Красные петухи (Роман) - Лагунов Константин Яковлевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
Кориков сел, не спеша положил ногу на ногу, осторожно, точно что-то неприкасаемо хрупкое, прикрыл круглое колено сцепленными кистями пухлых короткопалых рук. Подождал, пока усядется хозяин.
— Все пополняете свою библиотеку?
— Сейчас в Яровске и в Северске на толкучках такие книги попадаются… и не хочешь, да не пройдешь мимо.
— Никакие революции и контрреволюции не в силах отвлечь вас от книги.
— Да прославится отец в сыне своем. А у меня их шестеро. Для них и собираю зерна чужой мудрости, коими полны сии фолианты…
— Да, знания… — раздумчиво проговорил гость. — Как, увы, недостает их нашим советским проповедникам. Не умеем мы по-вашему, просто и убежденно…
— Всякий возвышающий себя унижен будет, а унижающий — возвысится, — глухим рокочущим басом произнес Флегонт евангельские строки.
— Что вы! — засмущался Кориков и пустил по круглому, порозовевшему и оттого еще более залоснившемуся лицу смущенную улыбочку. — Искренне говорю. Да и сами ведаете.
— У коммунистических проповедников есть весьма важное свойство, кое делает их речи зело зажигающими и без книжной премудрости. Это — убежденность, вера в правоту творимого. Неверящий не заставит уверовать другого. А большевики обратили в веру свою не токмо тысячи — миллионы! Не мне, грешному, говорить вам, сколь важно искренне верить, вы же духовную семинарию окончили.
— Было, было подобное, — скороговоркой подтвердил Кориков, и снова на его лице воссияла улыбка. — Не посмел ослушаться батюшки, а по окончании семинарии вместо духовной академии — в ссылку за вольнодумство…
— Осмелюсь обеспокоить вас одним нескромным вопросом. Обрели ли вы теперь тот идеал, ради коего юношей отправились в ссылку?
— Ах, юность, юность! Благословенная пора. Всему верится, все можется. «Отречемся от старого мира…» «Мы наш, мы новый мир построим…» Что касается отречения, тут все обстояло легко и быстро. Отреклись. Отряхнули прах. А вот с новым миром…
Даже Флегонт, еще с той страшной ночи подозревавший, что Кориков ведет двойную игру, растерялся вначале, спрятал глаза, тяжело опустил огромную голову, ошеломленно слушая, как председатель волисполкома все жестче, злее, напористее хулит власть, кою сам же и представляет. Распалясь, Кориков не приметил перемены в лице и взгляде Флегонта, который сначала искоса, неприметно, а потом с откровенным любопытством всматривался в говорящего, Флегонт сильней всего ненавидел фарисеев, не терпел двоедушия, а этот фарисействовал бесстыдно — самоупоенно и громогласно. На людях, на виду он так же громко и взахлеб хвалил Советскую власть, как поносил ее сейчас. И, презрев приличие, Флегонт бесцеремонно перебил гостя:
— Простите мя великодушно, Алексей Евгеньевич, кому вы служите?
— Ах, отец Флегонт, — сладко улыбнулся нимало не смущенный Кориков, — вы по-евангельски прямолинейны. Я всего- навсего в меру своих возможностей стараюсь облегчить страдания моего несчастного народа…
Побурев лицом, Флегонт кашлянул так, что тренькнули оконные стекла.
— Нет доброго дерева, приносящего худой плод, и нет дерева худого, приносящего плод добрый. Всякое дерево познается по своему плоду, а человек по своим делам. Так глаголят пророки. Дела же ваши, Алексей Евгеньевич, противоборствуют словам. Ибо желающий благоденствия России не станет разжигать пожар внутри ея…
— О каком пожаре изволите говорить? — легкая бледность подернула тугие щеки Корикова, встревоженный взгляд пристыл к выпученным голубым глазам рассерженного попа.
— Не о том, который пожрал опоенных вами продотрядчиков, — гневно выговорил Флегонт. — Ныне уже не о том…
— Так вы считаете, что я… я… — от волнения Кориков не мог говорить. Нижняя губа отвисла так, словно вместо изящного выхоленного клинышка к подбородку подвесили пудовую гирю.
Флегонт предостерегающе вскинул ручищу, глаза полыхнули гневом, но он усмирил его и проговорил глухо:
— Не надо унижать себя ложью.
