Гори, гори, моя звезда... - Фрид Валерий Семенович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Искремас сумел оценить горький юмор ситуации и даже улыбнулся. Он взял из Крысиных рук топор и стал трясти девушку за плечо:
— Крыся! Крыся!.. Вставай!
Она открыла глаза и увидела над собой топор.
— Ой, дядечка, не убивайте!
— Крыся, проснись, — сказал Искремас печально. — Нашу лошадь украли.
Искремас умывался на улице возле осиротевшей коновязи. Крыся поливала ему из жестяной кружки. К артисту уже вернулось хорошее настроение.
— А может, и к лучшему, что этого Росинанта увели, — говорил он, отфыркиваясь. — Побуду месячишко в ваших краях. — Он на секунду опечалился. — Конечно, хотелось бы к началу сезона быть в Москве… Но не судьба. Поставлю что-нибудь здесь… В конце концов, не важно, в какой печке горит огонь. Важно, какой огонь!.. Ты будешь умываться?
Крыся грустно мотнула головой.
— Как хочешь. У нас свобода совести. — Он утерся холщовым полотенчиком, сунул его в карман и вздохнул. — Ладно. Настал печальный миг разлуки. Прощай, Крыся, прощай навек.
Девушка сморщила лоб в напряженном раздумье.
— Дядечка, — сказала она вдруг. — Можно я при вас останусь?
— Как это «при мне»?
— Да так. Замисть дочки… Буду вам стирать, варить. А вы меня будете жалеть. Может, и покушать дасьте, если у вас останется.
Лицо у нее жалобно скривилось, губы и нос запрыгали. Искремас очень растерялся.
— Нет, нет, нет, это исключено… Я бы рад, честное слово, но подумай сама — куда я тебя возьму?.. У меня ни кола ни двора…
— Возьмите! — повторила Крыся настойчиво и даже уцепилась за руку Искремаса, чтобы он не убежал. — Вы одни пропадете… Бо вы малахольные…
Полностью одетый и побритый, артист шагал по зеленой, в садочках, улице. Рядом семенила повеселевшая Крыся. То и дело она забегала вперед, но тут же возвращалась — будто собачонка, которая боится потерять хозяина.
Над плетнями, как лысые головы, торчали на кольях выставленные для просушки горшки. Проходя мимо, Искремас щелкал их по лбу.
Из одного садика — с вывороченным и поваленным плетнем — доносился крик:
— Да что же ты делаешь? Идол косоглазый!.. Краску-то зачем переводишь? Люди, глядите на него!
Искремас остановился поглядеть и послушать.
В саду, у надломленной яблони, стояла, скрестив руки на толстой груди, баба и ругала своего мужика. Тот действительно занимался очень странным делом — красил зеленые неспелые яблоки в красный цвет.
На скамеечке перед ним стояли банки с краской, он макал кисть и красил. На яблоках возникали яркие полоски — оранжевые, красные, малиновые. И покрашенные яблоки выглядывали из листвы, словно краешки маленьких радуг.
— Человече! — не выдержал Искремас. — Что это вы делаете?
Упрямо сжав скулы и не отвечая, хозяин продолжал свою непонятную работу. А баба выкрикивала:
— Лучше снял бы яблоки — поросеночку!..
Искремас поглядел на покореженный ствол, на корни, торчащие наружу.
— Да, погибла яблонька, погибла… Кто ж это ее?
— Банда, вот кто!.. Бомбами кидались, — крикнула баба и потянула мужа за рукав. — Да брось ты, дурень!
Хозяин зыркнул на нее своими дикими, косоватыми глазами, продолжая водить кистью.
Подперев пальцем подбородок, Искремас смотрел, как зеленые яблоки одно за другим становятся красными.
— Крыся! Ты знаешь, кто это?
— Спантелеченный? — догадалась Крыся. — Ненормальный?
— Это человек красивой души! — строю поправил Искремас. — Но ты не видишь, потому что тебя никто не научил смотреть. Этим яблокам людская злоба отказала в счастье созревания. А он их пожалел — и вот они созрели под его кистью…
Он снова повернулся к хозяину яблони:
— Вы садовник?
— Маляр.
— Маляр?.. Скажите, а вывески на базаре — это не наша работа?
Маляр кивнул.
