Шипка - Курчавов Иван Федорович (читать книги онлайн без txt) 📗
— Мы идем в Болгарию как братья, только так, только так! — быстро проговорил Костров.
— Но ведь и в Сербии мы называли себя братьями, — не сдавался Бородин. — А что получилось? Братья погрязли в пьянство, они мепытге всего думали о благородных целях. Деньги, награды, водка и уличные женщины — вот что им было нужно.
— Бородин, извини, но ты впадаешь в крайность, — с улыбкой возразил Костров, — Конечно, в Сербию хлынул и поток авантюристов, во время войн такое встречается. Но туда поехало и немало честных людей, для которых идея братства всегда стояла превыше всего. Они жизни не щадили, чтобы помочь братьям славянам!
Бородин вскочил со своего скрипучего венского стула и стал быстро ходить по комнате; свернувшуюся под ногами дорожку он отбросил в сторону, чтобы не путалась и не мешала.
— На поле боя может погибнуть геройской смертью сотня людей, — проговорил Андрей после недолгой паузы, — и никто не узнает, как они сражались и умирали. Зато тыловой кутила, оскорбивший девушку или ударивший неповинного мужика, станет известен каждому. Да такой затмит подвиг сотен своих соплеменников!
— Народ всегда отличит подлеца от благородного человека, — сказал Костров.
— А я повторяю, что подлец в тылу куда лучше виден, чем герой, умирающий на поле боя!
— Несомненно, — должен был согласиться и Костров.
— Вот я и опасаюсь: пять веков нас ждут болгары, не пять лет и не пять десятков, а пять столетий, ждут, как господа бога, все глаза проглядели, не появится ли «дядо Иван» на берегу Дуная. А «дядо Иван» придет в Болгарию и забудет о болгарах.
— Этого не случится, Бородин, могу тебя заверить.
— А я вот никогда бы не поручился. Что это не случится. Все может быть. Кто-то из наших писателей написал знаменитую фразу: друзья одолели. Не подойдет ли это и к болгарам: сначала их одолели враги-турки, а потом друзья-русские!
— Перехватил, Бородин, эка перехватил! — Костров укоризненно покачал головой.
— Меня до сих пор смущает, что мы ничего не говорим о программе, с которой придем в Болгарию, — сказал Бородин.
— Наша цель известна всему миру, — ответил Костров. — Прогнать турок, и пусть болгары живут себе на здоровье!
— Вот так и надо сказать! — настаивал на своем Бородин. — Будь я автором такой программы, я в первых же строчках заявил бы болгарам: «Мы пришли сюда затем, наши дорогие братья, чтобы освободить вас от пятивековой тирании. Мы ничего не хотим вам навязывать — устраивайте свою жизнь так, как вам будет по душе, вы теперь хозяева своей страны и своего положения. Во время нашего освободительного похода никто не посмеет обидеть вас ни дерзким словом, ни грубым действием — за это мы будем строго судить. А как только Болгария будет освобождена, мы вернемся домой и ничего не будем вам навязывать. Попросите у нас доброго совета — не откажем, обойдетесь без него — пожалуйста, желаем вам счастья и удачи!» Вот что я написал бы в своем первом обращении к болгарскому народу!
— Может, это уже и написано, — улыбнулся Петр.
— Мало верю в это, мы же крепостники, Костров! — Бородин резко махнул рукой. — А крепостник и дома не позволит иметь свободное мышление и в братской стране этому воспрепятствует.
— Мы уже давно не крепостники! — запротестовал Костров, — Отмена крепостного права вовсе не отменяет наши дурные нравы, — сказал Бородин, — это у нас сидит в крови.
Костров понимал, что переспорить Бородина вряд ли возможно, что у него всегда найдутся аргументы в защиту своих позиций. Немного помолчав, Петр начал говорить о своем самом заветном желании. Говорил он вполголоса, мечтательно и певуче:
— Будь на то моя воля, я сказал бы болгарам так: «Братья мои дорогие! Да нужна ли вам такая Болгария, на которую всегда кто-то будет покушаться: сегодня турки, завтра англичане, послезавтра австро-венгры или немцы? Не лучше ли будет вам влиться в единую и сильную Россию? Кровь у нас славянская, вера у нас одна. Язык тоже близок к нашему, но сделать нужно так, чтобы у славян был вообще один язык, тогда мы легче будем понимать друг друга».