— Позвольте все-таки объясниться. — Голос Корикова снова зазвучал мягко и ровно. — Время надвигается тревожное, и сейчас чрезвычайно важно знать, кто рядом. — Откашлялся в кулак, видимо готовясь к пространной речи. — Да, я служу Советской власти, но единственно для того, чтобы по возможности оградить народ от ее злоупотреблении. Помните завет Христа…
— Остановитесь! — Флегонт вскочил. — Не надо. Вы и сами не верите сим словам, ибо рождены они коварством. Не о благе народном радеете вы — лжепророки. Собственное «я» вы разумеете не иначе, яко главным стержнем мироздания…
В тесно заставленной комнате Флегонт казался непомерно, опасно большим. Корикову почудилось, что выпученные глаза попа ищут что-то тяжелое. Алексей Евгеньевич невольно вжался в кресло. Но Флегонт и не глянул на гостя. Вперив глазищи в икону, он несколько раз истово перекрестился, медленно повернулся к примолкшему Корикову.
— Не приплетайте имени Христа к неугодным ему деяниям. Сказано же: кто говорит «я люблю бога», а брата своего ненавидит, тот лжец!
— Успокойтесь, отец Флегонт, — Кориков тоже встал. Невысокий, выхоленный и вычищенный, он казался до смешного мизерным рядом с огромным, взъерошенным и яростным Флегонтом. Нервно потерев пухлые ладошки, Алексей Евгеньевич запел медвяным тенорком: — Прошу великодушно простить меня за то, что невзначай вовлек вас во гнев.
— Бог простит, — ответил Флегонт и, несколько раз пройдясь по комнате, сел, жестом пригласив гостя сделать то же.
Тот не замедлил занять прежнее место. Возведя глаза к иконе, сокрушенно произнес:
— Тяжкие времена настали, и нам в такой смуте нелепо разъединяться, отыскивая противоречия, несогласия…
«Чего ему надо? Союзника из меня сделать? Боже милостивый, вразуми мя, направь на путь истинный…»
— …Я осмелился потревожить вас, чтобы просить покровительства одному примерному христианину, — плавно лился голос. Кориков выдержал длинную паузу и продолжал вкрадчиво: — Вы, конечно, знаете карасулинского тестя Фаддея Марковича Боровикова. Почтенный, уважаемый человек. Долго скитался на чужбине, вкусил горечь одиночества и вот воротился в родные пенаты. А тут — ни двора, ни родни… — голос Алексея Евгеньевича дрогнул от сострадания, — один выход был у скитальца — покаяться и примириться с дочерью и зятем. В свое время он спас карасулинскую семью от верной гибели и был уверен, что за добро ему отплатят тем же. Как вы думаете встретил тестя-благодетеля Онуфрий Карасулин? Избил до полусмерти и вышвырнул на улицу. Теперь Фаддею Марковичу надо где-то отлежаться, прийти в себя, залечить побои…
— А потом? — не тая насмешки, в упор спросил Флегонт.
— Потом? — Кориков замялся, пожал плечами. — Потом… Кто знает…
— С чего бы это Фаддей Маркович отважился так безрассудно головой рисковать? — словно думая вслух, с тем же оттенком недоброй иронии заговорил Флегонт. — Полагаю, чека ждет не дождется его. И не диво. Давно ли с превеликим усердием служил он Колчаку?
— Может, в чем-то и переусердствовал тогда Боровиков, только ведь и его можно понять. Двухэтажный дом, мельница, бойня, кожевенный завод… богатейший хозяин во всем уезде и… все прахом, по ветру. Тут оборзеешь, как говорят мужики.
— В чем нужна моя помощь? — сухо осведомился Флегонт.
— Онуфрий наверняка запродал голову тестя. Не зря же навестил Карасулина сам председатель губчека. Этот без причины с места не снимается… Челноково — не Петербург, в зимний лес не сунешься, где же укрыться несчастному Фаддею Марковичу? Позвольте ему на время у вас на подворье, в баньке иль в пустующем летнем флигельке…
Флегонт, слушая Корикова, прикрыл глаза, опустил тяжелую крупную голову. «Фарисеи! Что для них свято? Мельницы, бойни, дома — вот их бог. Ничтожные торгаши! За тридцать сребреников не токмо Христа — отца родного распнут. Взашей бы его… Господи, прости мя. Дай силы и разуменья устоять на гребне, не оступиться…»
Давно умолк Кориков, а Флегонт все так же сидел, смежив ресницы и склонив голову. Смиренная улыбочка, спрыгнув с холеного клинышка, сгинула, вместо нее на лице Алексея Евгеньевича появились растерянность и тревога.
