер.
Наверное, сама бедная! — сказала Мирьям, снова наклоняясь к Пээтеру.
Откуда она бедная, если покупает такие шикарные открытки и посылает их через весь океан в Эстонию! Скупердяйка просто, — предположил Пээтер, который был и старше и опытнее Мирьям.
Недовольный с виду блюститель порядка стоял посреди комнаты и исподволь следил за действиями дамы из попечительского совета.
Протянув к сидевшему перед печкой Латикасу открытки, дама хотела было выяснить, кто и что это такое, даже рот открыла, но старик с неожиданной быстротой выхватил почтовые открытки из тонких пальчиков попечительской дамы и швырнул их в огонь.
— Так этой карге и надо! — шепнул Пээтер. Видимо, бабы полагали так же, потому что позади раздался одобряющий шумок.
Дама отозвала полицейского к окошку, о чем-то тихо переговорила с ним.
— Не знаю, чего они там придумывают? — обернулась к Пээтеру печальная Мирьям.
— Наверно, хотят в богадельню упрятать, — мрачно ответил Пээтер.
— А разве в Эстонии тоже есть богадельни? — допытывалась удивленная Мирьям.
— Дура, а то как же! — рассердился Пээтер.
Как Пээтер сказал, так оно и случилось.
Полицейский взял Латикаса под руку, дамочка засеменила следом, и все втроем они направились в сторону города.
Из потухших глаз Латикаса катились такие же редкие и безмолвные слезы, как и в тот раз, когда его дразнили ребята.
— Он не хочет в богадельню? — шепнула Мирьям Пээтеру, когда они, совсем как на похоронах, шли да старым Латикасом.