— И что же это будет за язык? — с ехидной улыбкой спросил Бородин. — Болгарский, польский, малороссийский, сербский, чешский или словацкий?
— Русский, — быстро ответил Петр.
— Ха-ха-ха! — не удержался Андрей. — От твоей программы, Костров, за версту несет панславизмом!
— Не думаю, — тем же ровным и спокойным голосом проговорил Костров. — Довелось мне читать про одного честного и умного болгарина. Он мечтает о том времени, когда Болгария будет находиться с Россией в таких же близких отношениях, как, скажем, наша Малороссия, и когда русский язык поглотит язык болгарский. Он даже потрудился над тем, чтобы приблизить свой язык к нашему. И представь себе, он не считает это панславизмом.
— Я верю, что этот болгарин добрый и умный человек, но зачем же ему желать упразднения собственного языка! — искренне удивился Бородин. — Нет, братец, пусть все люди говорят па том языке, который им нравится, на том языке, который они услышали в своей колыбели и который прозвучит для них тогда, когда они будут переходить в другой мир!
— Все это правильно, Бородин, и с тобой, конечно, можно согласиться, — ответил Костров. — Но ведь и в моих словах есть доля истины: в великой стране малым народам жить спокойнее!
— Вот бы не сказал этого! - ухмыльнулся Бородин.
— Я говорю в том смысле, что их никто не будет терзать и убивать, — сказал Костров. — Я никогда и никого не бил по лицу, даже самого нерадивого солдата, — постыдное это дело. Но если я увижу, что какой-то держиморда оскорбил болгарку или обидел болгарина, я сверну негодяю скулу и не посмотрю, кому она принадлежит — русскому дворянину или русскому серому мужику.
Поручик Стрельцов, терпеливо ждавший конца спора и теперь пришедший к выводу, что он быстро не кончится, снисходительно усмехнулся и повел речь в нарочито официальной манере:
— Господа офицеры, а не кажется ли вам, что вы пытаетесь содрать шкуру с неубитого медведя? Подпоручик Костров согласен хоть сейчас включить Болгарию в состав Российской империи. Подпоручик Бородин, пожалуй, готов воспрепятствовать вступлению русской армии в эту страну, чтобы не натворить там зла. Я намерен решительно возразить тому и другому. Никто не собирается включать Болгарию в состав России. Это первое. Мы никогда не станем притеснять болгар. Это второе. Наши добровольцы вели себя в Сербии достойно. Это третье.
— А что пишут газеты?! — резко произнес Бородин.
— Не каждой нашей газетенке верить можно, Андрей, — заметил Костров. — Они могут охаять и недурных людей. Не по их ли вине добровольцев близко не подпускают к нашим солдатам!
Бородин удивленно вскинул брови.
— Почему? — спросил он.
— Не знаю, — ответил Костров. — Наверное, побаиваются, что добровольцы заразились в Сербии свободолюбием, а теперь заразят этим всю нашу армию.
— Возможно. Но я продолжаю верить, что мы никак не обойдемся безо всяких безобразий: и у себя дома, и в доме друзей! — настаивал на своем Бородин.
— До Дуная еще далеко, господа! — Стрельцов изменил тон, улыбнулся. — Нам нужно удачно начать военный поход, а главное — удачно его закончить. К сожалению, мы иногда хорошо начинали и ужасно плохо кончали, а потом болгары расплачивались своей кровью за наши ошибки и промахи. Не лучше ли нам пока думать о том, как провести нашу кампанию, не в пример прошлым, самым блистательным образом?
— Эх, Стрельцов, не нам про то думать! — Бородин покачал головой. — Нам надо думать, как геройски воевать и, если нужно, умереть на поле боя. Но к этому готовы и ты, и Костров, и я. В нашей власти решение маленьких тактических задач, а обеспечение победы — это уже большая стратегия, и решать ее будут люди с высокими чинами.
— Я тоже так считаю, — подтвердил Стрельцов, поглаживая свои пышные бакенбарды. — Не знаю, как вы, но я почему-то верю, что победа у нас будет обязательно, и очень скоро. Наш солдат изменился к лучшему — помогли военные реформы. Бодрый, веселый — одно удовольствие видеть таких солдат в строю или на учениях. И грамотными стали — на батарее больше половины нижних чинов умеют читать и писать. Или в пехоте другие солдаты?