— Вот и отлично! Вы для меня просто клад… — Он представился: — Владимир Искремас. Проездом в Москву я решил основать здесь Революционно-экспериментальный театр. Я уже и место присмотрел. А вы мне поможете писать декорации…
Зрители в иллюзионе ждали сеанса и лузгали семечки. Чуть не у каждого на коленях лежал большой, как колесо, подсолнух. Искремас с Крысей пристроились в заднем ряду.
Экраном служила латаная простыня, а рядом с проекционным аппаратом был укреплен дамский велосипед и на табуретке стояла облупленная шарманка.
Иллюзионщик запер дверь на крючок, оседлал велосипед и принялся ногами крутить педали, одной рукой — ручку аппарата, а другой — шарманку. Зажужжала динамо-машина (ее приводил в действие ремень, идущий от велосипедного колеса), застрекотал проекционный аппарат, и на экране появилось название ленты: «Драма на пляже».
Шарманка загнусила «Половецкие пляски» из оперы «Князь Игорь». Под эту музыку возникли море, пляж, а на пляже счастливое семейство — муж, жена и их дитя в соломенной шляпке.
Жена под хохот зрителей сбросила с себя платье и осталась в купальном костюме с непозволительно короткой, чуть не выше колен, юбочкой. Муж тоже разделся и тоже оказался в купальном костюме.
— Городская дама, а ни стыда, ни срама… — прокомментировал иллюзионщик. — Дивитесь на москаля — бегает, зад заголя!
Зрители еще похохотали. Искремас с омерзением отвернулся от экрана.
Между тем драма на пляже развивалась. Муж куда-то удалился, поцеловав на прощание жену и дочку, а из моря тут же вылез некто с усиками и в полосатом, как тигр, купальнике.
— А вот московский франт-элегант, — объяснил иллюзионщик. — На ходу подметки режет, завлекает женский пол!
Надо сказать, что иллюзионщик добывал хлеб свой в поте лица своего. Он выкрикивал комментарий, не переставая работать руками и ногами.
А на экране легкомысленная дамочка уже вовсю кокетничала с усатым-полосатым. Вот они, взявшись за руки, скрылись в кустах.
— Ось воно як по-городскому! — поддавал жару иллюзионщик. — Мужик из дому, а жинка к другому!
Зрители прямо-таки зашлись от хохота. Не смеялись только Искремас и Крыся. Артист в ярости скрежетал зубами, а Крыся, сцепив у подбородка худые ручки, не отрывала от экрана зачарованных глаз.
— Не смей смотреть! — прошипел Искремас. — Это же галиматья!
— Та ну вас! — отмахнулась Крыся. — Я вже пять разов смотрела. Сейчас так жалко будет… Ой! Ой! — И она заплакала.
— Не смей! Не смей плакать! — приказывал Искремас.
Но события на экране действительно приняли печальный оборот. Дитя, оставленное без присмотра, уронило в море свой мячик, побежало за ним, споткнулось… и вот уже на пустынных волнах качается лишь детская соломенная шляпка.
— Эх, интеллигенция! — злорадно комментировал иллюзионщик. — Пардон-мерси! А родное дитя, будто кутенка, утопили!
Тем временем преступная мать вернулась из кустов, увидела на волнах детскую шляпку и, все поняв, стала в отчаянии ломать руки.
Крыся зарыдала в голос.
— Ой, лышенько! — завздыхали в темноте и другие зрительницы.
Лента кончилась. Публика, громко топая, двинулась к выходу. Остались сидеть только Искремас и Крыся.
Иллюзионщик утер взмокший лоб и улыбнулся Искремасу.
— Что, коллега, не одобряете? — сказал он нормальным петербургским голосом. — Ей-богу, зря. Народ меня ценит. Они мне хлеба, я им — зрелищ…
Больше Искремас не мог терпеть.
— Это возмутительно! — завопил он. — Люди истосковались по искусству, а вы их пичкаете черт знает чем! Убирайтесь отсюда вон! Здесь будет проживать Вильям Шекспир!
— Позвольте! По какому праву? — окрысился иллюзионщик.
— По какому праву? — процедил Искремас сквозь сжатые зубы. Теперь он (конечно, бессознательно) играл уже другую роль: не Христа, изгоняющего торговцев из храма, а чекиста, которому этих торговцев поручено арестовать. — По какому праву?.. Я эмиссар революционного театра. То, чем вы тут занимались, — профанация искусства, а следовательно, скрытая контрреволюция!..
И, зловеще прищурившись, он сунул руку в карман — не то за мандатом, не то за наганом.
